Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
Да-да, я знаю. А ведь только вчера... -- вспомнил Адам опять. --
Впрочем, мы должны быть благодарны Куриляпову за то, что он сэкономил стране
одну пенсию.
-- А вас уже утвердили приказом? -- спросил ответственный секретарь.
-- Нет, -- ответил Сусанин. -- Я ведь пока не дал согласия, я
осматриваюсь.
-- А вы читали когда-нибудь наше "Зеркало"? -- спросил замредактора.
-- Я даже обклеил им все стены, когда делал дома ремонт. А потом стал
хохотать, потому что оказался в комнате смеха.
-- Значит, вы в курсе, -- сказал замредактора, -- что нас волнует,
какие проблемы мы ставим перед читателем, к чему зовем?
-- Конечно! -- ответил Сусанин. -- Могу кратко пересказать. На первой
полосе вы пишете аршинными буквами, что все в стране идет по плану, без
срывов и под "Знаком качества", и общество несется по шпалам к коммунизму,
протяжным посвистом отмечая полустанки военного коммунизма, переходного
периода, строительства социализма, развитого социализма, социализма,
развивающегося из себя, и все остальные, у которых еще нет названий. И на
фоне такого безграничного энтузиазма и подушно распланированного счастья, в
окружении блаженного смрада, испускаемого империалистическими странами,
вторая полоса поднесет грустный до слез рассказ о производственном подлеце,
спекулянте или жулике. На худой конец читателю подарят историю о равнодушном
человеке, который прошел мимо хулиганов, избивавших бабушку-старушку.
-- Как же вы собираетесь быть редактором, если вас не интересует, чем
живет и дышит страна? -- спросил ответственный секретарь. -- У вас в
квартире нет ни радио, ни телевизора. Вы даже на "Правду" не подписываетесь,
хотя обязаны это делать как коммунист. Вы сознательно хотите отстать и идти
вразнобой с жизнью и народом, -- произнес он как приговор.
-- Во-первых, в разнобой сдают старые вещи, а во-вторых, -- как бы не
так! -- сказал Сусанин. -- Я -- впереди! Пожалуй, я слишком ушел вперед и
уже наступаю на пятки тем, кто отстал... А "Правду" выписывает Фрикаделина.
Или зам надо, чтобы в нашей семье у каждого был индивидуальный экземпляр,
как полотенце?.. Зачем вы меня разозлили, Илья Федорович? Теперь я назло вам
стану редактором. Я буду учить наизусть "Правду", и попробуйте только
переписать хоть один абзац в свою передовицу и получить за него гонорар!
Вылетите к чертовой матери! Я так и напишу в трудовой книжке: "Уволен за
плагиат"!
-- Но ведь на "Зеркало" вы не подписаны, это факт, -- сказал
ответственный секретарь, -- а многие берут с вас пример.
-- Можно подумать, -- ответил Адам, -- что, если "Зеркало" перестанут
покупать, газета закроется вопреки всем законам социализма.
-- Работы у нас очень много, -- пожаловался замредактора, -- и работа
сложная, нервная, с людьми. Такую работу надо очень любить, чтобы не послать
ее однажды.
-- Нет-нет, в нашей стране так не бывает, -- сказал Адам. -- Можно
послать человека на работу по разнарядке за пятью подписями, а по любви --
нельзя, это нонсенс безответственности, от которой мы привиты с детства.
-- Все-таки, мой вам совет: присмотритесь сначала. Возьмите в
типографии недельку за свой счет и потолкайтесь в наших кабинетах.
-- А по-моему, ничего сложного нет, -- сказал Адам. -- Если я встану у
руля, мы будем выпускать газету на месяц вперед, делая в один день двадцать
пять номеров. Я даже думаю, что в неделю мы осилим номера за весь год. А
что? Попробуем выпускать статьи на одну и ту же тему? Например, жил-был
козлик... остались от козлика рожки да ножки. И раскроем эту тему во всех
аспектах нашей многогранной жизни! Сусанина уже порядком развезло от
фантазий, но ответственный секретарь вернул его на землю.
-- Не боитесь надорваться, как Куриляпов? -- спросил он.
-- Вот уж что мне не грозит, -- ответил Сусанин. -- Но на всякий случай
прошу больше не вешать в туалете газеты целиком, а нарезать их аккуратными
квадратиками.
После этой фразы Адам закрыл собрание, сказав на прощание, что
демократию он признает только по отношению к начальству, непослушных же
подчиненных сначала расстреливает из рогатки, а потом увольняет задним
числом, и попросил задержаться Подряникова и Сплю.
-- Что за деньги вы велели Клавдию Ивановичу передать мне? -- спросил
Сусанин. -- Признаться, я сам собирался вручить вам сто рублей и уже с утра
сходил и милицию, сказал, что вы меня шантажируете. Там переписали номера на
дензнаках, мне осталось только отдать их и позвонить, чтобы за вами
приехали, а тут вдруг от вас такой же подарок!
-- Не фантазируйте, Адам Петрович, -- сказал Саша. -- Если б вы ходили
в милицию, я бы об этом знал. А денег я никому не давал, это --
недоразумение.
-- Вот и я удивился, это так на вас не похоже... Клавдий Иванович, если
эти деньги не Подряникова, то чьи?
Сплю пожал плечами: он запутался.
-- Может быть, вы хотели подкупить меня, чтобы я вернул вам кресло
председателя Домсовета, да постеснялись признаться?
Сплю вытянул руки по швам, ему хотелось сказать и "Так точно!", и
"Никак нет!" -- но он боялся промахнуться.
-- Вы мне надоели, -- сказал Сусанин. -- Я вас спрашиваю-спрашиваю, а
вы хоть бы пукнули в ответ. Забирайте деньги и ступайте на все четыре
стороны.
Когда Сплю вышел, Саша сказал:
-- Со вчерашнего дня положение изменилось, поэтому брать с вас пеню за
то, что меня избил этот малолетний выродок, я не буду...
-- У вас еще синяки не зажили, -- перебил Сусанин, -- советую
повнимательней следить за словами, которые говорите.
-- ...Я потребую другой услуги: вы откажетесь от должности редактора.
-- Хорошо, -- согласился Сусанин, -- но вы будете последним дураком,
если поверите. Я подожду пару дней, пока ваша физиономия поправится, и
нарушу слово. Нести в милицию заявление будет поздно, а что мне какое-то
слово! Я уже жить не могу без лжи.
-- Заявление оформят задним числом, и участковому сделают устный
выговор за то, что он сразу не занялся этим делом.
-- Пожалуй. Я и забыл, что у вас там рука, вытащившая вас однажды из
дерьма, в которое вы вляпались с типографской бумагой... Зря я тогда не
поднял скандал. Зачем я такой добрый?
Дверь кабинета отлетела в сторону, вбежал ответственный секретарь, лицо
его сияло от блеска собственных глаз.
-- Свершилось! -- закричал он, пританцовывая.
-- Что свершилось? -- спросил Адам. -- Мертвые встали из могил и
требуют вернуть жилплощадь?
-- Да1 Только что звонил мой человек из обкома! Завтра первый поедет на
ковер. Больше он первым секретарем не будет! Не будет! Понимаете вы -- не
бу-дет!
-- Сейчас вроде не сезон секретарей-то снимать, -- сказал Сусанин. --
Обычно с первыми заморозками...
-- Уже назначена комиссия по проверке деятельности кое-каких
руководителей района! И знаете, кто ее возглавит?
-- Наверное, тот, кто станет следующим первым, -- предположил Адам.
-- Этот человек -- ваш злейший враг!.. -- закричал ответственный
секретарь, тыча в Сусанина пальцем.
-- Сплю?! -- удивился Адам.
-- Он не потерпит вас на руководящем посту. Вы давно уже -- бельмо во
всех глазах!.. Бессмысленно перебираться из своего кресла в это: через месяц
вы вообще приличной работы не найдете.
-- Так у меня целый месяц в запасе! -- обрадовался Сусанин. -- Я еще
успею всю кровь из вас выпить.
-- Посмотри-ка на этого вампира, -- сказал ответственный секретарь
Саше, ухмыляясь и фыркая, как сытая лошадь.
-- А тут и смотреть нечего. Однажды поспорили умный и дурак, кто из них
глупее. Угадайте, кто победил?
-- Победила дружба, -- сказал Подряников.
-- Ссориться со мной чрезвычайно вредно для здоровья, -- сказал
ответственный секретарь. -- Мои слова разлагают нервную систему собеседника.
-- Я понял. Вы метите вот в это кресло? В обход замредактора? --
спросил Сусанин.
-- Поживем -- увидим.
-- А парнишке вы что обещали?
-- Это не ваше дело.
-- Мое, -- настырно сказал Сусанин. -- Ответьте, Подряников, чем он вас
купил? Своим креслом?
-- Да, -- ответил Саша, -- и еще дипломом о высшем образовании.
-- А может, переметнетесь в мой лагерь? Я подарю вам кресло
замредактора и кандидатскую степень. У вас сколько классов? Восемь? Как раз
для кандидата. Или хотите -- директором типографии? Карманы набьете с
верхом. Все мясники на вас молиться будут.
-- Деньги для меня -- не проблема. Я их везде найду.
-- Но ведь деньги -- грязь, и, следуя расхожей поговорке, вы -- свинья,
Саша, -- вывел Сусанин.
-- Ну и что, -- ответил Подряников. -- Ваша песня спета.
-- Как знать, -- сказал Сусанин. -- Я тоже все эти годы утрамбовывал
под собой почву, чтобы не провалиться вдруг И может такое случиться, что
очень скоро все буду решать я... из обкома.
-- Это вы фантазируете, -- сказал Саша
-- О вас в обкоме даже не слышали, -- сказал ответственный секретарь.
Сусанин вздохнул и ответил:
-- Но вы только представьте, хоть на секунду, как было бы приятно
смешать вас обоих с грязью, подождать, пока грязь станет пылью, и пустить по
ветру...
-- Вас легче смешать с грязью, -- сказал ответственный секретарь, --
куда ни ткни -- всюду мягко.
-- Я мог бы сразиться с вами, я даже уверен в победе, но, чтобы
воевать, надо стать кретином вашего уровня, -- сказал Сусанин -- А мне
противно. Ведь ребенка не заставишь строить куличи на помойке.. К сожалению,
такие, как вы, все песочницы превратили в помойки. Так что, возможно, мы еще
дадим бой нетрадиционными методами, не ждать же, пока дерьмо перепреет.
...Из редакции Сплю побежал в "Незабудку", выпил две кружки спирта,
разбавленного пивом, и стал пьяным.
-- Хо-ро-шо! -- говорил он, тараща глаза и двигая бровями, как
автомобильными "дворниками". -- Хо-ро-шо!..
Потом он печатал строевой шаг на мраморном полу, отдавал Незабудке
честь и требовал за это денег. Сплю спал на ходу, и ему снилось, что он на
параде. Забулдыги давились от хохота и захлебывались пивом, но отставному
майору их смех казался оркестром и пробуждал усердие...
...Когда поздно вечером Чертоватая открыла дверь, на пороге стоял
супруг и, протягивая деньги, шептал:
-- У-го-вор-у-го-вор-у-го-вор...
"VII"
"ИГРА „ЗАЯЦ БЕЗ ЛОГОВА""
Один из участников становится "зайцем", другие -- "охотниками". Еще
несколько групп образуют кружки -- "логова". Охотники преследуют бродячего
зайца, стараясь загнать в логово и там "убить", а заяц бегает от них на
кругу и считает до семидесяти.
Примечание. Запрещается зайцам пробегать сквозь логово.
Услышав стук, я поднимаю голову с подушки и вижу, как в просвете между
дверью и полом топчутся подошвы ботинок. Потом в щель пролезает бумажка,
которую сквозняк отвозит к кровати, и подошвы исчезают. Это повестка --
явиться в военкомат к девяти утра четвертого апреля. Я смотрю на часы:
двенадцать часов дня четвертого апреля. Такая "оперативность" веселит. Я
складываю из повестки "голубя" и запускаю в открытую форточку. Пока он
кружит у дерева петлями Нестерова, я чувствую себя хиппи, отказывающимся
ехать во Вьетнам, и соображаю, что четвертое апреля -- это вторник, а спать
я лег в воскресенье после того, как накричал на Марину.
...И зря сделал. Не подумавши. Нельзя на нее кричать. Марина --
ребенок, из которого взрослого не вырастишь, хоть тресни. Я и люблю ее не за
то, что в нее вложил, и не за то, что нашел общего с собой, она мне -- как
дочь, которую не надо воспитывать, потому что она не перерастает тот рубеж,
откуда начинается воспитание.
Потом я вспоминаю, что сегодня годовщина смерти моей мамы. Она умерла
три года назад, когда я учился в десятом классе. Ее положили в больницу с
аппендицитом, и все -- знакомые, врачи и медсестры -- в один голос и одним
гоном успокаивали меня, что аппендицит -- чепуха на постном масле. Но я все
равно боялся за мать, ведь, кроме нее, у меня никого не было.
Оперировал заведующий отделением. Он не заметил, что аппендицит был
гнойным. Может быть, думал о чем-то постороннем во время операции, может,
его отозвали к телефону, и он забыл про все на свете... В общем, он не
вычистил гной. И через три дня мама умерла от заражения крови в реанимации.
Все три дня я сидел у дверей реанимации и у кабинета заведующего с коробкой
конфет на коленях, которую мне велели подарить врачу после операции, но меня
к матери так и не пустили.
Когда она умерла, я позвонил заведующему из автомата возле его дома.
Ответили, что его нет и придет поздно. Я остался ждать у входа в подъезд.
Было темно и противно, лампочка качалась на ветру, как колокол в руках
звонаря, но свет до меня не добирался. Словно нарочно. Я стоял и глотал
слезы. Около одиннадцати подъехала легковушка, из нее вылез заведующий с
папкой и бутылкой коньяка под мышкой. Я побежал прямо на него и ударил по
уху. Он стукнулся затылком о капот. Я пнул его ногой в живот и, когда он
сполз на землю, зачерпнул горсть шоколадных конфет, сжал в кулаке так, что
между пальцев брызнули малиновые струйки, и размазал по роже заведующего.
Потом пошел домой, но шагов через десять споткнулся о камень. Этот камень я
швырнул в лобовое стекло машины. Попал прямо в центр, и камень застрял в
стекле. Оно разбежалось паутиной трещин, а камень стал похож на паука...
Одеваюсь, запираю изолятор и иду в кино перекусить. В Сворске всего две
столовые, и днем народу в них больше, чем на демонстрации. Это объяснимо: на
демонстрации ходят только сознательные и прикинувшиеся сознательными, а
обедают все, от мала до велика. Поэтому я предпочитаю выкинуть двадцать пять
копеек на билет, зато без давки и очереди, в тишине и спокойствии, сгрызть
пару заплесневелых бутербродов.
У кассы толпится народ, жаждет смотреть в разгар рабочего дня какую-то
чушь под названием "Слишком юные для любви". Ни о какой любви там, конечно,
и речи нет, разве что о родительской, потому что фильм про детей и для детей
-- это я знаю наверняка. Просто два сворских кинотеатра борются за зрителя,
хотя их никто не стравливает, не науськивает, конкурируют между собой по
пережиточной привычке. В одном кинотеатре заключили негласный договор с
райпищеторгом и торговали в буфете пивом, а в другом, куда я пришел, царил
полный кавардак: здесь рядом с книгой жалоб висел обрывок плаката "У нас
порядок такой -- ..."; здесь вторая часть плаката "...поел, убери за собой!"
валялась на полу, недосягаемая для веника уборщицы, как и прочий мусор;
здесь даже столы и стулья в буфете были о двух и о трех ножках. Зато
названия картин перекраивались на вкус публики, обольщали и обманывали.
Индийский фильм "Судья", собравший в "пивном" кинотеатре аудиторию из пяти
человек, имел тут такой аншлаг, какой, наверное, не снился и сворскому
вытрезвителю, потому что фильм по инициативе администрации стал называться
"Альфонс в законе", и был разрекламирован афишей с мужиком в цилиндре, а в
зрачках мужчины бегали голые девки: а правом -- две, в левом -- четыре.
Кстати, художника кинотеатра уволили за эту мазню, а он просто не знал, что
в нашей стране даже публичный поцелуй -- порнуха, и целоваться позволено
только мужчинам в шляпах, да и то в самом начале программы "Время"...
В кинотеатре есть тир, впервые я вижу его работающим.
Тир, наверное, придумали люди, которые очень хотели бы кого-нибудь
прикончить, но не могли: боялись последствий, или. возможность не
представлялась. Ведь и троглодиты, когда не ловился мамонт, метали копья в
его шкуру или в изображение, лишь бы время убить и голод обмануть. Я беру
ружье и долго выбираю мишень: рука по поднимается палить по выползающим
откуда-то медведям, выплывающим уткам, вылетающим глухарям. Вот если бы
вылезла рожа Подряникова, я с удовольствием, даже чувствуя себя обязанным,
всадил бы в нее все заряды. "Будь, что будет, -- думаю я, -- пальну наугад",
-- и закрываю глаза. Этот тир, наверное, был для слепых, потому что я попал
в жестянку, изображенную Карлсона. Карлсон и не думал умирать от моего
выстрела, наоборот, за его спиной затарахтел пропеллер, и он улетел. Потом
вернулся и тут же умер -- пропеллер заглох...
-- Почему у вас из всех сказочных персонажей висит один Карлсон? --
спрашиваю я мужика за стойкой, у которого щеки как два арбуза. -- Попросите
на складе Дюнмоиочку, Белоснежку, Василису Прекрасную...
Но мужик не отвечает, показывает мне кивком на бумажку, требующую не
отвлекать работников от дела. Тогда я говорю:
-- Вас, наверное, одно удовольствие -- грабить! Купил патрон за три
копейки, и забирай кассу. Но лучше это провернуть на последнем сеансе: денег
наберется побольше.
-- Я вот тебе ограблю, бандит! -- вскидывается мужик. Но тут уже я
показываю ему на бумажку и говорю:
-- Не отвлекайтесь на разговоры, работайте, считайте пульки...
Выхожу из кинотеатра и думаю, что неплохо было бы показаться на работе,
а оттуда зайти к Марине в ЗАГС.
Работа у меня -- не бей лежачего, а если встанет -- все равно не бей.
Такую еще поискать. Платили бы за нее в два раза больше, я жил бы, как кот в
сметане.
Попал я на нее так. Я вырос в областном центре и после школы пошел
учиться в библиотечно-архивный техникум. Когда я его заканчивал, из Сворска
пришел запрос на двух человек. В этом Сворске уже сорок лет гнила кучей
библиотека, которую вывезли из монастыря перед тем, как монастырь взорвать.
Подвал, где гнила библиотека, находился в том же доме, что и "Незабудка",
но, так как пивная сама уже стала подвалом, то библиотека оказалась как бы
на втором этаже, если смотреть в лужу.
О библиотеке вспоминали во все времена и во все времена забывали.
Каждый новый начальник отдела культуры считал своим долгом осмотреть ее,
взять пару книг и на досуге прикинуть: стоит с ней возиться или не стоит?
Но, глядя в старославянскую вязь, как на клинописные каракули, не помня
наверняка, русский он по паспорту или гражданин СССР, начальник приходил к
мысли, что такое толстое и плотное духовное наследство лучше использовать в
хозяйстве: вместо отломанной ножки кровати, как груз для засолки капусты и
т. д. Наконец, нынешний начальник, не зная, за какой хвост тащить
культурно-просветительное дело в массы, не зная, сколько будет трижды семь и
почему лето сменяет осень, решился отправить разнарядку в наш техникум на
двух специалистов. Умные люди подсказали ему, что один должен
отреставрировать книги, а другой -- составить каталог и опись Другим
оказался я после того, как утвердили ставки в штатном расписании. Причем
утвердили невероятно быстро: начальник культурного отдела был виртуоз в этой
области. Вместе с нашими он пробил еще и ставку уборщицы, обосновав тем, что
в его туалете стоят два унитаза, и сидеть на двух унитазах сразу гораздо
производительней. Уборщицу он так и не нанял, зато повсюду размахивал
сэкономленным фондом заработной платы: "Вот так у нас, в культуре-то,
народную копейку берегут!"
Человек он был незлой и бесполезный, командовал стулом, на котором
сидел, столом, за котором писал, и всеми бумажками, которые ползали по
столу: из одной папки -- в другую.
Когда мы с реставратором прибыли и осмотрели фронт