в  институт.  Она
неглупая, а образование откроет ей широкий путь в жизнь.
   Ну, а в общем, она уже не малая. Голова есть на плечах - и не глупая.
Пусть  делает  так,  как  считает  нужным.  Да,  деревушку  нашу   жаль.
Долго-долго я вспоминал дни, проведенные там.  Но  чему  быть,  того  не
миновать. Хорошо, что у бабушки все нормально. Да, кстати, почему ты  не
написала, как бабушка Саша? Что с ней? Вот я не ожидал,  что  Мишка  так
быстро женится! Интересно, я знаю ее или нет?  Пусть  напишет.  Да,  как
Игорь Ореховский - помогает вам? Что с ним? Ну, пока и все. Вроде больше
нечего писать, да я и не любитель расписывать драматические романы.
   Живу я в Сан-Франциско. Все хорошо. Есть  огромная  квартира,  гараж,
машина. О чем мечтаю, мама? Наверное, ты должна знать это не хуже  меня.
Америка, мама, это не моя родина. И этим все сказано.
   Может быть, настанет время, и все мы встретимся.
   Ну, пишите - не забывайте. И присылайте хоть по одной фотографии всех
родных и близких. А также фото отца.
   Ну, всех люблю и помню.
   Алеша.
   P.S. Жду Ирин адрес!
   Посылаю фото".
 
   В конце письма указаны его телефон и адрес. Я переписал их.
   - Кто такая Ирина? - спросил я, отдавая конверт и письмо.
   - Девочка его, невеста, - ответила Рита Сергеевна, сдерживая слезы. -
Они встречались когда-то.
   - Он просил ее адрес, - сказал я.
   - Адреса у меня нет, - развела она руками. - Но телефон ее  передайте
Алеше.
   Рита Сергеевна, надев очки, открыла истрепанную телефонную книжку  на
букву "И", протянула ее мне.
   - Пока вы читали Лешкино  письмишко,  -  просительно  улыбнулся  Юрий
Сергеевич, - я настрочил ему ответ. Захватите?
   По оконному карнизу ковылял сизый голубь с розоватыми ободками вокруг
строгих глаз.
   - Знаете,  -  неуверенно  начал  Юрий  Сергеевич,  -  вы  с  Алексеем
поаккуратней. Он парень нервный.
   - А что такое? - спросил я.
   - Детство у него трудное было, - пояснил  Юрий  Сергеевич.  -  Ритина
семья жила бедно. Муж любил выпить.
   Крепко бил ее. Даже когда она беременная была. Алешка рос, видел  все
это: сначала плакал, потом замкнулся в себе.
   Когда Лешке десять стукнуло, отец его сгорел.
   - Как?
   - Оголенный провод. - Юрии Сергеевич  поставил  чашку  на  блюдце,  -
высокое напряжение. Бывает...
   - Он часто пишет вам? - спросил я Риту Сергеевну.
   - Не очень, - сразу же отозвалась она. - Но иногда звонит.  Последний
раз я бросила трубку.
   Она положила руки на острые колени и беззвучно  заплакала,  ткнувшись
подбородком в грудь. Было в этой позе  такое  отчаяние,  такое  бессилие
перед судьбой, что я невольно обнял ее за вздрагивавшие узкие плечи.
   - Тссс! - опять зашипел брат на другой стороне стола и  поманил  меня
рукой.
   Я сел ближе к нему.
   - Понимаете, - шепотом объяснил он, - мы с Ритой думаем,  что  звонит
нам из Америки человек, говорит голосом Алексея... Но это не Алексей.
   - Кто же он, этот человек? - вторя Юрию Сергеевичу,  шепотом  спросил
я.
   Он пригнул голову к столу, почти  касаясь  его  подбородком,  сказал,
обдав меня горячим дыханием:
   - Видимо, из американской разведки...
   - Но  почему  вы  думаете,  что  это  не  ваш  племянник?  -  рискнул
поинтересоваться я.
   - Понимаете, - ответил Юрий Сергеевич, - он говорил с  каким-то  едва
заметным акцентом. Но Рита сразу же уловила его. Это во-первых...
   - Во-вторых, - уже чуть громче, уверенней сказал он,  -  в  одном  из
писем Алексей поздравил мать с... Пасхой! Но ведь наш Алексей никогда  и
в  церкви-то  не  бывал!  Тут  американцы,   конечно,   допустили   ляп,
непрофессионально сработали.., это невооруженным глазом видно.
   Рита Сергеевна успокоилась. Она упрямо смотрела в окно.  По  ее  лицу
мелькали слабые блики света.
   - И письма не его, - упавшим голосом сказала она. - Все написаны  под
диктовку. Я своего Алешку-то как-нибудь знаю. Не его письма.
   - Честно говоря, - признался я,  -  не  могу  понять  до  конца  вашу
логику.
   - Логика простая, - попытался объяснить брат.  -  После  смерти  отца
Лешка остался единственным мужчиной в доме. Матери помогал во всем. Иной
раз о друзьях забудет, но Риту - никогда... Вон он пишет, у него  теперь
машина, гараж, дом... Да если б это наш Алешка был, он себе бы  отказал,
но матери помог. Ведь знает, в какой нищете она живет!
   - Как же ему вам из Сан-Франциско-то помочь? - опять не понял я.
   - Денег бы выслал! - отрезал Юрий Сергеевич.
   - В почтовом конверте?
   - В почтовом конверте! - подтвердил  он.  Немножко  подумал  и  опять
поманил меня пальцем:
   - Есть верный способ проверить, Алешка  это  или  же  его  двойник  -
агент.
   Алексей в детстве посадил дерево рядом  с  нашим  деревенским  домом.
Спросите того человека при встрече, что это  было  за  дерево?  А  потом
сообщите нам - вот мы и проверим...
   - Хорошо... Скажите, когда вы получили первое письмо  от  Алексея?  -
спросил я.
   - Давно. - Рита Сергеевна продолжала смотреть в окно.
   Юрий Сергеевич барабанил пальцами по столу.
   - Можно глянуть? - спросил я.
   - У нас его нет, - ответил Юрий Сергеевич, глядя перед собой.
   - Где же оно? - не унимался я.
   - В КГБ, - сказала Рита Сергеевна. - Я сама отнесла его в КГБ  в  тот
же день, когда получила.
   - Зачем? - спросил я, чувствуя, как вянет мой голос.
   - Эх, молодой человек, - посмотрел мне в глаза Юрий Сергеевич. - Были
бы вы моим сверстником, испытали б то, что пришлось мне, не задавали  бы
этих вопросов...
   Рита Сергеевна подлила себе в чашку воды из остывшего чайника.
   - Хотите, подогрею? - предложила она.
   - Спасибо, - поблагодарил я. - Мне уже пора... Скажите,  это  русская
фамилия - Пе-ре-сле-ни?
   - Почему вы спрашиваете? -  В  глазах  брата  появился  легкий  налет
страха.
   - Любопытства ради. Впрочем, если не хотите - не отвечайте...
   - Нет, почему же? - Юрий Сергеевич встал из-за стола  и,  упершись  в
него пальцами, глядя на сестру, объяснил:
   - Я думаю, что корни итальянские. Но, во-первых, это все было  давно.
А, во-вторых, фамилию Переслени носил Ритин муж. А он,  как  вы  знаете,
уже лет пятнадцать назад отошел в лучший мир...
   - Может быть, вы передадите Алексею что-нибудь на память из  дома?  -
Рита Сергеевна опять обняла картонную коробку, прижав ее к груди.
   - Пожалуйста, - согласился я. - А что именно?
   - Можно расческу... -  Она  принялась  торопливо  перебирать  бумаги,
документы и вещи, лежавшие в коробке. - Нет, расческу я оставлю  себе...
Она еще пахнет Алешиными волосами... Вот, если хотите,  его  профсоюзный
билет, а?
   - Давайте. - Я взял зеленую книжечку из ее рук. - Алексею, если  наша
встреча состоится, будет приятно подержать его.
   - Вот тут есть фотография, - показала Рита Сергеевна. - Алеше на  ней
всего лет пятнадцать.
 
XVI 
 
   - ..Так что вы взяли  с  собой  в  Сан-Франциско  профсоюзный  билет,
письмо  от  дяди  и  телефон  любимой  девушки?  -   спросил   прокурор,
демонстрируя профессиональную память и умение слушать.
   - Да, - ответил я. - И еще текст Сухаревской амнистии.
   - А любимой девушке вы позвонили?
   - Конечно. Но ее не оказалось дома: Ирина отдыхала где-то на юге.
   -  Ну,  не  томите,  -  улыбнулся  прокурор,  -   что   же   было   в
Сан-Франциско?
   - Знаете, - сказал я, - это мне было надо вас расспрашивать, а не вам
меня. Я же журналист. Вот уеду с пустым блокнотом, а виноваты будете вы.
   - У журналистов, прокуроров, следователей и  разведчиков,  -  заметил
он, - есть одна общая черта.
   - Это какая же?
   - Все они душу готовы запродать ради интересной информации.
   ...Солнце взлетало над  Сан-Франциско  быстро-быстро,  словно  желтый
воздушный шар. И уже часам к  девяти  утра  город  был  до  краев  залит
воскресным солнечным половодьем.
   На западной его окраине  шумел  океан,  тщательно  вылизывая  бежевые
пляжи. Соленый ветер сквозняком носился по аккуратным улочкам,  шумел  в
пальмовых листьях, гладил теплой ладонью лица людей.
   Сан-Франциско показался  праздником  после  долгих  удушливых  будней
Нью-Йорка. Золотисто сияя в лучах спелого летнего солнца,  он  напоминал
зрелую, налившуюся соками,  готовую  радостно  треснуть  от  распирающих
молодых сил желто-оранжевую дыню.
   Схватив в аэропорту такси, я минут через тридцать оказался  в  центре
города на 16-й авеню. Сбросив скорость  до  пятнадцати  миль,  водитель,
плавно шурша шинами, заскользил по ней на ветхом "додже".  Он  нажал  на
тормоз напротив дома № 1221, и автомобиль легонечко качнуло,  словно  на
волне. Я расплатился и вылез  из  него,  чувствуя,  как  яростно  стучат
маленькие молоточки в висках. Взгляд  мой  магнитом  притянуло  окно  на
втором этаже компактного особнячка. В его обрамлении  я  увидел  бледное
лицо и два внимательных, настороженных глаза.
   Молоточки заколотили  еще  отчаянней.  Холодной  ладонью  я  вытер  с
затылка теплый пот.  Медленно  поднялся  по  ступеням  на  второй  этаж.
Позвонил. Дверь открылась без скрипа. Я  увидел  то  же  лицо  и  те  же
голубые, ломающие встречный взгляд глаза.
   - Здравствуйте, - сказал я на всякий случай по-английски,  не  будучи
уверен, что передо мной Переслени. - Вы Алексей?
   - Да, - ответил он и зачем-то провел  ребром  ладони  по  белесым,  в
проталинках, усам.
   Я  представился  и  протянул  ему  руку.  Его  пожатие  было  слабым,
неуверенным.
   Из соседней комнаты вышел Микола Мовчан.
   - Хай, - сказал он и улыбнулся.
   - Привет! - поздоровался  я,  но  на  сей  раз  по-русски.  -  Какими
судьбами на западном побережье?
   - Путешествую, - ответил он, пожав плечами.
   Судя по этому беззаботному жесту, можно было подумать, что  он  здесь
проводит каждое утро, а вечером возвращается на восток.
   - Почему с Миколой ты говоришь по-русски, а со мной  по-английски?  -
спросил Переслени. В голосе его сквозила смесь настороженности и обиды.
   - Потому что с ним мы уже знакомы, - ответил я. - А тебя, Алексей,  я
знал лишь по фотографии. Боялся ошибиться.
   -  Проходи  в  ливинг-рум  ,  -  пригласил  он,  открывая  массивную,
кофейного цвета дверь.
   Гостиная оказалась просторной светлой комнатой с камином,  диваном  и
журнальным столиком. У широкого окна курил сигаретку чернявый крепыш лет
двадцати пяти в потертых джинсах и нейлоновой куртке. Он поздоровался со
мной, сунул в магнитофон кассету и прислонился  спиной  к  белой  стене.
Через секунду запел Розенбаум:
 
   Лиговка, Лиговка, Лиговка!
   Ты мой родительский дом.
   Лиговка, Лиговка, Лиговка!
   Мы еще с тобою попоем...
 
   - Пущай поет, - сказал крепыш. - Разряжает атмосферу.
   - Мое появление сильно накалило ее? - спросил я.
   Мовчан дружелюбно улыбнулся. Крепыш, который, как выяснилось, работал
каменщиком-строителем здесь же, в  Сан-Франциско,  сдвинул  и  без  того
сросшиеся черные брови.
   У камина стоял книжный шкаф, уставленный книгами  на  русском  языке.
Судя  по  названиям,  почти  все  они  были  посвящены  разным  периодам
российской  истории.  Автоматически  взгляд  сфокусировался  на  бежевой
брошюрке, называвшейся: "Николай II - враг масонов № 1".
   Я продолжал разглядывать обстановку.
   Гостиную и кухню разделяла небольшая темная столовая. В самом  центре
овального обеденного стола красовалась соломенная  ваза  с  ананасами  и
апельсинами. На краю лежала помятая банка кока-колы.
   - Долго будешь в Сан-Франциско? - спросил Мовчан.
   - Нет, - ответил я. - Думаю улететь  одним  из  сегодняшних  вечерних
рейсов.
   - Думаешь или улетишь? - не унимался он, вперившись  в  меня  тяжелым
взглядом.
   - Улечу, - сказал я.
   Мовчан и чернявый крепыш заметно успокоились.
   Дослушав песенку, Мовчан хлопнул в ладоши и резко встал с дивана.
   - Ну, - сказал он, - нам пора. Дела, понимаешь...
   - Понимаю, - согласился я.
   - Ну, прощай! - Мовчан протянул руку.
   Он еще раз  улыбнулся  и,  обняв  крепыша  за  плечи,  вывел  его  из
гостиной. Через минуту хлопнула входная дверь.
   Переслени вернулся в комнату, поменял кассету в магнитофоне. Уменьшая
громкость, спросил;
   - Что же тебя все-таки интересует?
   - Твоя жизнь, - ответил я.
   -  Как  видишь,  -  он  иронично-удовлетворенно  обвел  глазами  свою
квартиру, - живем - хлеб жуем. - И засмеялся, руменея в скулах.
   - Да, - согласился я, - квартирка и впрямь недурная. А где же гараж с
машиной?
   - Сейчас, видишь ли, их нет...  -  уклончиво  ответил  Алексей.  -  А
откуда тебе известно об этом?
   - Рита Сергеевна показала фотографию: ты на фоне машины и  гаража.  В
письме ты тоже, если помнишь, об этом писал.
   - Как мама? - вдруг спросил он, глядя в окно, нервно кусая ноготь.
   - Юрий Сергеевич сказал, что за последнее время она сильно  сдала.  Я
был у них перед отлетом из Москвы.
   - Бедная моя мама... - Переслени подошел вплотную к окну, положив  на
стекло ладони, прильнув к нему щекой.
   Постоял так с минуту, резко повернулся:
   - Садись на диван, - сказал он. - У нас  времени  мало:  скоро  Ленка
придет - не даст нормально поговорить.
   - Жена твоя? - спросил, вспомнив про Ирину.
   - Подруга... - махнул он рукой. - Жена... Какая разница.  Так,  живем
вместе. Потом поглядим-посмотрим.
   - Это все ты читаешь? - спросил я, кивнув на полки.
   - Ленкина библиотека. - Он  вскрыл  банку  содовой.  Разлил  воду  по
стаканчикам. - Но я тоже листаю.  Интересно  все  это.  В  Союзе  ничего
подобного у меня не  было.  Само-,  так  сказать,  образовываюсь...  Ну,
спрашивай валяй!
   - Как приняла тебя Америка и как принял ее ты?
   Переслени потер пальцами лоб, что-то припоминая.
   - Прилетел я сюда ословелый... - начал он.  -  Сам  понимаешь.  Плен.
Дорога. Нервы... Сперва привезли нас в Нью-Йорк. Странно,  знаешь,  было
ходить незнакомому среди незнакомых... Интересно, таинственно. Я бродил,
заглядывал в окна витрин, в лица... Сильно  подействовал  на  меня  этот
сияющий холодными огнями реклам суровый город.
   Сознание как будто подернулось отупляющей пеленой.
   Он ногтем мизинца сковырнул табачную крошку с переносицы,  выпил  еще
воды, закурил.
   - Ходил я по Нью-Йорку, - продолжал он, -  и  не  знал,  что  делать:
благодарить судьбу или  проклинать...  Благодарить  -  потому  что  меня
вытащили из плена. Проклинать - потому  что  я  оказался  отрезанным  от
своего прошлого...
   Словом, привезли нас в Нью-Йорк и спросили: "Ребята, хотите в магазин
- такой магазин, какого вы никогда в своей жизни не видели?" Мы сказали:
"Валяйте ведите!" Привели.
   Заходим в  огромный  магазин-супермаркет.  Все  залито  электрическим
светом. Полки от продуктов трещат. Нас фотографируют, на магнитофон наши
реплики записывают. Потом спрашивают: "Ребята, какое у  вас  впечатление
от Америки?"
   Я ответил: "Ваши женщины умопомрачительно  красивы,  но  русские  еще
лучше!" Они как-то кисло улыбнулись... Понимаешь, я  столько  лет  -  не
дней, а лет! - женщин нормальных не видел, что обалдел именно от них, но
не от обилия жратвы. Война и плен отбили нормальные  юношеские  чувства:
просыпаясь утром в Афганистане, я думал не о женском теле, а о смерти, о
том, сколько мне осталось жить - два часа, сутки, год?
   Мягкой походкой он прошелся по комнате.  Поставил  другую  кассету  в
магнитофон. Розенбаума сменила Пугачева. "Миллион, миллион, миллион алых
роз из окна, из окна, из окна видишь ты..." - поет Алла в доме № 1221 на
16-й авеню Сан-Франциско.
   - Аме-рика... - задумчиво произнес  Переслени  и  хрустнул  мослаками
пальцев. - А что Америка?! Америка тебе дает опортьюнити . Америка  дает
тебе пристанице. Америка учит тебя жить...
   Он опять сел на диван и  вдруг  заплакал.  Как  ребенок  -  отчаянно,
навзрыд, с всхлипываниями и слезами. Он  не  стеснялся  их,  не  прятал.
Разрешил им течь по щекам и падать на пол.
   - Когда тебя бросают одного, - он смотрел на носки  своих  кроссовок,
перехватывая рукой капельки слез в  воздухе,  -  ты  как  птица  посреди
океана. Ты ищешь берег. Так вот и я... Попробуй пристань... Слава  Богу,
что я пристал хоть к этому берегу, слава Богу... Ты  видишь:  я  начинаю
потихоньку обживаться. Вот это гнездо наспех с Ленкой свили... Получаю я
достаточно.
   Он несколько  мгновений  помолчал,  отбросил  волосы  со  лба,  опять
повторил:
   - Все-таки достаточно... Но никогда ты не вырвешь из сердца  то,  что
было в тебя вложено, - твою ро-ди-ну... Куда бы  тебя  ни  забросило.  В
тебя это вло-же-но.
   Переслени оттянул майку на  плече,  вытер  ею  красные  глаза.  Нитка
клейкой слюны повисла на губе.
   - Что для меня Америка?! - превозмогая  судороги  в  груди  и  горле,
спросил он сам себя тусклым неровным голосом. - Бул щит! Америка  -  бул
щит,  прости  меня  за   это   выражение...   Хочешь,   будем   говорить
по-английски? Я уже умею!
   Он  предложил  это  тоже  как-то  по-детски,  словно  приглашая  меня
поиграть с ним.
   - Не хочу, - почему-то ответил тогда я.
   - Факинг Америка! - голос его чуть сел. - Ай ноу ай  доунт  лайк  зис
щит! Но ай лайк американ  пипл...  Факинг  щит!  Б...!  После  посещения
магазина нас спросили: "Ребята,  куда  вы  хотите  ехать?"  Я  сразу  же
выпалил: "В Калифорнию!" Меня спросили: "Почему  -  в  Калифорнию?"  "Да
потому, что другого штата в вашей Америке просто не знаю!" - ответил  я.
Ну, словом, отправили меня в Сан-Франциско. Я приехал сюда.  Здесь  один
мужчина меня встретил. В его доме я  прожил  несколько  месяцев.  Он  же
помог мне устроиться на работу. И вот стал я грузчиком.
   Грузил мебель, развозил ее, получал хорошие деньги. Мне все это очень
нравилось. Но потом...
   Зажмурившись, он зажал кончиками  мизинцев  виски,  словно  борясь  с
головной болью.
   "Кто, не знаю,  распускает  слухи  зря,  -  продолжала  свой  сольный
концерт Пугачева, - что живу я без печали, без забот?..
   Визгнула, резко затормозив, машина на дороге.
   - .. Но потом, - Переслени медленно  опустил  руки  на  колени,  -  я
связался с  наркоманами.  Начал  наркотики  принимать.  Мне  стало  лень
работать грузчиком, бросил свою работу...
   Я глянул на тыльную сторону его левого локтя, но  не  увидел  ничего,
кроме голубого ручейка вены.
   - Как ты связался с ними?
   - Не важно как... Все  равно  это  дрянь,  гадость,  дерьмо,  падаль,
которую надо давить ногтем, как вошь!
   - Что было дальше?
   - Дальше я устроился работать портным, но одновременно  стал  учиться
чинить  компьютеры.  И  мне  все  это  удавалось...  Я   хорошо   освоил
электронику. Я и сейчас смогу починить какой-нибудь  компьютер,  честное
слово!.. Хочешь выпить? а то как-то пакостно на душе...
   - Не откажусь.
   - Тогда давай смотаемся в супермаркет. Это пять минут...
   В магазине Переслени долго шарил глазами по полкам, пока  взгляд  его
не воткнулся в пузатую литровую бутылку водки. Шевеля губами и  бровями,
он читал надпись на этикетке.
   - Финская... - удовлетворенно постановил Переслени. - Все-таки  рядом
с Россией. Теперь - огурчики!
   Строгим взором обвел он  взвод  стеклянных  банок  на  нижней  полке.
Выбрал одну, лихо подбросил ее пару раз:
   - Почти что с Рижского рынка!
   Я расплатился с кассиршей, и минут через десять мы уже поднимались на
второй этаж дома номер 1221.
   Вытащив несколько сосисок  из  холодильника,  Алексей  бросил  их  на
раскаленную, политую кукурузным маслом сковородку. Обжарив их  с  одного
бока, он автоматическим, привычным движением подбросил сосиски в воздух.
Сделав сальто в метре над сковородой, они плавно опустились и  легли  на
нее необжаренной стороной аккуратным рядком - затылком в затылок.
   - В известном смысле, - сказал Переслени, когда мы сели за журнальный
столик, - характер - это судьба. Попробуй как-нибудь  на  досуге  понять
свой  характер  -  тогда  ты  сможешь  вычислить   собственную   судьбу.
Попробуй...
   - По-моему, проще обратиться к гадалке.
   - Ну, - он вдруг вонзил серьезный взгляд в стену напротив, чуть  выше
мое