адо "сажать" в тот или иной уезд оргядро этой  власти.  Но  добровольно
жители такую власть к себе в кишлак не пускали.  Поэтому  использовались
войска, оружие: там,  где  было  сопротивление,  применялась  сила.  Для
охраны оргядра "народной" власти размещали в  уезде  воинскую  часть,  и
отдельные товарищи спешили отрапортовать, что "еще один район освобожден
от душманов". Абсурд? Конечно!
   Разговор шел поздно вечером. Ночь проникла сквозь  стекло  в  кабинет
Варенникова, но он не включал света - давал отдохнуть  глазам.  Я  видел
лишь смутные очертания его лица, белые пятна висков  да  полоску  тонких
усов.
   Время  от  времени  трещал  телефон,  Варенников  снимал   трубку   и
внимательно выслушивал очередной доклад. Но иногда сам звонил, проверял,
как идет доставка муки в город по воздушному мосту.
   - Валентин Иванович, - начал я свой вопрос, - не кажется ли вам,  что
наши  работники,  в  чьи  обязанности  входило  информировать  Москву  о
положении дел в Афганистане, зачастую слали в Москву лишь ту информацию,
которая могла в столице понравиться, чтобы не рассердить начальство и не
вызвать на себя его гнев. Я имею  в  виду  не  только  1979  год,  но  и
последующий период.
   Усмехнувшись, он ответил:
   - Не берусь оценивать уровень подготовки  соответствующих  работников
того времени - это должны сделать компетентные  лица,  но  что  касается
подачи приятной для Москвы информации, то это, несомненно,  было,  и  не
только, допустим, у дипломатов. К сожалению, такова общая болезнь времен
застоя - докладывать в центр только то, что могло понравиться, но не то,
что происходило на самом деле. "Приписками" тогда болела у нас  не  одна
лишь экономика.
   Прежняя практика наносила гигантский вред стране:  руководство  порой
получало информацию, которая расходилась с реальным  положением  дел.  В
результате в Москве могли приниматься не лучшие решения.  Много  проблем
возникало также из-за нашего догматизма,  инертности,  неповоротливости.
По этой причине не были, например,  приняты  предложения  о  создании  в
рамках  единого  Афганистана  некоторых  автономий  -   опасались,   что
развалится  Афганистан.   Хотя   автономии   значительно   бы   ослабили
напряженность  в  отношениях   между   центральной   властью   и   рядом
провинциальных лидеров.
   Очевидно также, что, если бы  мы  пораньше  согласились  на  открытый
диалог с лидерами вооруженной оппозиции - как внутри Афганистана, так  и
за его пределами, - он мог бы дать более ощутимые результаты...
   Опять по-кошачьи зарычал  телефон.  Варенников  снял  трубку.  Кивнув
своему невидимому собеседнику на другом конце провода, он сказал:
   -  Спасибо.  Благодарю  за  информацию.  -  Положил  трубку  и  опять
повернулся ко мне:
   - Сообщают, что очередной Ил-76 сел в аэропорту -  муку  привез...  В
тупиковую ситуацию загоняет нас Ахмад Шах, не оставляет нам выбора.
   Боюсь, скоро придется скрестить с ним шпаги  на  Южном  Саланге.  Его
отряды подошли к самой дороге. В принципе мы готовы передать Масуду  все
сторожевые заставы вдоль трассы.  При  том,  конечно,  условии,  что  он
возьмет на себя обязательство не  пропускать  через  нее  никого,  кроме
транспортных  и   боевых   колонн   Наджибуллы,   защищать   дорогу   от
посягательств всех других оппозиционных группировок.
   Для этого мы хотим,  чтобы  он  подписал  договор  с  представителями
правительственных войск. Но он отказывается.
   Значит, если мы уйдем, он сядет на дорогу (а она - жизненная  артерия
страны), блокирует на ней все движение правительственного транспорта,  и
тогда Кабул окажется в еще более критическом положении,  нежели  сейчас.
Допустить это мы не можем. Придется воевать. Всеми путями мы  стремились
избежать  этого:  кому  охота  воевать  в  последние  недели  войны?!  У
советского командования в Кабуле  такого  желания  нет.  Но  мы  связаны
союзническими обязательствами, а Ахмад Шах, повторяю, не  оставляет  нам
выбора.
   Варенников говорил сущую правду: 40-я армия менее всех хотела воевать
под занавес войны. Во-первых, была опасность увязнуть в боевых действиях
и  не  успеть  выйти  из  Афганистана  к  утру  15  февраля.  Во-вторых,
перспектива новых неизбежных жертв, как  среди  афганцев,  так  и  среди
советских солдат, оказывала мучительно-депрессивное воздействие на  души
и умы наших офицеров. Что же касается  рядовых  бойцов,  находившихся  в
двадцатых числах января 89-го в районе южного Саланга, никто из  них  не
жаждал стать ПОСЛЕДНИМ СОВЕТСКИМ СОЛДАТОМ, УБИТЫМ В АФГАНИСТАНЕ.
   Люди помрачнели,  притихли.  Еще  недавняя  радость,  которую  внушал
скорый конец девятилетней войны, сменилась тяжким чувством безысходности
и тоски.
   На иных заставах в канун последней  битвы  пели  "Как  служил  солдат
службу ратную, службу ратную - службу горькую..." На других  -  "Печален
путь мой, горька судьба".
   А на одной мальчишеский  тенорок  неумело  выводил,  навевая  ледяную
печаль:
 
   Не зови меня, отец, не трогай,
   Не зови меня, о, не зови!
   Мы идем нехоженой дорогой,
   Мы летим в пожарах и крови.
 
   Я не знаю, будет ли свиданье.
   Знаю только, что не кончен бой
   Оба мы - песчинки в мирозданьи.
   Больше мы не встретимся с тобой...
 
   Но Кабул давил  на  Москву,  и  командованию  армии  оставалось  лишь
подчиниться приказу.
 
XXIII 
 
   На третью неделю января зима  начала  потихоньку  сдавать.  С  каждым
часом солнце наливалось силой,  днем  слышался  стеклянный  звон  горных
ручьев, а снег покрывался корочкой.
   По ночам же мороз  вновь  брал  свое:  все  окрест  цепенело,  воздух
становился колким, обжигал легкие.
   Волчьи клыки Саланга по-прежнему скалились на небо.
   Но теперь это был предсмертный  оскал  раненого  зверя.  Даже  спустя
неделю после боевых действий горы не могли  остыть  от  них.  В  воздухе
стоял крепкий дух только что пролитой крови.
   Там, где огонь был наиболее сильным, по обеим сторонам дороги  лежали
обугленные развалины кишлачных хижин. Почти все население Южного Саланга
покинуло родные деревни. Люди ушли в горы или в сторону Чарикара.
   Лишь от нескольких глинобитных домиков тянулись в  небо  неуверенные,
хилые струйки печного горького дыма.
   Боевые  действия  начались  в  7.30   утра   вдоль   дороги   на   ее
двадцатидвухкилометровом отрезке от Джабаль-Уссараджа до южных подступов
к перевалу Саланг. Огонь открыли из всех средств, имевшихся у дивизии на
трассе. Захлебывались в кашле 82-миллиметровые автоматические минометы.
   Ухала артиллерия, стремясь вызвать завалы  троп  и  воспрепятствовать
выходу к дороге дополнительных повстанческих отрядов. Работала  авиация,
нанося бомбоштурмовые удары на северо-западе  от  Чарикара,  по  ущельям
Панджшер, Гарбанд, Шутуль,  Марги,  Арзу  и  Катломи.  В  операции  были
задействованы Су-24, Су-17,  Су-25  и  МиГи.  Тряслась,  дыбом  вставала
земля. Крошились скалы.
   Партизаны открыли спорадический ответный огонь из  кишлаков,  поливая
чахлыми пулеметными очередями наши заставы, сторожевые  посты  и  боевую
технику на трассе. К десяти утра  в  Кабул  пришли  сообщения  о  первых
раненых.
   Вскоре после начала боевых действий мирные стали выбрасывать из  окон
белые флаги. Но из пробоин в соседних стенах по прежнему били  снайперы.
И в таких случаях оператор-наводчик БМП не успевал разобрать,  кто  есть
кто, сносил все подряд. Тогда женщины,  старики  и  дети,  подняв  руки,
начали спускаться вниз к дороге. Они несли раненых и трупы, складывая их
длинными штабелями вдоль обочины.
   Смуглые лица убитых еще больше  почернели  на  солнце.  Наши  солдаты
впервые порадовались холодам.
   Близ Чаугани мы развернули палаточный городок для афганских раненых и
тех, кто лишился крова, с обогревом и раздачей пищи. Но раненые  женщины
не  подпускали  наших  солдат  к  себе,  предпочитая  смерть,   отвергая
медицинскую помощь "неверных"
   Чистые горные ручьи в тот день окрасились в алый цвет.
   Снег припух, стал ноздреватым и серым  от  тысяч  разрывов  и  густой
пороховой гари.
   На востоке в тот день медленно восходил зодиакальный знак Водолея.
 
*** 
 
   Наиболее  ожесточенные  боевые  действия  развернулись  в  восьмистах
метрах от 42-й заставы близ кишлака Калатак.
   Именно там, по данным разведки, засел отряд Карима  -  всего  человек
сто двадцать. У повстанцев  были  автоматы,  горная  пушка,  безоткатное
орудие и ДШК.  Из  завала  работал  снайпер.  В  ответ  наши  дали  залп
артиллерии, положив вокруг его укрытия десять снарядов. Он умолк.
   Начальник штаба второго парашютно-десантного батальона майор Юрасов с
отрядом солдат окружили кишлак. В нем находилось  много  мирных.  Юрасов
знал об этом и потому предложил Кариму сдаться. Но тот начал  уходить  в
горы со своими боевиками, прикрываясь жителями кишлака.
   Юрасов попытался отсечь мирных от партизан, вызвал резервную группу с
КП батальона. В ту самую минуту из  кишлака  брызнула  косая  пулеметная
струя, задела Юрасова, пробив  ему  бедро  и  пах,  перерезав  бедренную
артерию. Хватаясь руками за воздух, он несколько раз беспомощно взмахнул
ими и медленно  повалился  в  снег.  Рядовому  Шаповалову,  бросившемуся
Юрасову на подмогу, срезало пулеметной очередью ушанку Но  он  продолжал
ползти,  вдавливаясь  телом  в  снег.  Побледнел  только.   Каримовского
пулеметчика забросали гранатами.
   Когда подошли, Юрасов лежал, широко раскинув руки, истекая кровью.
   Через пятнадцать минут он скончался.
   С  каримовцами  и  теми,  кто  их  окружал,  больше  не  нянчились  -
расстреляли в упор.
   Тело Юрасова привезли на КП батальона. Врач омыл его, одел  в  чистую
форму, связал холодные, начавшие коченеть руки. Труп завернули в  ОЗК  и
плед. Накрыв  плащ-палаткой,  положили  на  БМП  У  Юрасова  в  Костроме
остались жена и две дочери. Осенью он хотел поступать в Военную академию
имени Фрунзе.
   Теперь это сделает кто-то другой вместо него.
   На следующий день после гибели Юрасова в батальон на его  имя  пришло
письмо из Костромы. Писала жена:
   "Здравствуй, дорогой наш папочка!
   У нас  все  по-старому.  С  нетерпением  ждем  вашего  окончательного
вывода.
   У нас на улице тепло. Вместо крещенских морозов - оттепель В  субботу
ждем дедушку Ваню.
   Буров пролежит в госпитале до конца января, а там видно будет.
   Аня сидит рядом и рисует.
   У Кати начались трудовые будни: эта ее математичка меня доконает.
   В голову никакие мысли не идут.
   Что-то опять телевизор стал мудрить. Чувствую, скоро начнется беготня
в мастерскую.
   Анька ужасно не любит умываться. Каждый день  загоняю  с  боем  Редко
когда сама собирается.
   Порошок и мыло теперь будем по талонам получать раз в квартал.
   Вот и все.
   Насобирала тебе всего понемногу.
   До свидания. Целую. Лена. 18.01.89 г.".
   Но Юрасов это письмо прочитать не успел...
   После того как закончилась стрельба 23 января, трупы, раненых  начали
отправлять на юг. Женский вой стоял над дорогой, заглушая рев техники.
   -  Да,  мрачный  это  был  денек,  что-то  рухнуло  внутри  меня,   -
рассказывал мне Валера Семахин, оператор-наводчик БМП № 504.  -  На  всю
жизнь запомню. Встал я тогда в 4.30 утра. Начал готовить машину  к  бою.
Проверил состояние пушки, крутится ли она, поднимается ли. Днем раньше я
всю ее разобрал, вычистил, чтобы не заклинило. В 5.30  моя  машина  была
уже в полной боевой готовности. Командир батальона  подполковник  Ушаков
приказал стрелять только в "духов", мирных не трогать. Но я  "духов"  не
видел. Стрелял по тем домам, в которых предполагал, что  они  есть.  Мне
дали ориентир и сектор стрельбы. Я стрелял с 6.30  утра  до  12.30  дня.
Когда  все  кончилось,  первая  рота  принялась  эвакуировать  убитых  и
раненых. Их отправляли на барбухайках".
   - Мне дали сектор - несколько  окон  кишлака,  -  вспоминал  приятель
Семахина, находившийся в БМП несколькими сотнями метров ниже по  дороге.
- Мы старались стрелять выше людских голов, чтобы  не  задеть  их.  Одно
дело, когда ты лупишь просто по стенам кишлака - это еще куда ни шло.  А
стрелять в людей... Ух, не готов я к такому, честное слово, не  готов...
Мирные спускаются и хотят целовать тебя за то, что ты их  не  прикончил.
Странный народ.
   Должны ненавидеть, а они благодарят. Жизнь здесь ерунду стоит  -  два
мешка гороха и один риса. Я не мог смотреть им в глаза. Да и  вы  бы  не
смогли.  Что-то  я  в  себе  самом  убил  тогда.  Конечно,  всех   потом
представили к наградам. Но от этого не легче.
   Январские боевые продолжались с 23-го по  25-е.  С  раннего  утра  до
первых сумерек. И так все три дня.
   Наши солдаты и офицеры проклинали войну, приказ, себя и Афганистан.
   24  января  радио  и  телевидение  Афганистана   передали   заявление
Верховного командования вооруженных сил  страны.  В  нем,  в  частности,
говорилось:
   "Ахмад  Шах  на  протяжении  последних  полутора  лет  уклонялся   от
переговоров  с  правительством.   Вооруженные   формирования   под   его
командованием продолжали препятствовать безопасному проезду транспортных
средств  по  трассе  Хайратон  -  Кабул  на  участке  перевала   Саланг.
Вооруженные Силы Республики Афганистан вынуждены были  провести  военную
операцию.  В  результате  уничтожено  377  экстремистов,  три  склада  с
вооружением, четыре транспортных  средства.  Оппозиции  предлагается  не
препятствовать прохождению по трассе транспортных средств.  В  противном
случае вся ответственность за последствия ляжет на нее".
   Автобусы.
   Советское военное командование объяснило  события  на  Южном  Саланге
следующим образом:
   "...23-го числа текущего месяца афганские войска  начали  выставление
постов и  застав  в  районе  Таджикистана.  Но  были  обстреляны.  Таким
образом, банды Ахмад Шаха Масуда  спровоцировали  боевые  действия.  Они
продолжались на всем участке Южного Саланга не только  против  афганских
подразделений и частей, но и против советских войск..."
   Советское командование также сообщило, что части и подразделения 40-й
армии потеряли с 23 января по 31 января в районе Южного  Саланга  четыре
человека убитыми, одиннадцать - ранеными.
   По слухам, Ахмад Шах Масуд охарактеризовал январские боевые  действия
на Саланге как одну из наиболее жестоких операций за все годы войны.
   Через несколько дней после нее наш кабульский  политработник  спросил
меня, что мне известно о январской боевой операции: кто-то ему  сообщил,
что я там был. Не дожидаясь ответа, он дружески посоветовал: "Если что и
знаешь, то ты это уже забыл. Верно?"
 
XXIV 
 
   Застава подполковника Ушакова осунулась, постарела.
   Не слышал я солдатского смеха, звонких  лейтенантских  голосов.  Люди
делали свое дело молча, лишь изредка  перекидываясь  короткими  фразами.
Казалось, я попал в  дом,  где  накануне  кто-то  умер,  хотя  во  время
последней операции никто на заставе не пострадал.
   А тогда, вечером 23-го, комбат повалился на свою койку и,  спрятав  в
подушке лицо, плакал.
   - Сейчас-то он малость отошел, - по секрету сообщил  мне  заместитель
командира минометной батареи Слава Адлюков, - но  неделю  назад  к  нему
опасно подойти было.
   Впрочем, у всех на душе погано с тех пор. Не у него одного...  Вскоре
после операции наш комбат поцапался  с  заместителем  командира  дивизии
Ан...енко.  Так  что  тут  у  нас  целая  стая  неприятностей.  Проходи,
раздевайся...
   Ушаков сидел в своей комнатушке. Сутулился у окна.
   Упершись локтями в колени, сжимал широченными ладонями голову. Вид  у
него был побитый.
   Комбат что-то насвистывал себе в усы.
   За окном рябила метель. Знобкий ветер стучался в стекло.
   - Яп-понский г-городовой! Закрывай,  Славк,  дверь  -  сквозняк...  -
чертыхнулся Ушаков, не поднимая головы.
   Адлюков потянул меня за рукав, и мы пошли в его комнату -  рядом,  за
дощатой стенкой. Поудобней устроившись в стоявшем  на  полу  камазовском
кресле. Славка сказал:
   - Раз как-то комбат уехал к особистам. Но на дорогу сошла  лавина,  и
он задержался. В тот самый момент к ним пожаловал  полковник  Ан...енко.
Стал нам рассказывать, кого и как бить во время предстоящей операции.
   Славка ослабил ворот, покрутил в пальцах сигаретку. Закурил.
   - Во время боевых действий, - Адлюков пустил в потолок струю горького
дыма, - Ан...енко собственноручно перестрелял несколько десятков мирных.
Хотя в его обязанности входило командовать, а не бить из автомата людей.
   ...Впоследствии я неоднократно слышал от многих очевидцев  рассказ  о
действиях полковника Ан...енко 23 января.
   О том, как, приехав к десантникам близ 42-й  заставы,  схватил  АК  и
стал косить с бедра спускавшихся на дорогу людей.
   О том, как к нему подбежал особист капитан Морозов и заорал не  своим
голосом:  "Товарищ  полковник!  Зачем???"  "А  Юрасов?!   -   огрызнулся
Ан...енко, оттолкнув капитана. - Они Юрасова пощадили? Теперь что ж -  я
буду их щадить?!"
   Я повертел в руке полую гранату. Бросил ее на койку.
   - Как будто, - шепотом сказал Адлюков, -  Юрасов  ему  был  дороже  и
ближе, чем капитану Морозову. Как будто  эта  смерть  значила  для  него
больше, чем для всех нас. Тоже мне - ас-демагог...  Здесь,  на  Саланге,
Ан...енко так и прозвали: "наш Рэмбо". Эдакий Тарзан Иваныч...  А  номер
на своем БТРе все-таки стер: чтоб "духи" не опознали. Комбата же  нашего
он возненавидел за то, что Ушаков  дал  приказ  в  мирных  не  стрелять.
Только - по "духам". И действительно, в зоне ответственности ушаковского
батальона кишлаки целы, мирные не пострадали. Ан...енко не хотел,  чтобы
комбат вышел чистеньким из бойни.
   По всему Южному Салангу упорно ходили  слухи  о  том,  что  Ан...енко
приказал кому-то из своих подчиненных снимать то,  как  он  расстреливал
мирных, на видеокамеру. Для памяти. Но я тем слухам  не  верил.  Не  мог
верить.
   ...В первых числах февраля Ушакова вызвали на ДКП .
   Когда он приехал, Ан...енко был уже там.
   - Почему вы, - громко спросил Ан...енко, обратившись  к  Ушакову,  не
как обычно - "товарищ подполковник", - а на  "вы"  (понимал,  что  после
23-го между ними ничего товарищеского быть не может),  -  почему  вы  не
выполнили приказа? Почему в зоне ответственности вашего  батальона  мало
разрушений? Вы мне доложили, что расстреляли по 3 - 5 боекомплектов,  но
по местности этого не видно. Я предполагаю, что вы стреляли в горы  и  в
воздух, не били по установленным целям.
   - У меня на  заставе  23-го  находился  заместитель  командира  полка
подполковник Ляшенко, - отвечал тогда Ушаков, стараясь сдержать дрожь  в
голосе, - и он может п-подтвердить, что мы д-действовали, как  положено.
Да,  мародерства  и  лишних  разрушений  в  зоне  ответственности  моего
б-батальона не было. Мы стреляли столько,  сколько  было  необходимо.  А
кишлаки с лица земли не сметали, потому что в этом мы н-не видели нужды.
Мы били лишь туда, где сидели г-главари банд, и  по  складам.  Ответного
огня противник не открыл, потому что мы уничтожили  главарей  и  накрыли
все склады с боеприпасами. Так что сопротивления не было.  А  уничтожать
лишь для т-того, чтобы уничтожать, ради удовольствия - вот  этого  я  не
допустил. Кроме того, старался, чтобы среди ми-мирных лишних жертв  тоже
не было. И вы пытаетесь обвинить моих солдат в том, что они  стреляли  в
воздух? Что они не выполнили приказа?!
   - Мне надоело разговаривать со слабоумными, - отрезал Ан...енко.
   - А мне, - выпалил Ушаков, - надоело дуракам подчиняться.
   Ан...енко вызвал командира полка подполковника Кузнецова  и  приказал
ему составить акт в связи с тем, что батальон в ходе боевых действий  не
выполнил поставленную задачу.
   Ушаков, вернувшись к себе на заставу, разыскал Ляшенко.
   - Слушай, то-товарищ по-подполковник, - комбат от  волнения  заикался
больше обычного, - вы поезжайте на ДКП и объясните  им,  как  действовал
23-го мой б-батальон. А то получается, что  мы  саботировали  приказ,