рую он оставил в Ленинграде, говорила потом, что  "если  бы
Петенька не поехал в Афганистан, он нашел бы какой-нибудь другой  способ
самоубийства".
   Но баграмский Григорьев не знал о том случае - его тогда еще здесь не
было. Мы говорили с ним в  передвижной  операционной,  оборудованной  на
базе бывшего рефрижератора.
   - За год через наш медбат, - сказал он, - проходили  тысячи  раненых.
Самые мраки были в 84-м и 85-м. Если  за  весь  88-й  год  мы  произвели
порядка пятидесяти ампутаций, то за 85-й  -  двести  шестьдесят  четыре.
Цифры эти, ясное дело, не учитывают афганских раненых.
   Григорьев достал из ящика стола какие-то тетради, полистал их, бросил
обратно.
   - Конечно, - развел он руками, - тяжко приходилось.
   Особенно если учесть, что у нас не было  и  нет  ни  одной  заводской
медицинской  машины  или   операционной...   Последнее   время   раненых
перевозили в Кабул преимущественно на БТРах и КамАЗах - кого сидя,  кого
лежа:  "Спасители"  побаивались  сюда  летать.  Я  знаю,   что   создана
прекрасная операционная на базе КамАЗа. Их всего две в наших вооруженных
силах - видел на картинках. Одну из них прислали в ТуркВО на учения,  но
только не на войну - боялись, что угробим. Абсурд? Притом  чистой  воды!
Мы здесь предложили принципиально новую схему развертывания медпункта  и
медицинского батальона в боевых условиях, но ее начальство оставило  без
внимания.  Почти  пятьдесят  лет  мы  готовили  страну   к   глобальной,
стратегической войне, а в Афганистане пришлось вести  малую.  К  ней  мы
оказались не готовы.
   До  87-го  всех  раненых  мы  эвакуировали  в  кабульский   госпиталь
вертолетами -  я  не  мог  нарадоваться.  Но  с  появлением  "Стингеров"
массовое  использование  вертушек  запретили.  Приходилось   до   отказа
набивать БТРы искалеченными людьми (по пятнадцать в машине) и отправлять
по здешним, так сказать, дорогам в Кабул.
   Все лекарства поступают к нам со складов в стекле. Как я потащу  этот
хлам в горы? Побью ж все! Даже повстанцы используют для  транспортировки
медикаментов  в  боевых  условиях  полиэтиленовые  мешочки  -  удобно  и
компактно.
   А  мы  все  еще  остаемся  на  уровне   достижений   времен   Великой
Отечественной.
   Григорьев распахнул дверь, и в операционную ворвался  свежий  воздух.
Он пах горелой бумагой. Серый пепел медленно опускался на пол.
   - Это мы письма сжигаем: люди-то, - пояснил Григорьев, - уже уехали в
Союз, а почта все идет... Мы вот уходим, а  как  они,  -  он  кивнул  на
шедшего по аллее афганского военного летчика, - без нас останутся  -  не
знаю. Не научились они у нас! Это трагедия. Показываю на днях  их  врачу
трехзубый крючок, а он понятия не имеет, что это за штуковина... Недавно
привезли раненого с  проникающим  ранением  в  живот:  два  отверстия  -
входное и выходное. Афганский хирург берет обычные черные нитки,  какими
я штаны себе зашиваю, и начинает штопать отверстия. И все! В другой  раз
привезли к нам бойца - пуля застряла в брюшной полости.  Живот  надулся,
как барабан. Я сделал операцию - оказалось,  бедняге  залепили  дырку  в
кишке лейкопластырем.
   Вошел фельдшер, взял с тумбочки целый ворох каких-то склянок и  столь
же внезапно вышел. Его белый халат растаял в темноте.
   - Ноя, - задумчиво произнес Григорьев, - чист перед  афганцами.  Чист
перед самим собой. Я лечил людей, в меру сил старался  их  спасать.  Вот
через несколько недель меня тут не будет. А я не  знаю,  радоваться  мне
или плакать. Такое ощущение, будто в Союз еду доживать  жизнь.  Здесь  я
выложился до конца. Такого у нас никогда уже не будет. Может, такое и не
нужно - не знаю... Но кем я буду, когда вернусь?
   Он помолчал минуту. Зачем-то завел часы, хотя последний раз делал это
минут тридцать назад.
   - Я, - сказал он шепотом, - очень боюсь возвращения.
   Очень.
   В глазах его печаль перемешалась со страхом.
   В старости так боятся запаха сырой земли, в детстве - ночной пустоты,
а в зрелости - неудач.
   Джабальский Григорьев в будущее смотрел спокойно.
   Отвалив мне целую пригоршню таблеток - каждая размером с пятак, -  он
пожелал мне сохранить то, что есть, - жизнь.
   - Больше ведь нам ничего и не надо, - постановил  он,  а  я  вспомнил
Баглан, 1987 год, апрель, воскресенье, шесть часов утра,  ...Бои  шли  с
девятой на восьмую улицу. Группировка Гаюра сопротивлялась отчаянно. Уже
две недели наша дивизия держала ее в непробиваемом кольце, но уничтожить
не могла. "Духовский" гранатометчик с расстояния в триста метров  прямой
наводкой попал в нашего солдата на блоке.
   Все, что осталось от человека, уместилось в гильзе от ДШК .
   Ни  одно  слово  из  того  длинного  набора  слов,  изобретенных  для
определения смерти человека, в данном случае не годилось, потому что  не
о ком и не о чем было сказать: "Он умер", "он погиб", "кончился", "отдал
Богу  душу".  Не  срабатывал  и  солдатский  жаргон  с  его  "гукнулся",
"улетел",  "сказал,  чтоб  довоевывали   без   него",   "взял   планку",
"дембельнулся досрочно", "ушел в запас",  "родился  обратно",  "вышел  в
проекцию", "выложился", "выпал в осадок", "спрыгнул"...
 
VII 
 
   Полковник Сергей  Ан...енко  отвоевал  в  Афганистане  двадцать  один
месяц. Долгое время командовал джабальским полком, но осенью  88-го  был
назначен замкомдива.
   Хотя силы дивизии были растянуты вдоль  дороги  от  Кабула  почти  до
перевала Саланг, Ан...енко по-прежнему находился преимущественно в  зоне
ответственности своего бывшего полка, потому что знал ее как свои пять.
   Был Ан...енко высок ростом, широк в кости. Лет - не больше сорока. На
его подбористой фигуре ладно сидела военная форма. Серые глаза зверовато
глядели из-под мощных надбровий, припорошенных (когда  он  снимал  кепи)
россыпью пшеничных волос. Волевая линия крепкого породистого носа делила
остроскулое лицо пополам. Сквозь смуглую  кожу  тщательно  выбритых  щек
пробивался едва приметный румянец. Золотистая  полоска  аккуратных  усов
прикрывала  сверху  рот,  очерченный  несколькими   сильными   короткими
штрихами. Глубокая ямка рассекала правильный металлически поблескивавший
на солнце подбородок.
   "Вот он - человек, на которого должна равняться армия!" - шепнул  мне
кто-то, обдав промерзшее насквозь ухо горячим дыханием. Я оглянулся,  но
позади ничего не было.
   Ан...енко сплюнул окурок, зло проследил за его стремительным полетом.
   - В последний год мы с "духами"  крепко  закорешились  -  сообщил  он
негромко, - прямо закадычными друзьями стали. Однако  же  полагаться  на
это нельзя. Восток - дело темное и хитрое. Говорят одно, думают  второе,
делают третье. Так-то. Словом, усиливаем  маршрут  как  можем.  На  днях
пришли два батальона - десантники и мотострелки.
   Сейчас занимаемся размещением людей на заставах. Тесновато,  конечно,
но жить и воевать можно. За Северный Саланг я не  боюсь:  там  исмаилиты
прочно оседлали маршрут.
   Тут, на южных подступах к перевалу, посложней.  Именно  здесь  сейчас
сосредоточены мощные силы  Ахмад  Шаха.  Одна  лишь  группировка  Басира
насчитывает больше четырехсот штыков.  Они  полагают,  мы  скоро  начнем
здесь боевые действия. Но я по мере сил успокаиваю и  Басира,  и  прочих
командиров. Я сказал им: если вы обеспечите  безопасность  вывода  наших
войск через Саланг, мы усиливать маршрут не будем. Я предложил подписать
договор, который обязал  бы  их  охранять  дорогу  от  нападений  других
повстанческих отрядов, пропускать колонны афганских регулярных войск,  а
нас - воздерживаться от боевых. Но они отказались,  заявив,  что  устное
слово  мусульманина  -  закон.  В  общем,  поглядим-посмотрим...  Хотите
курить?
   - У вас какие? - спросил я.
   - У нас "Ява", а у вас?
   - У нас "Лихерос" - остатки кабульских запасов. - Я  достал  вскрытую
пачку.
   - Estascigarros! О madre mia! Можно взять одну? - спросил  подошедший
к нам комбат Абрамов.
   - Пожалуйста, - ответил я. - Откуда вдруг испанский  на  подступах  к
Салангу?
   - Как - откуда! - усмехнулся он, - Там тоже пришлось отслужить. А тут
двадцатый месяц пошел. Куба - самое светлое пятнышко в жизни.  Семьдесят
третий - семьдесят пятый... Золотое времечко! Тоже там купались?
   - Не довелось, - ответил я. - Просидел как-то целый день в аэропорту:
по усам текло, а в рот не попало.
   - Гавана-мама! - Абрамов вкусно, глубоко затянулся. - Ладно,  братцы,
мне пора - надо объехать заставы.
   - Батальон Абрамова, - Ан...енко махнул рукой ему вслед,  -  растянут
на тридцать семь километров по маршруту: семнадцать  сторожевых  застав,
не считая выносимых постов. Где-то все время что-то происходит.
   Я сказал:
   - Пока что здесь, на дороге -  а  она  стратегическая,  -  не  видать
регулярных афганских войск.  Дивизия  уйдет  на  север  через  несколько
недель. Кто же будет контролировать трассу?
   - В этом вся проблема. - Ан...енко  стряхнул  кончиком  указательного
пальца прилипшие к усам крошки табака. - "Духи" на пушечный  выстрел  не
подпускают к дороге "зеленых"'.
   - Попытаются ли повстанцы занять наши заставы, когда мы уйдем?
   - Почем я знаю. - Ан...енко защемил зубами спичку. - Вообще-то им нет
нужды в этом. Они  вполне  комфортабельно  чувствуют  себя  в  своих  же
кишлаках. Ведь все здешние банды состоят из местного мужского населения.
Главари - тоже выходцы из здешних районов.
   - Вы имеете в виду Басира? - спросил я.
   - Да, - ответил Ан...енко, - и Басира, и Малагауса, и других. Недавно
была встреча с Малагаусом. Когда я увидел его, попытался  по  афганскому
обычаю коснуться своей правой щекой его правой щеки  -  в  знак  особого
расположения.
   Но он меня остановил. Отвел в сторону  от  своей  охраны  и  говорит:
"Командор, не надо этого делать. Ты  ведь  подрываешь  мой  авторитет  в
глазах бойцов. Мы с тобой живем как соседи - ты у себя на заставе, я - в
родном кишлаке. Но никаких сделок у нас с  тобой  нет".  Так  и  сказал.
Гордые, бестии...
   По дороге промчался БТР, злобно обрызгав нас с ног до головы грязью.
   - Мерзавец! - зло шепнул  Ан...енко,  смахнув  брызги  с  бушлата.  -
Раскатались, понимаешь...
   - Что из себя представляет Басир? - спросил я и  отошел  на  обочину:
подпрыгивая на колдобинах, на нас мчал КамАЗ с пустым кузовом.
   Обозначение афганских регулярных войск - Мудрый мужик этот  Басир.  -
Ан...енко улыбнулся одним  уголком  рта.  -  Народ  местный  любит  его,
уважает. И, конечно, боится. На нем всегда американская военная  куртка,
черные  солнечные  очки.  Про  Союз  знает  все.  Как-то  меня  спросил:
"Командор, как дела в Армении?"
   - Я могу с ним встретиться?
   - Исключено. Он общается лишь  с  теми,  кого  уже  проверил  и  кому
доверяет, - с комбатом Абрамовым и мною. Я, когда иду  на  переговоры  с
ним, не имею права взять с собой  даже  нового  переводчика.  Незнакомое
лицо сразу же его насторожит, он просто-напросто не явится.
   - И все-таки спросите его - вдруг согласится? Скажите Басиру, что мне
приходилось встречаться не только с полевыми командирами повстанцев,  но
и с Гейлани .
   - Вы - с Гейлани?! - Ан...енко от удивления прищурил глаза  и  слегка
присел. Сигаретка его потухла.
 
VIII 
 
   ...Сквозь затянутое грязными облаками небо  сочился  на  землю  серый
свет.  Люди  обходили  принарядившиеся  магазины,  покупали  друг  другу
подарки, возвращались домой с покупками, обернутыми в  пеструю  хрусткую
бумагу. По вечерам в окнах зажигались  елочные  огни.  В  воздухе  пахло
скорым Рождеством.
   Повсюду слышался детский смех и мягкий перезвон бокалов в ресторанах.
Музыка предпраздничных дней, которые порой веселее,  чем  сам  праздник,
захватила Англию, в такт ей плескалось море в  портах,  двигались,  чуть
пританцовывая, прохожие.
   В один из таких дней прибыл в Лондон повидать свою семью на Рождество
Христово лидер Национального исламского фронта  Афганистана  Сайд  Ахмад
Гейлани.
   Фронт был создан в  1978  году.  Его  штаб-квартира  расположилась  в
Пешаваре, а филиалы партии - в Кветте, Мирамшахе, Чамане и Парачинаре. В
состав руководящих органов партии вошло несколько комитетов: военный, по
вербовке новых членов, контрразведки, по делам беженцев, культуры, связи
и финансовый.
   Еще в 78-м НИФА провозгласил своими  целями  священную  войну  против
"неверных"  и  иностранной  агрессии,  свержение  существующего  режима,
установление республиканской системы на основе "ислама и национализма".
   Фронт известен прочными связями с бывшим  королем  Афганистана  Захир
Шахом.
   Особенно  крепки  позиции  партии  в  афганских   провинциях   Кабул,
Нангархар, Пактия и Пактика. До недавнего  времени  НИФА  насчитывал  75
отрядов и групп на  территории  Афганистана.  Общая  численность  -  две
тысячи семьсот хорошо вооруженных бойцов.
   Сам Гейлани - он имеет высший духовный титул "Пир" - родился  в  1931
году в семье потомственных хазратов-накибов. В юности  получил  солидное
образование, овладел четырьмя языками. Могущество его основано не только
на религиозном авторитете или мощных вооруженных силах, но  также  и  на
внушительных финансовых средствах, которыми располагает семья.
   Вооруженные отряды Гейлани на протяжении последних девяти лет здорово
досаждали как правительственным войскам  Афганистана,  так  и  советской
40-й армии. Нетрудно было вообразить себе его отношение к СССР  и  НДПА,
но особенно к афганским органам госбезопасности, от рук  которых  еще  в
конце семидесятых пали многие его личные друзья и соратники.
   Размышляя  над  этим,  я  вошел   в   роскошный   многоэтажный   дом,
расположившийся через дорогу от Гайд-парка. В холле легким поклоном меня
приветствовал седоголовый портье. Швейцар,  от  которого  пахло  дорогим
мужским одеколоном "Дракар", проводил  меня  до  лифта.  Двери  неслышно
раздвинулись и так же закрылись за спиной, когда я вошел  внутрь.  Нажав
нужную кнопку, я взлетел наверх.
   Ни портье, ни швейцар не оборонили ни единого слова, однако казалось,
они давно знали меня. Не успев сделать из этого вывода, я увидел  темный
силуэт в обрамлении двери неподалеку от лифта.  Силуэт  испарился,  и  я
проследовал в ярко освещенную квартиру.
   - Добрый день, - раздался спокойный женский голос за моей  спиной,  -
пожалуйте вот сюда за мной.
   Это сказала Фатима - дочь Гейлани. Раньше я видел ее несколько раз по
американскому телевидению. В жизни она была еще краше.
   Над широко посаженными глазами - признак таланта - цвета ночной волны
распластала тонкие, с легким изломом, крылья чайка бровей. Когда  Фатима
говорила,  чайка  едва  заметно  взмахивала  крылышками.  Черные  густые
волосы, туго  схваченные  на  правильном  затылке,  россыпью  падали  на
стройную спину. Через тонкую, с  едва  уловимой  смуглой  примесью  кожу
просвечивали на висках голубоватые прожилки.  Изящная  линия  переносицы
придавала точеным чертам лица классическую завершенность.
   Разглядывая  эту  молодую  женщину,  чья  родословная,  как   принято
считать,  восходила  к  пророку  Магомету,  я  вспомнил  одного   нашего
генерала,  поведавшего  мне  по  секрету,   что   Фатиме   симпатизирует
Наджибулла.
   - Что вы так смотрите? - улыбнулась она. - Проходите же,  прошу  вас,
отец ждет.
   - Отец, это наш гость, - сказала Фатима и коротко представила меня.
   Гейлани сидел в кресле спиной  к  входу,  держа  голову  вполоборота.
Сразу же ожег пристальный взгляд его карих блестящих  глаз,  разделенных
коршунячим  носом.  Зачесанные  назад  седые  волосы  открывали  высокий
светлый лоб, тронутый неглубокими тонкими морщинами.
   Лидер Национального исламского фронта привстал и дал мне пожать  свою
широкую теплую руку.
   - Присаживайтесь, - сказал он по-английски мягким баритоном. - Я буду
говорить на родном языке, а Фатима переведет.
   - Спасибо. Как вам угодно. - Я сел на диван рядом с его креслом.
   - Вы из "Огонька" - я знаю  это.  До  вас  два  советских  журналиста
беседовали со мной в Пакистане, но то,  что  было  опубликовано,  сильно
исказило суть беседы.
   - Я постараюсь быть максимально точным.
   - Посмотрим, - улыбнулся Гейлани. - Честно говоря, я все еще не  могу
до конца поверить в вашу гласность.
   - Хотите чаю? Кофе? - Фатима рукой подозвала служанку. Та была  одета
в национальную афганскую одежду.
   - Кофе, если можно, - сказал я.
   - Мне - чай. - Гейлани повернулся к служанке.
   Она скрылась в дверях.
   Комната была просторной. Сквозь пепельные занавески  внутрь  проникал
мягкий свет. На книжных полках я заметил много словарей.
   - Мне говорили, что ваш сын тоже сейчас в Лондоне, - сказал я. -  Его
сегодня можно будет увидеть?
   - К сожалению, нет, - ответила Фатима. - Я пыталась найти его,  чтобы
вы познакомились, но ничего не получилось.
   - Дело в том, - пояснил Гейлани, -  что  в  Афганистане  сын  получил
серьезную травму. Он сейчас у врачей. Ему необходимо подлечиться,  чтобы
вернуться назад. Сожалею, что сейчас его нет с нами.
   Я спросил:
   - Господин Гейлани, вам самому приходилось бывать  в  Афганистане  за
время войны?
   - Нет. - Он развел руками. - Мои люди там. И этого достаточно.  Когда
я однажды собрался посетить Афганистан, некоторые  религиозные  деятели,
которым я весьма доверяю, посоветовали  мне  этого  не  делать.  Если  я
направлюсь туда, сказали они, это станет  сразу  же  широко  известно  и
поставит район посещения под угрозу обстрелов и боевых действий. К  чему
бессмысленный риск? Мой сын и мои племянники  сражаются  в  Афганистане.
Этого вполне достаточно.
   - В Лондон вы прибыли из Пакистана?
   - Да, из Пешавара. - Гейлани плавно кивнул головой.
   - Вы там живете с 78-го года?
   - Да. Я был вынужден покинуть Афганистан в октябре того года,  вскоре
после коммунистического переворота.
   Однако мы не были довольны ходом дел и до прихода к власти Тараки.  Я
считаю, что режим Дауда тоже был навязан народу. Я пытался  убедить  его
идти по нашему пути. К сожалению, произошел коммунистический  переворот.
Сразу же стало ясно, что новый режим враждебен  афганскому  народу,  его
традициям. Восстание против этого режима было неотвратимо.  Передо  мной
открывались два пути: остаться  и  разделить  участь  родных  Сабгатуллы
Моджаддеди , либо покинуть  страну,  чтобы  бороться  против  режима.  Я
избрал второй путь.
   Служанка принесла на подносе чай, кофе и чашечки, беззвучно поставила
его на журнальный стол. Фатима налила  отцу  чай.  Я  хотел  было  взять
кофейник, но Фатима отстранила мою руку.
   - Позвольте лучше мне, хорошо? - Она улыбнулась.
   - Так что мы начали  борьбу  еще  до  вторжения  советских  войск,  -
закончил свою мысль Гейлани.
   Аромат свежезаваренного зеленого чая, переплетаясь с запахом крепкого
кофе, заполнил комнату.
   - Если вы занимаетесь Афганистаном, - заметил Гейлани, - вам  следует
переключаться на чай.
   - Но поскольку мы сейчас в Англии, то кофе допустим.
   Как вы относитесь к бывшему королю Афганистана?
   - Мы были очень довольны его правлением. Особенно последним периодом,
который вошел в историю под названием "десяти  лет  демократии".  Именно
тогда  была  создана  демократическая  конституция  и  прошли  выборы  в
парламент. Страна развивалась в направлении полноценной демократии.  При
короле  начался  законодательный   процесс,   нацеленный   на   создание
многопартийной системы в Афганистане. Но, как я уже  говорил,  произошел
переворот Дауда. Вы знаете, я убежден в том, что это был первый  шаг  на
пути, который в конечном итоге привел к  перевороту  Тараки  и  военному
вторжению. Очень  грустно,  что  Афганистан  постигла  такая  участь.  К
демократии всем следовало относиться очень бережно.
   - Кого конкретно вы вините в  трагедии,  которая  девять  лет  подряд
убивала Афганистан? - Я глазами попросил Фатиму подлить мне еще кофе.
   Гейлани задумался, сделал большой глоток чаю.  Сказал,  чуть  вскинув
дуги бровей, с легкой дрожью в голосе:
   - Мы не столь наивн