густ хитро посмотрел на нас и медленно,  как  фокусник,  вытащил  из
кармана складной нож. Новый, с блестящей черной ручкой.
   Я вытаращил глаза, брат -  тоже.  Что  за  чудо!  Откуда  у  Августа  это
сокровище? Такого ножа нет ни у  кого  из  наших  мальчишек!  Ну,  может,  у
двоих-троих, самых богатых.
   - Покажи! Ну, покажи, пожалуйста!
   Август пристально осмотрел меня с головы до ног, словно решая,  может  ли
он доверить мне свое богатство. Потом великодушно протянул руку.  На  ладони
лежал нож. Нет, что я говорю: не нож - греза, мечта!
   Я несмело провел пальцами по гладкой рукоятке. На  конце  было  небольшое
сквозное отверстие. Август пояснил:
   - Для веревки. Просунуть и привязать к руке. Тогда  навечно,  никогда  не
потеряешь.
   А лезвие... Блестит, точно зеркало, и буквы выдавлены. Я стал разбирать:
   - Ф-и-с-к-а-р...
   - Точно: фискар! -  подтвердил  Август.  -  Не  какое-нибудь  барахло,  а
финская сталь - фискар. Самое лучшее, самое острое лезвие в мире!
   Зря он так нахваливал свой нож. Ни у меня, ни у брата никаких сомнений не
возникало. Нож так и выглядел, как  полагается  выглядеть  лучшему  в  мире.
Достаточно только взглянуть на широкое мощное лезвие.
   - Дорого стоит? - Я осторожно потрогал заостренный кончик.
   - Тридцать пять копеек.
   Я стал подсчитывать в уме. За какое время можно собрать такую сумму?  Раз
в неделю я ходил в сапожную мастерскую, помогал  подмастерьям  заготавливать
деревянные гвозди.  За  три  часа  работы  платили  копейку.  Значит,  целых
тридцать пять недель! И уж про  сладости  или  цветные  карандаши  и  думать
забудь. Хорошо Августу: время  от  времени  скупщик  скота  нанимает  его  в
погонщики до самого Пскова - это не копейка в неделю! А вот меня не пускают,
говорят, еще мал.
   Август разрешил мне испытать нож в деле. Осторожно, чуть дыша  я  отрезал
сучок у ольхи. Втроем мы стали придирчиво  рассматривать  срез.  Ровный  как
стеклышко, лезвие не оставило ни царапинки.
   - Бритва, да и только! - восторгался брат. - Режет дерево  что  масло.  Я
спросил:
   - Сам точил? Или дедушка?
   - Не видишь - заточка фабричная! - Август смотрел на меня с презрением. -
Сказано же: не простой это нож, а самый настоящий фискар...
   Мы оставили удочки на берегу - пусть рыбы сами ловятся! -  и  отправились
на Храмовую горку искать сосну с корой  потолще.  Подходящее  дерево  быстро
нашлось - высокое, в два обхвата. Ствол в нижней части мшистый,  корявый,  с
толстой, потрескавшейся корой. Август  отыскал  кусок,  по  форме  отдаленно
напоминавший лодку. Подсек с двух сторон, глубоко вогнал нож и надавил. Кора
с треском отделилась от дерева, обнажив  светло-желтую,  залитую  прозрачной
смолой древесину.
   - Ох и отличная будет у меня лодочка! -  хвалился  Август.  -  Вот  здесь
поставлю мачту с парусом, сюда закреплю руль.
   Как мне захотелось сделать себе точно такую же лодку! С парусом, с рулем.
   - Августынь, одолжи на минутку, а?
   Август не заставил себя долго упрашивать - тут же вложил нож в мою  руку.
Я начал срезать кусок коры, брат помогал.  Делали  все  точно,  как  Август.
Осталось  только  отодрать  от  ствола.  Я  всадил  нож  поглубже   и   стал
приподнимать кору.
   И тут случилось страшное: металл звякнул, лезвие обломилось.
   Меня словно ошпарило; я вскрикнул, как от боли.  Не  веря  своим  глазам,
уставился на обломок. Нож выпал из рук...
   И я побежал. Сам не знаю почему: испугался или  от  стыда  за  содеянное.
Август что-то кричал вслед. Я не различал слов, несся со всех ног с горы,  к
озеру.
   Очутившись на берегу, как был, в одежде, бросился вплавь.  Глотнул  воды,
закашлялся, поплыл. Ничего не видел, один  лишь  остров  на  противоположной
стороне. Туда, скорей туда! Словно только там мне спасение.
   Заныли мускулы - вода была очень холодной. А до  острова  еще  далеко.  Я
стал захлебываться. К счастью, вскоре ноги коснулись песчаного дна. Без сил,
покачиваясь, как пьяный, побрел на берег.
   На той стороне бестолково метались брат с Августом. Бегали у самой  воды,
грозили кулаками. Август сложил руки рупором, крикнул. До меня долетело:
   - ...шедший!.. шедший!
   Вода ручьями стекала с мокрой одежды. Постепенно я стал приходить в себя.
Почувствовал холод и, клацая зубами, побежал к развалинам крепости. Хватаясь
руками за расщелины, лез все выше и выше по каменной стене, пока не добрался
туда, куда до сих пор никогда еще не осмеливался влезать.
   Рискуя ежесекундно сорваться, вскарабкался на самый верх полуразрушенного
бастиона. Глянул вниз - голова закружилась. Там, у  подножия,  лежала  груда
скатившихся отсюда, с верха бастиона, камней. Дрожь  пробежала  по  телу,  я
отшатнулся. Показалось, что сейчас  обрушится,  увлекая  за  собой  и  меня,
уцелевшая часть стены.
   Поспешно отвел взгляд и стал рассматривать остров,  озеро,  сваи  старого
моста, который строили еще во времена шведского господства. Сваи  начинались
здесь, у острова, а кончались в зарослях камыша, на том  берегу  озера,  где
находился наш мальчишечий пляж. Очень удобно! Не умеешь как следует  плавать
или устал - пожалуйста, цепляйся за сваю.
   А что там, на Храмовой горке? На опушке леса, у скалы, я приметил брата и
Августа. Отсюда они казались маленькими, ну  прямо  букашки.  Оба  несли  на
плечах удочки; мою, наверное, тоже... Я вспомнил про сломанный нож, и  снова
спазма перехватила горло.
   Рыбаки, так ни разу и  не  посмотрев  в  мою  сторону,  бодро  шагали  по
заливному лугу. Вот они прошли заболоченное место,  вот  идут  по  колено  в
темно-зеленой траве. Нагибаются, срывают что-то. Наверное, сочный щавель.
   Наверху было не так уж плохо. Я обсох на теплом ветру,  солнышко  приятно
пригревало. Но все отравляла мысль о сломанном  ноже.  Сколько  можно  здесь
сидеть? Ну, до вечера. Ну, до завтрашнего утра.  А  потом?  Как  я  посмотрю
Августу в глаза?

   Тем временем брат с Августом подошли к  пустынному  мальчишечьему  пляжу;
купальный сезон еще не начался.  Остановились,  повернулись  лицом  ко  мне.
Нет-нет, меня им все равно не увидеть: я присел  на  корточки  за  уцелевшей
бойницей.
   Август плюхнулся на песок, стал раздеваться. Что  он  собирается  делать?
Вот разбежался, кинулся в воду. Выбрасывая попеременно то  одну,  то  другую
руку, он быстро двигался вперед.
   Все ясно - Август плывет сюда, на остров. Я заметался по узкой, усыпанной
известковым крошевом площадке. Остаться здесь? Или бежать? Но куда?  И  как?
Ведь стоит только глянуть вниз -  и  от  страха  сразу  начинает  стучать  в
висках.
   Вот уже Август приблизился к берегу  острова,  густо  поросшему  камышом.
Раздвигая высокие стебли, вышел из воды. Единственная надежда, что  он  меня
не заметит. Я припал к камню. Говорят, страус, когда  не  может  убежать  от
преследования, сует голову под крыло. Вот так  и  я.  Закрыл  глаза  и  стал
прислушиваться с бьющимся сердцем. Шаги  Августа  неумолимо  приближались  к
развалинам. Наконец высоко в воздухе просвистел камень, послышался окрик:
   - Эй, слезай оттуда, баранья башка!
   В голосе не было злости. Но я лежал не шелохнувшись: стыдно!
   Снова просвистел камень, и раздалось:
   - Все равно я тебя вижу, брось прятаться! Вон ты, за  бойницей!..  Слезай
же, дурачок! Твои штаны и рубаха обойдутся матери дороже, чем мой нож.
   А если правда отдать ему за нож штаны и рубаху? Но  не  могу  же  я  идти
отсюда голым! Тогда так: дойти до дому и уж там отдать.
   Я медленно  поднял  голову.  Август  стоит  внизу.  Лоб  наморщен,  брови
сдвинуты.
   - Слезай,  и,  смотри,  осторожно,  а  то  еще  шею  свернешь.  Нож  что!
Заработаешь и отдашь. А шею новую за какие деньги купишь?
   Ой, да что это я! Конечно же, нож можно новый купить -  как  я  сразу  не
сообразил! Ну, тридцать пять недель поработаю, ну,  пятьдесят  -  подумаешь,
важность! Главное, я отдам ему нож.
   Спускаться с бастиона оказалось гораздо труднее, чем подниматься. Сам  я,
наверное, вообще не смог бы слезть. Но внизу стоял друг и командовал:
   - Правее, правее! Опусти ногу на тот выступ... Вот... А теперь левую ногу
в расщелину... Не ту, не ту, вот бестолковый! Которая у тебя  левая?..  Так,
молодец...
   РАССОЛ
   Вернувшись с рынка, дядя Андрис подошел к своей повозке, которую  оставил
у нас во дворе, недовольно швырнул в нее пустую жестяную банку и выбранился:
   - Опять эта голытьба растащила весь  селедочный  рассол!  Второй  четверг
остаюсь с носом. А на следующей  неделе  вообще  не  смогу  приехать:  время
приспело хозяйскую картошку окучивать. - Дядя говорил так громко и зло,  что
даже кроткая лошадка, мерно пережевывавшая сено, повернула голову и  глянула
на него с укоризной.
   Я стоял тут же, рядом. Дядя Андрис  снял  шапку,  вытер  вспотевший  лоб.
Посмотрел на меня задумчиво, сказал:
   - Слушай, парень, тебе же на барина не работать, ты свободен  как  ветер.
Купил бы для меня рассолу на следующей неделе. Селедочник  Вейстер  за  пять
копеек нальет тебе эту штуковину до самых краев.
   Я посмотрел в добродушные светло-синие глаза дяди  Андриса,  прочитал  на
его лице чуть ли не мольбу и согласился сразу:
   - Ладно, куплю.
   - Знаю, парень ты проворный и дельный, не только купишь, но и  принесешь,
верно? Что для тебя отмахать четырнадцать верст? А в  баночке  всего-навсего
каких-нибудь пять литров.
   Жестянка была величиной с небольшое ведро. Но дядя  Андрис  так  нахвалил
меня, что отказаться просто невозможно.
   - Принесу, чего уж там!
   - И вот что я тебе еще скажу. Иди-ка ты на базар с утра  пораньше,  иначе
тоже, как и я, останешься с носом. И смотри:  как  только  продадут  крупную
сельдь, ты должен быть тут как  тут.  От  нее  рассол  густой,  жир  поверху
плавает. Да что тебя учить, сам ведь для матери не раз покупал!
   Да, в этом деле у меня и вправду был хороший нюх. Стоило только заглянуть
в бочку, чтобы сразу распознать настоящий  товар.  Представив  себе  соленую
жирную рыбу, я сглотнул слюну. А дядя Андрис тем временем выудил из  кармана
серых суконных брюк кошелек с мелочью,  повернул  металлическую  застежку  и
заскорузлыми, потрескавшимися пальцами поискал медный пятак.
   Чтобы деньги не потерялись, я завязал их в уголок носового  платка.  Дядя
снова похвалил:
   - Вот правильно! А то пропадут - на полгода останемся  без  рассола.  Сам
знаешь: деньги - штука дорогая.  Сегодня,  верно,  продал  сметану,  выручил
целых двадцать копеек. Но ведь нужно купить спички,  соль,  еще  кое-что  по
хозяйству.
   Я помог дяде уложить в мешок недоеденное  лошадью  сено,  взял  жестянку,
взбежал по лестнице и спрятал в кладовке. Затем поспешил вниз, чтобы  успеть
еще прокатиться по местечку. Забрался на повозку, уселся рядом  с  дядей  на
мешок сена, и мы поехали. Дядя Андрис молчал недолго.
   - Ты уж смотри побереги банку-то,  такая  не  у  каждого  есть.  Мне  она
досталась от баронского конюха. А барону ее  привезли  бог  знает  из  каких
заграниц со всякими сладостями. Для рассола лучше нет: туесок под рассол  не
годится, жидкость в стенки всасывает. А у этой банки особая жесть, нисколько
не ржавеет. Словом, добрая вещь!
   Вот какая ценность мне доверена! Одно только удивляло:  что  за  сладости
могли быть в такой большой банке? Если леденцы, то неужели  их  слопал  один
барон? Ведь такого количества леденцов хватило  бы  на  целое  поместье,  со
всеми слугами, работниками и батраками.
   Базарная площадь у церкви была еще полна народу. Я  соскочил  на  ходу  с
повозки, дядя покрутил кнутом  над  костлявой  спиной  лошаденки  и  укатил,
громыхая колесами по неровной мостовой.
   Заняться мне было нечем.  Я  обходил  торговые  ряды.  Остановился  возле
продавца  горячих  колбасок.  От  большой  посудины,  в   которой   варились
красноватые пузатые дужки, шел дразнящий аромат. Эх, съесть бы одну!  Вместе
с горчицей и калачиком это обошлось бы ровно  во  столько,  сколько  у  меня
завязано в уголке носового платка. Но колбаску я съел бы в один  присест,  а
дядина семья сидела бы полгода без рассола.
   Хватит стоять да глотать слюнки! Пойду-ка лучше  посмотрю,  что  делается
там, у селедочного ларька.
   Снаружи, у дверей, стояли большие пустые бочки. Заглянул в одну  из  них.
На дне немножко рассола с селедочными чешуйками поверху - натек  со  стенок.
Вкусный, должно быть! Если встать  на  цыпочки  и  перегнуться  через  верх,
вполне можно достать рукой.
   Я покрутился-покрутился возле бочек и наконец убежал домой - подальше  от
всех этих соблазнов.
   Базар в нашем местечке бывал раз в неделю, по четвергам. Каждый день я по
нескольку раз  осматривал  дядину  жестянку.  Крышку  с  внутренней  стороны
обложил толстым слоем бумаги, чтобы  жидкость  не  расплескалась.  Перевязал
конопляной веревкой - так ловчее нести. А однажды  даже  вынес  во  двор  и,
набрав в нее воды из колодца, попробовал - не тяжело ли будет?
   Нет, ничего, даже руку не оттягивает.
   В четверг утром я тихо, чтобы не разбудить домашних, вытащил из  кладовки
своего жестяного  "иностранца"  и  побежал  на  базар.  Лавки  -  так  тогда
назывались  небольшие  магазины  -  открывались  рано.  Я  покрутился  возле
селедочной лавки, зорко наблюдая за базарной площадью - не идет ли  еще  кто
за рассолом? Едва открылись двери,  за  которыми  виднелись  ряды  бочек,  я
ринулся внутрь. Торговец Вейстер посмотрел  поверх  своих  очков  в  золотой
оправе. Заметив у меня в руках пустую посудину, недовольно сморщился:
   - Рано, рано еще! В бочке полно сельдей. И имей в виду - банка твоя очень
большая, будет стоить шесть копеек.
   Вот это да! Где взять еще копейку? Отец далеко. Попросить  у  матери?  Да
нет же - она вчера вечером одолжила на хлеб у соседки. У  моих  друзей?  Они
пасут скот кто где, да  и  вряд  ли  у  них  найдется.  Если  только  Август
раздобудет: его иногда нанимают на разгрузку подвод со льном.
   Чертов селедочник Вейстер! Вздумалось ему ни с того  ни  с  сего  поднять
цену на рассол!
   Громыхая пустой банкой, я носился по базару  в  поисках  Августа.  И  вот
вижу: у одной из повозок местечковый жестянщик покупает курицу.  Щупает  ее,
прикидывает вес на руке. Курица квохчет, бьет крыльями и вдруг, порвав путы,
вырывается и летит к соседней повозке. Жестянщик, отчаянно взмахивая руками,
пытается поймать птицу.
   Я кинулся за беглянкой. Ухватил уже за крыло, но та отчаянно рванулась  -
и в моей руке осталось лишь несколько перьев. Ничего, все равно поймаю!  Она
под повозку, и я туда же. Она к забору - и вот уже курица бьется  у  меня  в
руке.
   И тут я замечаю... Моя банка! Вся погнулась! Видно, увлекшись погоней,  я
стукнул ее о булыжник.
   Вокруг меня собираются люди, смеются, хвалят, а я стою с несчастным видом
- в одной руке помятая банка, в другой курица - и чуть не плачу.
   Усатый дяденька с соседней повозки потрепал меня по плечу:
   - Чего опечалился? Жестянщик  упустил  курицу,  ты  ее  поймал.  Это  что
значит? А то: что он потерял, ты нашел. А это  что  значит?  А  то,  что  по
закону можешь требовать третью часть стоимости курицы. И еще посудину  пусть
тебе выправит.

   Вот, оказывается, как! Я покраснел от радости,  благодарно  посмотрел  на
дяденьку.
   Расталкивая народ, ко мне подбежал сам бородатый жестянщик:
   - Ой, ой, какой хороший мальчик! Спасибо тебе!..  Ну  что  же  ты?  Отдай
скорей мою курицу!
   - Не отдавай! - кричат из толпы.
   - Сначала заплати и почини его банку! - требует усач. С  хозяином  курицы
мы быстро поладили. Он повел  меня  в  свою  мастерскую,  выправил,  грохоча
деревянным молотком, помятую  жесть  и,  обрадованный,  тут  же  вручил  мне
одну-единственную копейку, которую я с него затребовал.
   Я кинулся со всех ног за рассолом. Мне повезло. Вейстер только что продал
последнюю селедку из большой бочки  и  налил  банку  доверху.  Я  упрямился,
торговался - не хотелось отдавать только что заработанную копейку. Но ничего
не помогло. Селедочник забрал и дядин пятак и эту сияющую медную монетку.
   Выйдя из лавки, я открыл крышку. Рассол густой, коричневый - высший сорт!
Зашагал, довольный, домой. И тут с неприятным удивлением  почувствовал,  что
банка стала куда тяжелее, чем тогда, у колодца, когда наливал ее водой...
   Мать оставила на столе  картофельный  суп  с  крупой,  заботливо  укутала
миску, чтобы не остыло. Я быстро выхлебал все до дна;  съел,  чтобы  не  так
быстро проголодаться, увесистый ломоть хлеба. Взял банку с рассолом  -  и  в
путь.
   Солнце припекало - самый разгар лета. В коротких штанах, босиком я шел по
берегу  озера.  Тропинка  была  утоптанной  и  гладкой,  как  глиняный  пол.
Понемногу стала ощущаться ноша. Я сменил руку и, чтобы не думать о  тяжести,
начал насвистывать, подражая пению птиц.
   Не помогло. А банка все тяжелее. Тогда решил: буду петь!  Солдаты,  когда
устают, всегда заводят песню.
   Вот и бугор, густо поросший орешником. Сквозь листву поблескивает  озеро.
Камыш качается на ветру, издавая непрерывный шелестящий шум,  словно  в  нем
бьется множество крыльев. Тропинка вьется у  самого  берега  озера.  В  воде
сквозь рябь просвечивает разноцветная галька.  То  здесь,  то  там  сверкнет
серебром юркая рыбешка. У больших камней, обросших тиной, медленно шевелятся
длинные зеленые бороды. В их тени, едва двигая хвостами, отдыхают  маленькие
налимы, пескари...
   - Знаешь что, ты уже устал. Поваляйся на бережку! Наберешься сил -  банка
сразу станет полегче, - громко сказал я сам себе.
   И тут, словно откликаясь на голос, в орешнике заговорила сорока. Она явно
высмеивала меня:
   "Жак! Крак!.. Жак! Крак!.."
   Мать всегда говорит: сороки - болтушки. На них не надо обращать внимания.
Смеется - ну и пусть смеется, если ей  охота.  Подразнит-подразнит  и  самой
надоест.
   Я спрятал в кустах свою увесистую  жестянку  и,  освободившись  от  ноши,
сполз по отвесной скале прямо в воду. Набрал воздуху, закрыл глаза и нырнул.
   Вот здорово! Руки, ноги, плечи словно новой силой налились.
   Больше не надо было ни свистеть, ни петь, ноги весело шагали сами. Четыре
версты вдоль берега озера я одолел одним рывком.
   А потом...  Потом  проклятая  банка  снова  стала  страшно  тяжелой.  Как
хотелось, чтобы яростное солнце прикрыла хоть небольшая,  с  ладонь,  тучка.
Эти жаркие лучи впиваются в затылок, плечи, спину, в ноги словно  пиявки.  И
как свободно они проходят сквозь рубаху!
   В ольшанике, в тени деревьев, идти легче. Я поставил ношу под папоротник,
сам опустился на мшистую землю. Отер рукавом пот.  Посмотрел  неодобрительно
на измучившую меня жестянку. Что они, эти иностранцы, совсем  дураки  -  для
сладостей делать такие огромные посудины? Кто их покупать будет? Или  у  них
там, в чужеземных городах, одни бароны живут?
   Под резными листьями папоротника я  вдруг  заметил  сочную  темно-красную
землянику. О, да ее тут полным-полно! Вначале бросал ягоды в рот  по  одной.
Но  потом  увидел  целую  земляничную  полянку  и  стал   собирать   полными
пригоршнями. Такой урожай  мне  попался  впервые!  Ел,  ел,  пока  не  набил
оскомину, и захотелось чего-нибудь соленого. Ну, а его не искать - вот  она,
посудина, полная рассола, у самого моего носа. Сделал глоток - ох  и  солен,
прямо рот и горло обожгло. Хочешь не хочешь  -  надо  снова  приниматься  за
ягоду...
   Подкрепился основательно земляникой, двинулся дальше.  Не  буду  врать  -
ноша не сделалась легче.
   Банка словно наполнялась свинцом. Не я ее опускал на землю -  она,  когда
хотела, сама выскальзывала из рук. И еще меня  донимала  жажда  -  напрасно,
видать, я глотнул рассолу. В голове появились всякие  нехорошие  мысли.  Для
чего дяде Андрису целая посудина с этой бурдой? Не слить ли немного? Хотя бы
шестую часть: ведь за нее я заплатил своей собственной копейкой. Все полегче
будет.
   Присел над банкой, снял крышку. Поверху плавал жир.
   Неподалеку на стволе дерева прилежно заработал дятел. Стало стыдно. Надел
крышку, крепко при