штопаное-перештопаное, в заплатах. Мы подошли ближе  и,  прижавшись
спинами к штабелям кирпича, долго наблюдали за  работой.  Руки  у  тех,  кто
выгружал кирпич, были такие же большие и красные,  как  сами  кирпичи.  А  у
других  все  в  известковой  пыли  -  волосы,  бороды,  одежда.  Даже   лицо
белое-пребелое, лишь глаза и зубы блестят. Страшно смотреть!
   Пошли дальше по мощеной набережной. У причала стояли пароходы с  большими
колесами, как у водяных мельниц.
   - Какая махина! - Я восхищенно качал головой. - Целый дом на воде!
   - Махина? - усмехнулся Август. - Это  ж  только  буксиры,  которые  тащат
баржи. А есть знаешь какие корабли - раз в двадцать их побольше.
   И мне сразу захотелось стать моряком. Вот влезаю я на самую высокую мачту
такой невообразимой громадины и всматриваюсь в даль. Кругом безбрежное море.
А как это - безбрежное? Совсем, что ли, берегов нет? Уж наверное,  когда  на
мачту влезть, берег-то видно.
   Буксиры сновали по реке, оставляя за собой вспененные  волны,  набегавшие
на берега. По течению, важно покачиваясь, плыли поленья. Волны  гнали  их  к
берегу, а тут ждали мальчишки. Прицелясь, они бросали свинчатки  с  гвоздями
на длинной тонкой бечевке. Броски чаще всего не достигали цели, но  уж  если
гвоздь вонзался в дерево, добыча,  считай,  в  руках.  Счастливец  вытягивал
полено, как рыбу удочкой, хватал его и со всех ног бросался домой.
   Мы прошли по берегу до пристани, где сгрудились рыбачьи лодки. Присели на
мостки и стали грызть сушки. Крошки падали в воду, вокруг них метались  стаи
юрких рыбешек. Словно состязаясь  в  быстроте  и  ловкости,  они  маленькими
серебряными стрелками сновали вокруг крошек.
   Здесь было мелко, сквозь  прозрачную  воду  виднелось  захламленное  дно.
Ржавые консервные банки затянуло илом. По истлевшим обломкам досок  медленно
ползали черные плоские пиявки.
   Подплыло несколько рыбацких лодок. Бородатые рыбаки  выгрузили  на  берег
плетеные корзины; в них, сверкая на  солнце,  билась  рыба.  Появилась  стая
белых чаек. Громко крича, птицы  описывали  крутые  дуги  в  воздухе.  Чайки
нисколько не боялись людей. Иной раз их  крылья  чуть  не  задевали  нас  по
лицу...
   Лишь к вечеру мы заявились на скотобойню. Наше стадо отдыхало на грязной,
утоптанной  земле  загона.  Заметив  нас,  коровы  стали  негромко   мычать.
Некоторые тяжело поднялись на ноги, подошли к ограде. Узнали!
   Скуя ждал нас.
   - Ну что, ребята, хорошо погуляли?.. Теперь, Август, оставайся  здесь.  А
ты, - обратился он ко мне, - либо жди несколько дней, пока  он  освободится,
либо отправляйся домой на поезде.
   Легко ему сказать - на поезде! А для меня это означало  отдать  за  билет
почти все заработанные деньги. Но и шагать одному пешком сто с лишним  верст
тоже не очень-то улыбалось.
   Хозяин ушел, я остался с Августом.
   - Что будешь делать?
   Я помолчал немного, подумал. Потом ответил, хмурясь:
   - Да уж, наверное, придется идти... Что говорить,  вдвоем  было  бы  куда
лучше.
   - Ну, поживи на постоялом дворе. Только вот не знаю сколько. Видел, какой
у хозяина озабоченный вид?..
   Я просидел с другом до позднего вечера. Потом,  боясь,  что  заблужусь  в
темноте, отправился искать постоялый двор - ведь за ночлег уплачено. Ночные,
плохо освещенные улицы большого  города  пугали.  Я  крепко  прижимал  рукой
карман, в котором хранился весь заработок, и боязливо озирался: не  крадется
ли кто следом? Так и чудилось, что в темном углу или в подворотне  притаился
грабитель. Вот выскочит сейчас и отнимет у меня трудно доставшиеся копейки.
   "Чепуха! - убеждал я себя. - Никому и в голову не придет,  что  у  такого
парнишки могут быть деньги!"
   Вроде успокаивался. Но стоило только показаться встречному, трезвому  или
пьяному, как я спешно перебегал на другую сторону улицы.
   Побродив по окраине, разыскал свой постоялый двор. На  деревянных  нарах,
на продавленных соломенных  мешках  уже  спало  много  постояльцев.  Тяжелое
дыхание и храп наполняли помещение. От  сапог,  лаптей,  от  разлаженных  на
полу, на подоконниках портянок шел неприятный запах.
   Разулся, спрятал постолы под голову, улегся. Заснуть  было  трудно:  днем
выспался да еще блохи донимали. Вертелся с боку на  бок,  таращил  глаза  на
закопченную лампу под самым потолком. Фитиль ее горел неровно, одна  сторона
взялась желтым язычком, другая едва краснела...
   Рано утром я поспешил к Августу. Из ближней харчевни  притащил  чайник  с
горячим чаем. Мы размачивали сушки и с аппетитом  ели.  Потом  я  помог  ему
накормить скотину.
   Как и говорил Август, во всех церквах многоголосо пели  колокола  -  было
воскресенье.
   Днем пришел скупщик. Стал проверять, хорошо ли накормлены коровы и быки.
   - Смотрите, чтобы в корыте всегда была вода! - Скуя не говорил, а  бурчал
сердито, словно мы были виноваты, что его постигла неудача.
   Видно, никак не ладилось у него с продажей скота.
   - Знаешь, Август, пожалуй, мне надо уже сегодня подаваться обратно. Иначе
растают денежки как дым.
   - Ну, смотри сам. Вообще-то  ничего  страшного.  Выйдешь  на  шоссе  -  и
прямиком до сворота. А то  на  повозку  попросись.  Всегда  найдется  добрый
человек.
   И тут же Август стал учить меня, что и как нужно сказать по-русски.  Ведь
латышей здесь не было, а русского языка я почти не знал.
   Потом я в последний раз прошелся по городу. Остановился возле церкви.  На
колокольне под золоченым куполом метался длиннобородый звонарь. Размеренно и
глухо били большие колокола: бом, бом, бом... К  ним  присоединялся  дробный
перезвон колоколов поменьше, и так рождалась звонкая многоголосая песня.  Не
просто, видно, добиться складного звучания. Попробовать самому -  получилось
бы у меня или нет?
   Купил себе калач и золотистую копченую сельдь - еще вчера заприметил ее в
окне продуктовой лавки. Спустился к реке, сел на мостки и принялся  за  еду.
Но не успел управиться и с  половиной  селедки,  как,  откуда  ни  возьмись,
страшенный оборванец. На голове истрепанная кепка без козырька.  Из-под  нее
торчат во все стороны сальные слипшиеся вихры. Лицо в болячках, сизо-красный
нос подпирают бесцветные усы. А вот бороды почему-то нет - подбородок гладко
выбрит. Оборванец алчно взглянул на меня и что-то сердито  прохрипел.  Я  не
понял ни слова, крепко перепугался и неожиданно для самого себя выпалил:
   - Что ты сыплешь как горох!
   Словно передо мной был не этот страшный бродяга, а такой же, вроде  меня,
парнишка из нашего местечка!
   Тот недоуменно выпятил губу, а потом как цапнет меня за ворот. Я рванулся
в сторону, калач и селедка шлепнулись в воду. Бродяга захохотал  и  отпустил
меня. Чуть не плача с досады, я провожал глазами калач.  Вот  уже  появилась
чайка и давай описывать вокруг него круги. Особенно жаль было селедку: самое
вкусное - спинку - я приберег напоследок,
   Одно хорошо: оборванец, видно, сообразил, что тут ему  поживиться  нечем,
отстал от меня и побрел дальше.
   Я поднялся и тоже пошел - в противоположную сторону.
   Над городом, над домами быстро плыли  косматые  серые  тучи,  словно  дым
огромного пожарища...
   ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
   Попрощавшись с Августом, забросив за плечи котомку, я двинулся в обратный
путь.
   Дорога опять шла через понтонный  мост.  Настил  гремел  под  колесами  и
ударами копыт. И тут я сделал открытие.  Мост  медленно  покачивался.  Будто
идешь по зыбкой болотной почве, которая в любой миг  может  провалиться  под
ногами.
   Поднявшись на крутой берег, оглянулся. Вон там, далеко,  скотобойня,  где
остался мой друг. Дома отсюда казались маленькими,  словно  игрушечными.  Их
было много на том берегу,  целый  лес  крыш  островерхих  и  почти  плоских,
жестяных и черепичных, красных, зеленых, серых. Там жили люди, сотни, тысячи
людей, чужих, непонятных, с незнакомым языком, обычаями. Широкая серая лента
воды отделяет меня от них. Да, не скоро попаду я снова в Псков.
   Остались позади последние городские дома. Я бодро шагал по шоссе, вернее,
по пешеходной дорожке рядом с ним. Шоссе  бежит,  бежит  к  горизонту.  Нет,
лучше уж смотреть по сторонам, а не вперед. Горизонт далеко,  очень  далеко.
Посмотришь - и сразу сомнения: дойду ли?
   Сзади  донесся  дробный  перестук  копыт.  На  тарантасе  катил  какой-то
торговец; впереди сложены большие тюки. Сам ездок, откинувшись на  пружинном
сиденье, явно был в хорошем расположении  духа.  Тарантас  удобный,  сиденье
широкое, места, самое малое, для трех человек. Я обрадовался. Встал на  краю
дороги и, когда тарантас поравнялся со мной,  попросил  умоляюще  по-русски,
как учил Август:
   - Добрый хозяин, возьми с собой!
   Не знаю, как у меня получилось, во всяком случае понять при желании можно
было. Но торговец даже не удостоил меня взглядом.
   Что ж, нет так нет! И я зашагал дальше, насвистывая. А когда губы устали,
стал напевать без слов. Да, теперь понятно, почему солдаты  на  марше  поют:
так куда легче шагать.
   Каждый пройденный верстовой столб  я  провожал  радостным  взглядом:  еще
один! Мимо в ту и в другую сторону проезжали повозки, но больше я  проситься
не стал.
   Путь вел через небольшой лес. Ели шумели на ветру, каждая  ветка,  каждая
хвоинка, так же как и я, напевали свою песенку. Я шел, глядя на деревья. Вот
здорово! Кажется, сам я стою на месте, а деревья идут мимо. Хорошо, если  бы
на самом деле так: стоишь на месте, а дорога движется мимо тебя. И  ноги  не
устанут, и все посмотришь. Ведь самое интересное для путника  видеть  новое,
то, чего никогда раньше не знал. А усталость - она лишь портит удовольствие.
   Незаметно солнце склонилось к вечеру. Снова  позади  послышалось  звонкое
цоканье копыт.
   - Эй, малец! Садись - подвезу!
   Бородатый крестьянин придержал лошадь. Я одним махом вскочил на повозку и
устроился на соломе рядом с возницей. Он тронул вожжи, лошадка пошла  рысью.
Крестьянин был в лаптях, на голове старенькая шапчонка. Посмотрел  на  меня,
добродушно улыбаясь, спросил:
   - Далеко?
   Это я понял. Как же ему ответить? Я ведь не  знаю,  как  будет  по-русски
"сто верст"? Наконец сообразил. Растопырил пальцы на обеих руках, потом сжал
в кулак. И так десять раз. Он удивился, покачал сочувственно головой.
   Так мы проехали несколько верст до перекрестка - здесь крестьянину  нужно
было сворачивать. Поблагодарил его как мог и торопливо  зашагал  дальше.  До
наступления темноты надо найти хоть какое-нибудь жилье.
   Заходящее  солнце  быстро  катилось  к   горизонту.   Вот   уже,   словно
подожженные,  вспыхнули  нижние  края  облаков.  Красным  огнем  запылали  и
верхушки деревьев. А под ними, в траве, в кустах, крались ночные тени. Птицы
стаями опускались на ночлег.
   На дороге стоял одинокий трактир. Очень кстати - мне и  пить  хотелось  и
есть. Может, и заночевать здесь удастся?
   Потянул дверь -  резко  пахнуло  пивом  и  табаком.  Толстый  трактирщик,
расставив  локти  и  навалившись  грудью  на  прилавок,  смотрел   на   меня
выжидательно. На лице играла презрительная усмешка, словно он хотел сказать:
это что еще за бродяжка сюда лезет?
   Я направился прямо к стойке, произнес коротко:
   - Чай!
   - Нет! - так же коротко ответил он.
   Ах, трактирщик, наверное, думает, что у меня нет денег. Ну хорошо же!
   Вытащил полтинник, кинул со звоном на стойку. Указал пальцем  на  бутылку
лимонада:
   - Один!
   Трактирщик  взял  мою  монету,  осмотрел  придирчиво,  бросил  в   кассу.
Откупорил бутылку и подал.
   Я подсел к ближайшему столу, вытащил из сумки  кусок  колбасы,  псковские
сушки. Предвкушая удовольствие, отпил глоток. Горько!
   Вот тебе раз - в бутылке вовсе не лимонад, а пиво.
   Трактирщик считал деньги, не обращая на меня  никакого  внимания,  я  же,
мучаясь, опорожнил бутылку. Поднялся, подошел к стойке за сдачей.  В  голове
шум, в глазах рябит. Трактирщик расправил усы, посмотрел на меня,  но  сдачи
не давал. Тогда я протянул руку и потребовал;
   - Деньги!
   И тут он схватил прислоненный к стойке кнут, видимо забытый  каким-нибудь
пьяницей, и замахнулся. Я отскочил. Опьянение тотчас прошло,  осталась  одна
только мысль - заставить трактирщика вернуть мне сдачу. Я заорал:
   - Деньги! Деньги!
   Оглянулся - не  дадут  же  люди  свершиться  такой  несправедливости!  Но
трактир был пуст. Все равно, решил я, никуда не пойду.  Буду  стоять  так  и
кричать, пока он не отдаст.
   Трактирщик понял, что я не  собираюсь  уходить.  Выскочил  из-за  стойки,
тряхнул меня за шиворот и, больно стукнув по ногам кнутовищем,  вытолкал  за
дверь. Захлопнул ее с треском, дважды повернул ключ.
   До слез было жаль так глупо потерянных денег. Зачем, зачем только я зашел
сюда! Ведь известно: трактир - место нечистое, тут и обирают, и обсчитывают,
и даже ограбить могут. А теперь что? Как отнять у него мои деньги?
   Я колотил в дверь ногами. Все тихо. Обежал вокруг трактира - вторые двери
тоже на запоре. И такая злость вдруг обуяла меня.  Нет,  не  оставлю  я  ему
своих денег, не оставлю! Взломаю дверь! Подожгу трактир! Нет, вот что - окна
перебью!
   Я подавил слабый внутренний голос, звавший меня к  благоразумию,  схватил
несколько камней и запустил один за другим в ближайшее окно.
   Со звоном посыпались стекла. Я  дал  волю  ногам.  Оглянулся.  Трактирщик
выскочил из дверей и, переваливаясь с боку на бок, как жирная утка, бежит за
мной. Я видел его поднятые кулаки, прыгающие усы.
   Я несся легко и быстро. Мелькали  белые  придорожные  камни,  деревья  на
обочине. Бежал долго, уже силы были на  исходе.  Но  теперь  и  опушка  леса
недалеко. А там мне никакой трактирщик не страшен - спрячусь, не найдет.
   Перескочил канаву, споткнулся о пенек. В глазах поплыли огненные круги...
   Сколько так пролежал,  не  знаю.  Но  когда  очнулся,  над  головой  было
звездное небо. Угрюмо шумел темный лес. Где я? Что со мной? Сидел  и  вертел
головой. Но потом увидел шоссе и сразу все вспомнил. Дрожь прошла  по  телу.
Ночью на дороге совсем один! Ну и что с того, что один? Главное,  трактирщик
меня так и не догнал!
   Осторожно, на ощупь перебрался через  неглубокую  канаву.  Ноги  тяжелые,
голова болит. Побрел, ориентируясь на белые  камни.  С  обеих  сторон  тяжко
вздыхают деревья, обступившие меня,  словно  сгорбившиеся  великаны.  Где-то
вдалеке перекликаются собаки. Прислушался: не проедет ли кто  по  дороге  на
мое счастье?
   Все тихо.
   Клонило в сон. Нет, всю ночь идти я не смогу. Свернуть с шоссе  и  искать
ночлега в какой-нибудь избе? Только заблудишься в темнотище. Да и к тому  же
злые псы. Лучше всего устроиться в лесу.
   Шел, шел, пока наконец дорога опять не привела в лес. Немного посветлело,
нет-нет да и выглянет серебряный серп луны. Я отошел  в  сторону  от  шоссе,
стал петлять между деревьями, то и дело цепляясь ногами за всякие  невидимые
в темноте кочки и бугорки. Ну, где устроиться? А страшно ночевать  одному  в
темном лесу!.. "Что тут особенного, - уговаривал я сам себя. -  Ночь  -  это
все равно что день, только без солнца. И деревья те же, и кусты. Днем ведь я
хожу по лесу без всякой опаски. Так отчего же  ночью  вдруг  напал  на  меня
страх?.."
   Чутко вслушиваясь в ночные шорохи, я  своим  новым  острым  ножом  срезал
увесистую дубинку. Сразу прибавилось уверенности. Подался  поглубже  в  лес,
постукивая для храбрости дубинкой по стволам. Под ногами  хрустел  валежник,
поскрипывал мох.
   Наконец добрался до дерева, которое в темноте принял сначала за небольшую
копну сена. И  только  совсем  вблизи  понял  -  не  копна,  а  пышный  куст
можжевельника. Опустился на колени и пролез под ветки. Очень хорошо,  просто
отлично! Возле самого ствола пустота, а вокруг все закрыто ветками до  самой
земли. Чем не шалаш!
   Здесь я решил заночевать. Надрал ощупью травы, мха,  устроил  под  кустом
некое подобие берлоги. Положил рядом с собой дубинку, открытый нож воткнул в
ствол - на всякий случай. Сумку под голову, на лицо шапку,  руки  в  рукава,
сам свернулся калачиком. Шелестела на ветру листва, пахло хвоей  и  сосновой
смолой...
   Пробудился, едва занялся рассвет. В  лесу  вовсю  щебетали  птицы.  Вылез
из-под куста,  вооружившись  ножом  и  дубинкой.  Никого  -  ни  волков,  ни
медведей, ни разбойников. Стал  прыгать  и  хлопать  себя  по  бокам,  чтобы
согреться.
   Неподалеку захрустели ветки, послышался топот. Что это? Схватив в  охапку
все свое имущество, я кинулся к  шоссе.  Остановился  и  прислушался.  Снова
топот! Я уж и не знал, что делать: бежать или выжидать? И  вдруг  на  шоссе,
почти  рядом  со  мной,  выскочила  косуля  и  остановилась  как  вкопанная.
Вероятно, напугалась  еще  больше  меня.  Через  мгновение  косуля  большими
прыжками пересекла шоссе и исчезла в лесу.
   Посмеялся я над своими страхами и зашагал  дальше.  Где-то  усердствовали
петухи, оповещая  мир  о  рождении  нового  утра.  На  дороге  никого  -  ни
пешеходов, ни повозок. Я был  полным  хозяином  этой  белесой  ленты  шоссе,
протянувшейся через всю землю, от одного края неба до другого.  К  постолам,
подмоченным росой, пристала пыль, и за мной  тянулись  большие  бесформенные
следы.
   Когда солнце поднялось высоко, я  успел  прошагать  основательный  кусок.
Шоссе проходило неподалеку от  какой-то  деревни.  Решил  завернуть  туда  и
напиться. На высоком журавле у деревянного  сруба  покачивалась  тяжелая,  с
толстыми стенками бадья. С трудом  зачерпнул  воды.  Придерживая,  попытался
напиться, но бадья  соскользнула  с  мокрого  сруба  и,  расплескивая  воду,
взвилась на журавле вверх. Да, в чужих местах даже напиться не просто, всему
надо обучаться заново.
   Присел на скамейку возле колодца, стал вытаскивать из котомки еду. В  это
время из ближайшей избы вышла маленькая девочка. В вытянутых руках она несла
глиняную крынку.
   - Возьми, мальчик, пей!
   Я взял крынку, до краев наполненную жирным молоком. Сказал  "спасибо"  и,
не найдя больше у себя  в  памяти  других  подходящих  русских  слов,  молча
протянул девочке сушку. Она не отказалась, присела на скамейку рядом со мной
и, дружелюбно посматривая, взялась за угощение. Мы  жевали  ломкие  сушки  и
запивали поочередно молоком из  крынки.  Я  хотел  рассказать  ей  про  свое
путешествие, но тех немногих русских слов, которые я знал, явно не  хватало.
Девочка от души веселилась, смеялась, раскраснелась  вся.  Голубые  глаза  с
длинными ресницами так  и  искрились.  Я  безнадежно  махнул  рукой  и  тоже
рассмеялся.

   Скрипнув, отворилась дверь в избе, появилась женщина в платке:
   - Алена!
   Моя новая знакомая, схватив пустую крынку, убежала.
   Постукивая дубинкой по пыльным камням, я продолжал свой путь.  Соломенные
крыши низкорослых изб остались за первым же поворотом. Но еще  долго  торчал
на горизонте длинный колодезный журавль.
   На солнце  навалились  целые  горы  туч.  Зубчатые,  рваные,  где  словно
заснеженные, а где закопченные, темно-серые, они быстро закрывали небо. Тучи
шли с разных сторон, наползали одна на другую,  словно  там,  на  небе,  шел
беспощадный  беззвучный  бой.   Хотя   нет,   почему   беззвучный?   Вдалеке
погромыхивало, на потемневшем горизонте дрожал отблеск далеких молний.
   Я ускорил шаг. Удивительно - нисколько не было страшно. Наоборот, грозные
тучи как будто наполняли меня решимостью и силой. Я смотрел на небо, смотрел
на широко раскинувшиеся поля, мне было хорошо на этом приволье.
   На краю неба, там, где исчезало  шоссе,  стремительно  поднималась  и  на
глазах росла широкая черная полоса. Ее беспрерывно рассекали  яркие  молнии,
то прямые и короткие, то длинные, зазубренные, злобно впивавшиеся  в  землю.
Погромыхивание, вначале далекое, превратилось в мощный  гром.  А  я,  вместо
того чтобы искать прибежище, все шел и шел.  Странное  упрямство,  нежелание
покориться стихии заставляло меня не бежать от грозы, а, наоборот,  идти  ей
навстречу.
   Черные тучи овладели почти всем небом, невидимые гиганты  сталкивали  там
гр