овым  натиском.  Мадлен,    протяжно
застонав, взмолилась:
     - О, пусть он уходит, пусть убирается, я больше не могу...
     Ободренный  всеобщим  негодованием,  Фонтан  вооружился  мегафоном    и
принялся вопить во все отверстия на теле роженицы:
     - Луи, сдавайся, ты окружен, у тебя нет ни малейшего шанса.
     Поднялся невообразимый гвалт. В едином порыве все  лекари  и  повитухи,
сплотившись, двинулись  на  штурм   беременной женщины, крича во все горло:
     - Выходи, мерзавец, если ты мужчина!
     Светила медицины  походили  в  этот  момент  на  индейцев,  исполняющих
боевой танец. Вперед, смелее, пробьемся сквозь требуху,  извлечем  мятежника
наружу! Быстрее, инструменты, щипцы, обезболивающее, вот так, хорошо,  и  не
давать ему пощады, а сверх того заковать в наручники и  надеть  смирительную
рубашку. Подать скорее газовую трубку, будем выкуривать  его.  И  выдающиеся
специалисты уже облачались в халаты, надевали резиновые перчатки,  закрывали
рот  марлевой  повязкой,  вооружались  кто  скальпелем,  кто  жгутом,    кто
зажимами,  пилами  и  кусачками,  доставали  шприцы  и  отмеряли  дозу   для
анестезии.
     - Тихо, - крикнул Луи своим скрипучим голосом,  идущим  из  глубины,  -
тихо!
     Он изрядно перетрусил, но решил не сдаваться.
     - Если вы хоть что-то попытаетесь предпринять, я вырву все, что у  меня
под руками, слышите? Так обрывают провода на телефонной станции. Я  разметаю
все внутренние органы, проткну вены, вскрою кишки, искромсаю печень.
     Он уже ухватил  своими  ручонками  мочевой  пузырь,  двенадцатиперстную
кишку, почку - и теперь сильно сдавил  их.  Мадлен  завопила  от  боли  так,
словно крыса вгрызалась в нее  изнутри.  Обступившая  ее  толпа  мясников  с
ножами подалась назад.
     - Не надо ничего делать, - пролепетала она, - он убьет  меня,  я  знаю.
Он готов на все. О, Луи, отпусти меня, уйди, умоляю тебя, очисти помещение!
     - Презренный бандит, насильник! - вскричали доктора хором.
     Их клинки со свистом рассекали воздух в нетерпеливом  желании  взрезать
этот округлый живот. Гомон стоял такой, что прохожим  на  улице  показалось,
будто в больнице начался бунт.
     Но пришлось смириться с очевидностью - нельзя  было  добиться  рождения
ребенка, не подвергая опасности жизнь матери.  Врачи  разоружились  и  стали
обсуждать создавшееся положение.  Прежде  всего  следовало  выиграть  время,
чтобы захватить младенца врасплох. Посовещавшись с коллегами,  Фонтан  вновь
поднес ко рту мегафон:
     - Луи, мы предлагаем тебе компромисс: ты выходишь, как положено,  а  мы
поместим тебя в кювету, где  тебе  будет  так  же  тепло  и  удобно,  как  в
материнском чреве!
     - Знаю я,  чего  стоят  подобные  обещания,  bullshit9  ,  как  говорят
американцы. Не пытайтесь  надуть  меня, вы,  Диафуарус10  несчастный.  Чтобы
не было никаких  болеутоляющих,  снотворных,  успокоительных.  При  малейших
признаках аномальной вялости я разорву здесь все.
     Оскорбления всегда трудно переносить, а уж от девятимесячного  младенца
тем  более  -  он  посмел  обозвать  Диафуарусом  главного  врача  больницы,
выдающегося специалиста! Фонтан выразил общие чувства, завопив в мегафон:
     - Мы до тебя еще доберемся, сукин сын,  мы  с  тебя  шкуру  спустим,  я
лично этим займусь.
     - Вы теряете лицо, доктор Фонтан, равно как и время. И  вам  не  стыдно
так говорить с ребенком? Ай, как скверно, как  недостойно.  Попросите  ваших
друзей удалиться, дело закрыто и обсуждению не подлежит.
     - Но, Луи, - вскричала психоаналитик, завладев мегафоном, -  отчего  вы
не хотите родиться? До  вас  все  на  это  соглашались.  И  я  уверена,  что
большинство людей пошли бы на самоубийство, если бы смогли родиться еще раз.
     - Я не такой, как все, мадам. Рождаются затем,  чтобы  заговорить,  но,
если умеешь говорить уже в матке, к чему рождаться?
     - Луи, во имя неба, - с мольбой воскликнула  психоаналитик,  у  которой
уже дрожал, предвещая рыдания, подбородок, - родитесь, и я докажу  вам,  что
нет ничего лучше жизни.
     - Не впутывайте небо в эти споры! Вы только попусту сотрясаете  воздух,
уважаемая.
     Луи сварливо откашлялся и, возвысив голос, отчеканил:
     - К чему  мне  подражать  вам,  жалкие  обитатели  Земли,  погрязшие  в
тщеславии и мелких страстишках?  По  какому  праву  взялись  вы  решать  мою
судьбу? Будучи в здравом уме и твердой памяти, я отвергаю жизнь на  Земле  -
оставляю вам эту вульгарную, крикливую и пеструю суету!
     Услышав  разглагольствования  маленького  проповедника,  ученые    мужи
застыли в изумлении - девятимесячный  плод  обратился  к  ним  с  отточенной
речью,  напоминавшей  лучшие  образцы  риторики,   а    вовсе    не    лепет
новорожденного! Невероятно, но факт -  научные  убеждения,  приобретенные  в
многолетних трудах, рассыпались прахом за несколько  секунд.  Когда  же  Луи
добавил: "Воды можете оставить себе, я  обойдусь  плацентой",  они  разинули
рты. Внезапно гнев их иссяк; утратив дар речи и  сохранив  лишь  способность
мычать, они беспорядочной толпой устремились  к  выходу,  дабы  вернуться  к
своей работе. Брошенный всеми Фонтан тщетно искал взглядом  сестру  Марту  -
та уже давно скрылась, не справившись со своим смятением.  Только  операторы
продолжали снимать, сами не зная, что будут  делать  с  этими  кассетами.  А
мать, по-прежнему беременную  одним  из  близнецов,  отвезли  из  родильного
отделения в палату.


     Глава III МЛАДЕНЕЦ-ПЕДАНТ
     После ужасного скандала Мадлен желала только одного - выжить  Луи,  эту
говорящую опухоль, которая поселилась в ней и осквернила ее. Забросив  дочь,
она установила вокруг мятежника самую настоящую блокаду:  начала  голодовку,
выпивая  каждый  день  лишь  немного  подслащенной  воды,  и  отключила  все
внутренние телефоны. Скоро станет ясно, кто из двоих уступит первым.
     Но она не учла, насколько изобретателен  был  этот  прожорливый  царек.
Поскольку  он  арендовал  мамулю  на  бессрочное  время,  то  позаботился  о
превращении своей сырой норы в комфортабельную дачу.  Мать  полагает,  будто
он в ее власти? Какое заблуждение! Тело женщины, а в  особенности  утроба  и
тем более чрево беременной  представляет  собой  кладовую  с  неограниченным
запасом провизии. Все  здесь  под  рукой,  повсюду  текут  молочные  реки  с
кисельными берегами. Пусть сама мамуля не ест, это ровным счетом  ничего  не
меняет - в закромах ее  накопилось  множество  съестных  припасов.  Созерцая
зрелые  плоды,  висевшие  вокруг  него,  пышные  сочные  гроздья,    заросли
водорослей, лианы, заполненные кровью и  живительным  соком,  он  проникался
уверенностью, что никогда ни в чем не будет испытывать недостатка.  Конечно,
воды от него ушли. Но в любой матери воды более чем  достаточно  -  со  всех
сторон сочатся ручьи, бьют  источники,  низвергаются  водопады;  стоит  лишь
наклониться, чтобы утолить жажду  или  принять  ванну.  Слизистая  оболочка,
сверкающая словно витраж, постоянно выделяет  капли,  сходные  с  крошечными
жемчужинами.  Благодаря  искусной  системе  водохранилищ  Луи   уже    успел
оборудовать  небольшой  бассейн  с  теплой  водой,  богатой  витаминами    и
минеральными солями. А если случится засуха, он доберется до грунтовых  вод,
которые обеспечат все его потребности.
     Оставалась еще  одна  проблема.  Луи  чувствовал,  как  давит  на  него
жилище, ограниченное сверху грудной клеткой, снизу  -  тазом,  а  спереди  -
брюшной перегородкой. Разумеется, он  занял  место,  освобожденное  Селиной,
оттолкнул  подальше  печень,  отодвинул  в  сторону  нависавший   над    ним
пищеварительный  тракт,  утоптал  кишки,  постоянно  вторгавшиеся  на  чужую
территорию, норовя поймать его в свои кольца, - все  равно  пространства  не
хватало. Он передвигался в своем помещении  без  особых  помех,  но  размять
ноги, не  говоря  уже  об  утренней  пробежке,  было  невозможно.  На  такой
крохотной площади ему никогда не удастся завести  мебель  или  библиотеку  -
даже если книги будут размером с конфетти. Это  его  удручало.  Конечно,  он
уже  накопил  столько  премудрости,  что  мог  бы   пережевывать    ее    до
бесконечности, но познание состоит из новых побед, а не из старой жвачки.  И
что станет он делать без ручки  с  бумагой,  без  возможности  сообщаться  с
третьими лицами?
     Пуповину он уже не таскал с собой: перекусил ее и тщательно свернул.  У
него выросли настоящие клыки и  коренные  зубы  -  ведь  он  развивался  так
быстро! Итак, питался  он  прямо  на  дому:  в  обеденные  часы  прикладывал
плаценту к слизистой оболочке матки, пронизанной  кровеносными  сосудами,  и
мембрана, как губка, вбирала в себя питательные  вещества.  Последние  затем
затвердевали бугорками и выступами, которые он снимал,  словно  ежевику  или
смородину в саду.  Когда  же  ему  хотелось  более  разнообразной  пищи,  он
приникал к ее источнику, пользуясь изобретенным Селиной способом.  В  стенке
материнского желудка он проделал крошечную дырочку и втягивал  в  себя,  как
выпивают  яйцо,  продукты,  усвоенные  мамулей.  Ему  чрезвычайно  нравилась
фасоль в масле, свежий шпинат в сметане, рыба в соусе  или  фаршированная  -
о, дивное жаркое из тунца с капелькой острого карри, -  фруктовые  салаты  с
клубникой и лесной малиной, переложенной листиками мяты, черничное  варенье,
липовый мед и пирожки из дрожжевого теста. И как  приятно  было  запить  все
это стаканчиком хорошего вина - лучше всего черным эльзасским пино,  розовым
туренским, бургундским или ронским всех сортов (к  его  великому  сожалению,
бордо слишком тяжело ложилось на желудок - после этого  вина  он  чувствовал
себя развалиной). Увы, с тех пор как мамуля постилась,  желудок  ее  источал
лишь  ужасающе  горький  сок,  и  Луи   пришлось    отказаться    от    этих
гастрономических вылазок.
     Зато ему удалось соорудить при помощи  обрывков  плаценты  нечто  вроде
соломинки, которую он подсоединил  к  груди  Мадлен,  проникнув  в  молочную
железу. Поскольку было бы очень жалко  потерять  эту  восхитительную  теплую
жидкость, он сосал ее, так сказать, изнутри. Как  хорошо  было  у  мамули  -
кров над головой и обильный  стол,  горячая  вода  на  всех  этажах!  Однако
вследствие голодовки Мадлен молоко также иссякло, и в один  прекрасный  день
Луи явственно увидел перед собой страшный признак  оскудения.  Что  ж,  если
мамуля решилась умереть от недостатка пиши, он начнет пожирать ее,  пока  не
обглодает все косточки дочиста. Каждый вечер, с целью избежать  неожиданного
нападения, Луи  привязывал  себя  ко  всем  выступам,  наподобие  того,  как
пассажир самолета застегивает привязной  ремень.  Он  обматывался  нитями  и
волокнами, словно куколка бабочки, - если врачи  попытаются  сыграть  с  ним
дурную шутку, применив, например,  анестезию,  им  придется  взрезать  живот
матери, разорвать ей внутренности и кишки. Она была его заложницей  и  имела
право на жизнь лишь до тех пор, пока он существовал в ней.
     Поскольку  Мадлен  попусту  занимала  койку,  больницу   ей    пришлось
оставить.  Пусть  возвращается,  если  малыш  надумает  родиться.  Дома  она
сделала попытку расквитаться с сыном, подвергнув  его  истязанию  пылесосом:
приложила  насадку  к  правому  боку,  включила  машину,  и  ребенка   резко
проволокло в эту сторону.  Затем  она  стала  водить  присоской  по  животу,
отчего малыш завертелся кругами, словно железная  стружка  под  воздействием
магнита. Возмездие последовало почти сразу:  Луи  ухитрился  поймать  тонкую
кишку матери и скрутил с такой яростью, что Мадлен лишилась чувств.  Но  она
не отступила: больше всего  ей  хотелось  привязать  сына  к  электрическому
стулу и утихомирить навсегда хорошим разрядом тока; она поклялась себе,  что
когда-нибудь расправится с ним, раздавит этого скорпиона, прорывшего  в  ней
свою нору.
     Соседям и  друзьям  она,  чтобы  сохранить  лицо,  говорила:  "В  яслях
совершенно нет мест, пусть пока  побудет  у  меня".  Никто  ей  не  верил  -
видеокассета с  записью  неудавшихся  родов,  хоть  и  принадлежала  доктору
Фонтану, уже разошлась в пиратских копиях, а в бульварной  прессе  появились
желчные статьи  об  отказе  Луи  родиться.  Мадлен  только  что  исполнилось
девятнадцать лет, но ей даже в голову не пришло праздновать  день  рождения.
Освальд обращался с ней бережно и по-прежнему защищал от родителей -  а  те,
не ограничиваясь нотациями, угрожали теперь удвоить  сумму  ее  долга,  дабы
покарать за неумение произвести на свет ребенка так,  как  это  делают  все.
Освальда тоже раздражала неуступчивость Луи - дочь у него была, но он  хотел
сына. Каждое утро, встав на четвереньки перед животом  Мадлен,  он  увещевал
малыша, приказывая немедленно выйти наружу. Луи не удостаивал  его  ответом.
Мать - это еще куда ни шло, польза от нее есть, ибо  она  вас  вынашивает  и
укрывает в своем чреве, Но отец? Какие права могут быть у нескольких  капель
семени, извергнутых наудачу? Единственный, с кем  следовало  считаться,  был
доктор Фонтан - от него нужно было спасаться, как от чумы.  Впрочем,  Мадлен
уже не могла обратиться к нему. Администрация  больницы  уволила  гинеколога
за серьезный проступок  и  злоупотребление  доверием.  Медицинская  коллегия
временно отозвала его врачебную  лицензию,  готовясь  вынести  на  сей  счет
специальное постановление. Кабинет ему пришлось  закрыть,  и  он  брался  за
любую работу, поскольку влез в долги. Коллеги  осыпали  его  насмешками  или
обдавали холодом; сверх того, потерпев крах на профессиональном поприще,  он
вынужден был сносить  ежедневные  сетования  сестры  Марты  -  та,  проливая
потоки слез, умоляла брата смирить гордыню и  просить  прошения  у  властей.
Фонтан  сдаваться  не  желал,  ибо  предвидел  большие  возможности.    Пока
следовало  отступить,  однако  он  намеревался  возобновить  исследования  в
гораздо более широком масштабе, как только представится случай. И  тогда  он
сведет счеты с Луи,  выставившим  его  на  посмешище.  Этот  клоп  еще  свое
получит!
     * * *
     В отчаянии Мадлен устремила взор на последнее  прибежище  обездоленных.
Она воззвала к Богу. Это был очень печальный Бог: Он  все  еще  существовал,
хотя все считали Его мертвым с тех пор,  как  в  конце  девятнадцатого  века
один немецкий философ возвестил о Его кончине. Впрочем,  на  ход  вещей  это
никак не влияло. Большая часть людей Им  пренебрегала,  а  верующие  в  Него
поклонялись Ему без особого рвения. Прежде  Он  всего  три  раза  говорил  с
человечеством через посредство Моисея, Иисуса и Магомета, но  теперь  охотно
вступал в беседу со смертными, дабы убедить их в  истинности  Своего  бытия.
Вот почему Он не остался  глух  к  призыву  Мадлен.  Выждав,  как  положено,
несколько дней, Он в одно прекрасное утро явился перед ней во  всем  блеске.
Оробев, она стала извиняться за то, что принимает Его в  пеньюаре,  а  затем
смиренно попросила  воздействовать  на  сына,  чтобы  тот  наконец  родился.
Конечно, она в нетерпении своем согрешила, дав ему до времени  вкусить  плод
с древа познания, но неужели ей  придется  вечно  страдать  из-за  поступка,
продиктованного чрезмерной любовью? Бог, сильно раздраженный  уже  известным
Ему рассказом (ибо Бог знает все), обещал преподать этому  недоумку  хороший
урок. На всякий случай Он заглянул в великую Книгу Бытия: в  ней  говорилось
о мертворожденных младенцах,  о  выкидышах,  о  недоношенных,  об  умственно
неполноценных и уродах, но ни единым словом  не  упоминались  дети,  которые
решили бы остаться в материнском чреве. Пусть же этому Луи будет  предъявлен
счет за все нарушения закона Божьего.
     Оставаясь невидимым (ибо узревший лик Его не может остаться  в  живых),
но возвестив о Своем появлении  раскатами  грома  и  блеском  молний  -  Бог
обожал эти старомодные штучки, - Он с грохотом предстал  перед  Луи.  Малыш,
испугавшись до полусмерти и заподозрив очередные козни  со  стороны  врачей,
долго не мог прийти в себя.
     - Что происходит? Откуда этот шум?
     - Глупое дитя, ты боишься, и ты прав.
     - Кто это говорит?
     - Всевышний.
     - Всевышний? Вы хотите сказать, Бог?
     - Он самый.
     - Если это шутка, то не слишком удачная.
     - Ты не веришь Мне, жалкая мошка?
     - Поставьте Себя на мое место!
     - Предвечному встать на место того, кто Им же сотворен? Да ты смеешься!
     - Докажите мне, что это действительно Вы.
     - Я стал бы Сатаной, если бы исполнил твою просьбу. Бог не нуждается  в
доказательствах. Он есть.
     - Совсем недурной ответ.  Позвольте  мне  все  же  остаться  при  своем
скептицизме.
     Луи был сильно взволнован: ему едва исполнилось  девять  месяцев,  а  с
визитом уже пожаловал сам Господь! Он скрючился в  своем  укрытии,  стараясь
казаться еще меньше, чем был.
     - Чему же  я  обязан  такой  честью?  Ведь  я  почти  ничего  собой  не
представляю?
     - Я пришел возвестить тебе Свою волю,  Луи.  Приказываю  тебе  родиться
без всякого промедления.
     - Значит, Вас прислала моя мать! Мне следовало догадаться!
     - Меня никто не присылает, заруби это  себе  на  носу,  ибо  Я  стою  у
истоков всего и вся. Именно Я заронил в душу твоей матери  желание  воззвать
ко Мне. Пришел же Я лишь затем, чтобы сказать тебе: выходи!
     - При всем уважении к Вам, - пролепетал Луи, - я предпочитаю  этого  не
делать.
     -  Никто  не  спрашивает  тебя,  что  ты  предпочитаешь.   Ты    обязан
подчиниться закону, регулирующему жизнь высших млекопитающих с  первого  дня
творения.
     - Древность закона  не  является  доказательством  его  справедливости.
Ошибка, растиражированная  в  миллиардах  экземпляров,  все  равно  остается
ошибкой.
     - В конце концов чего ты боишься, Луи? Ты появишься  на  свет  в  самой
богатой части света - в Западной Европе. Твоя семья принадлежит  к  среднему
классу, у  твоего  папы  весьма  недурные,  быть  может,  даже  превосходные
перспективы  сделать  карьеру.    Несмотря    на    кратковременный    спад,
экономическая  ситуация  остается  удовлетворительной,   доходы    населения
растут, инфляцию удалось обуздать. Что тебе еще надо?
     - Ради Бога, Господи, не прельщайте  меня  этими  пустячными  выгодами.
Разве могут они спасти от болезней и смерти?
     - Этого не избежать. По воле Моей, смерть есть удел человека.
     - В том-то и беда, - промолвил Луи, кивая головой и словно бы  призывая
собеседника в свидетели  своего  несчастья.  -  Неизбежность  ухода  заранее
отравляет мне все удовольствие.
     - Разве не краткостью жизни обусловлена ее ценность?
     Луи почудилась еле уловимая ирония в этом вопросе.
     - Наоборот! Мимолетностью  она  обесценивается.  Преходящее  ничего  не
стоит. Я, как первый неродившийся человек, стану, возможно, первым,  кто  не
умрет. Неплохо, правда?
     Наступила пауза. Луи не был уверен,  расслышал  ли  Бог  его  последнюю
реплику, и в глубине души надеялся, что Тот, быть может, удалился. В  голове
у него гудело, он чувствовал себя опустошенным. Но тут  Всевышний  заговорил
вновь, с подлинно олимпийским спокойствием и необыкновенной серьезностью:
     - Будь счастлив тем, что получил право жить, прежде чем умереть.
     - Я не хочу ни того, ни другого.
     - А знаешь ли ты, чего хочешь?
     - Да, остаться у мамы и читать. Я могу быть свободным лишь в  атмосфере
безмятежности и размышлений. Реальность становится пустяковой забавой,  если
иметь настоящую библиотеку в собственной голове.
     - Кто внушил тебе эти дурацкие мысли?
     -  Мои  книги,  Господи.  Благодаря  им  я    не    выношу    обыденную
посредственность.
     - Верно, что для своего возраста ты прочел слишком  много.  Ты  мог  бы
без всяких хлопот получить образование и снаружи.
     - Нет, я потеряю массу времени на  то,  чтобы  расти,  есть,  спать.  Я
стану  разбрасываться,  не  смогу  сосредоточиться  на  главном.    А    еще
общественный  транспорт,