ерия его  была  ограничена  прямоугольником  страницы.
Экран  монитора  был  храмом  и  алтарем.  Раз  в  месяц    он    производил
профилактическую    смазку    мозга    питательной    жидкостью    -     дар
нейробиологической  лаборатории  Хьюстонского  университета  (штат   Техас).
Мягко покачиваясь в материнском лоне, с радостью прогуливаясь по  вечерам  в
окрестностях своего жилища, он ничего большего и не желал. Его каморка  была
благословенным островком в пространстве  этого  глупого  века,  а  память  -
склепом, где уже обрели покой тысячи  мертвецов  и  куда  в  скором  времени
втиснется вся планета. И каждый обитатель Земли ждал того  мгновения,  когда
Луи, поглотив миллионы томов, заключающих в себе сумму познания, сам  станет
единым Живым глаголом и  одним,  только  одним  словом  уничтожит  Солнечную
систему.


     Глава V ЦЕРБЕР АЛЬКОВА
     Впрочем, был по крайней мере один человек, которого  весьма  раздражала
эта затянувшаяся шутка, - Освальд Кремер, отец Луи и  Селины.  Долгое  время
он таил печальную истину от  самого  себя,  но  ему  пришлось-таки  признать
очевидное:  его  семейный  очаг  рухнул.  Мадлен  никогда   не    отличалась
чрезмерной нежностью, а теперь открыто  им  пренебрегала,  всецело  посвятив
себя Мессии, укрывшемуся в ее утробе. Она получала за  него  гораздо  больше
денег, чем мог заработать Освальд, а потому разорванной оказалась  последняя
связующая их нить - финансы. Обожатели Луи  вытеснили  господина  Кремера  в
дальнюю комнату на последнем этаже и втихомолку отстранили от всех  дел.  Он
завтракал, обедал и ужинал в одиночестве - слуга накрывал  ему  стол  в  его
комнате, - он бродил неприкаянно по обширной вилле, превратившись, по  сути,
в одушевленный предмет мебели. Что до ребенка - если, конечно, это  существо
можно было именовать таким словом, -  то  Освальду  даже  думать  о  нем  не
хотелось. Луи наотрез отказался  принимать  его  без  церемоний,  включив  в
расписание визитов, и говорил ему "вы", притворяясь, будто не знает, кто  он
такой. А крошка Селина, физически недоразвития  и  умственно  неполноценная,
была скорее обузой, чем радостью.
     Освальд поделился своими горестями с родителями  жены  и  нашел  у  них
полное понимание. Андре и Аделаида Бартелеми питали к Луи лютую  злобу,  ибо
он не соизволил с ними разговаривать и письменно известил  их,  что  они  не
имеют на него ровным счетом  никаких  прав.  Их  путали  гигантские  размеры
Мадлен - каким образом удалось ей так располнеть? Здесь скрывалась  какая-то
магия, колдовское средство, о котором им не сочли нужным сказать. Не  говоря
уже о ее презрении к деньгам, совершенно выводившем их из  себя:  стоило  им
заикнуться об увеличении выплат за предоставленное ей  воспитание,  как  она
без проволочек распоряжалась выписать чек, не желая  вникать  в  их  резоны.
Родители надеялись, что дочь пригласит  их  разделить  с  ней  кров,  -  они
согласились бы и на чердак, и на  мансарду,  лишь  бы  получить  возможность
присматривать за имуществом. Она же  предпочла  открыть  двери  своего  дома
чужакам. В ходе смуты, потрясшей страну, они горячо  молились  за  осуждение
Шутника-Мегаломана и даже тайком  включились  в  компанию  клеветы.  Хорошая
взбучка, по их мнению, не повредила бы обоим - и  матери,  и  щенку.  Однако
маленький гаденыш с трудом, но ускользнул  от  карающей  длани  закона.  При
одной мысли, что мальчишка заполучил такую власть над людьми, дедушка  Андре
задыхался от ярости и бил кулаком по столу.
     В силу всех этих причин супруги Бартелеми сблизились с  зятем,  хотя  и
считали его жалким трусом. Они написали  также  доктору  Фонтану  в  тюрьму,
дабы заверить его в своей поддержке, невзирая на прежние обиды. Между  всеми
отверженными наметилось  нечто  вроде  союза,  общим  знаменателем  которого
стала ненависть к Луи. Однако это  не  могло  длиться  долго,  ибо  интересы
сторон не совпадали. Освальд,  ища  спасения  в  работе,  решил  осуществить
замысел, требующий многих лет жизни, -  вычислить  все  явления,  оставшиеся
лишь в потенции. Все наши поступки окружены незаметным ореолом того, чем  мы
пожертвовали, выбрав что-то  одно:  остаются  еще  отвергнутое  нами  другое
призвание, провал на экзамене, перевернувший нам жизнь, женщина,  с  которой
мы не решились заговорить, булавка,  прошедшая  в  миллиметре  от  глаза,  -
словом, множество нереализованных возможностей,  и  именно  их  вознамерился
просчитать  Освальд,  Возьмите  лишь  один  год  из  целого    столетия    и
задумайтесь,  сколько  всего  могло  бы  произойти,  обернись  дело   иначе.
Возможное,  несбывшееся  гораздо  интереснее,  чем  взятый  в  своей  грубой
очевидности  факт,  ибо  в  нем  скрывается  то  лучшее,  что  в  жизни   не
удержалось. Как повернулась бы  История,  если  бы  Магомет  родился  прежде
Иисуса Христа,  а  Наполеон  умер  бы  в  колыбели?  Поступив  на  службу  к
вероятности, Освальд задался целью написать летопись  гипотез.  Он  надеялся
составить таблицу, сопоставимую с  таблицей  Менделеева,  где  обретут  свое
место все возможности. Естественно, не мог он обойти и вопроса  о  том,  что
произошло бы, появись Луи на свет, подобно  всем  прочим  детям,  хрупким  и
беспомощным. Теща и тесть, увидев в этом занятии лишь  прикрытие,  постоянно
теребили его, взывая к долгу мужа и отца. Когда же Освальд возвестил об  еще
одном замысле - создать  трактат  в  похвалу  числа  11,  идеального  дубля,
создающего при умножении только дубли - 22, 33,  44,  55  и  т.п.,  -  Андре
Бартелеми грубо оборвал его. Пора кончать  с  этой  манией,  ишь  как  ловко
устроился! Он же глава семьи, черт возьми! Разве это нормально,  что  Мадлен
ворочает такими деньгами, не советуясь с ним? И еще - тут Андре  отвел  зятя
в сторону и пристально взглянул прямо ему в глаза, - исполняет  ли  он,  как
положено, свой супружеский долг? Освальду пришлось признаться, что нет.  Его
это беспокоит? Не то чтобы очень. Это  серьезная  ошибка.  С  каких  пор  он
перестал спать с Мадлен? Довольно давно. А точнее? Очень давно.
     В таком случае, заявил тесть, именно  к  этому  нужно  принудить  ее  в
первую очередь. Как часто? - осведомился Освальд. По  желанию,  но  не  реже
одного раза в неделю. Много раз в день, если вам захочется. Конечно,  Мадлен
несколько  располнела,  но  это  вопрос  принципа.  Итак,  дорогой  Освальд,
добейтесь своих прав у вашей супруги, моей дочери.
     Освальд не посмел сказать тестю, до какой степени  сам  боится  Мадлен.
Та, что превосходила его теперь ростом и объемом, перестала быть женщиной  -
это было скорее  чудище  морское,  и  только  в  глазах,  едва  заметных  на
заплывшем жиром лице, еще угадывалась принадлежность к  человеческому  роду.
Испуганный до полусмерти  Освальд  силился  вызвать  в  себе  хоть  какое-то
чувство к этой титанической фигуре. Взобраться на такую махину - и  то  было
тяжело, а он вдобавок не  на  шутку  опасался,  что  его  штучка  откажет  в
решающий момент. Чтобы  подойти  к  испытанию  в  полной  форме,  Освальд  в
течение нескольких недель выдерживал спортивный режим, занимался  гантелями,
бегал, катался на велосипеде, принимал укрепляющие препараты.  Каждый  вечер
он измерял свои бицепсы и окружность бедер - с точностью до миллиметра.  Как
ни пытался бедняга  оттянуть  решающий  момент,  ссылаясь  на  необходимость
дополнительных  тренировок,  тесть  понукал  его,  и  ему  пришлось  наконец
отправиться  в  супружескую  спальню.  Робко  постучавшись,   он    попросил
разрешения войти, чтобы  задать  Мадлен  задачку  собственного  изобретения.
Только это еще и связывало их.
     - Зная, что  у  восьмидесятилетнего  старика  за  всю  жизнь  было  три
миллиарда сокращений сердечной  мышцы  и  что  высвобожденной  этим  энергии
хватило бы для подъема груженого поезда  на  вершину  Монблана,  рассчитайте
вес каждого вагона и диаметр колес.
     Мадлен спокойно пожала плечами, продолжая листать журнал и ожидая,  что
Освальд, как обычно, ответит за нее сам.
     А тот,  ужасаясь  непомерной  трудности  своего  предприятия,  помышлял
теперь лишь о бегстве. Его привел в содрогание вид  этой  женщины  в  ночной
рубашке: складки, глубокие как канавы, зад, о величине которого  можно  было
только догадываться, колоссальные бедра, укрывающие  глубочайшую  бездну,  -
все  в  этой  царственной  груде,  обтянутого  кожей  сала,  заставляло  его
трепетать. Никогда он не сможет осуществить возложенную  на  него  миссию  -
просто  задохнется  под  этими  необъятными  формами,    сгинет    в    этой
головокружительной пропасти. Но он дал клятву и отступить  уже  не  смел.  С
безрассудством пехотинца, бегущего во  весь  рост  на  вражеские  окопы,  он
закрыл глаза и -присел на краешек кровати.  Мадлен  удивилась,  нахмурилась,
вновь взялась за журнал. Дрожа от собственной дерзости, он положил  руку  на
пухлое запястье. До нее дошло не сразу. Как, он  хочет...  после  трех  лет?
Хочет именно этого? Освальд кивнул, ни жив ни мертв от страха.  У  нее  было
искушение немедля прогнать его, чтобы знал впредь свое место,  но,  взглянув
пристальнее на маленького  мужчину,  который  вцепился  в  нее  с  отчаянием
утопающего, она внезапно смягчилась. В конце концов почему бы и  не  оказать
ему эту милость? Матушка Аделаида часто  говорила  ей,  что  особи  мужского
пола переполнены спермой, и время от времени им необходимо опорожняться.  Но
согласилась она при одном условии - приступить к делу около полуночи,  когда
Луи обычно уже засыпал.
     В тот же день, несколько  часов  спустя,  при  выключенном  свете,  ибо
этого  требовала  стыдливость,  Мадлен  легла  к  своему  мужу  боком  -   в
единственно возможной позе. Обмирая от страха, что эта глыба  его  раздавит,
Освальд спасался тем, что мысленно  производил  исступленные  подсчеты  (вес
жениного костяка,  процент  содержания  воды  в  ее  теле,  площадь  кожного
покрова - почти равная по размерам  большому  ковру  в  гостиной).  Каким-то
чудом штучка не подвела его, и в темноте он  окончательно  осмелел.  У  него
даже мелькнула мысль: "А не присоединиться  ли  мне  к  Луи,  в  его  матери
хватит места для нас  обоих..."  Впрочем,  обнять  этот  Гималайский  хребет
оказалось легче, чем он думал, - и в какой-то мере  все  это  напомнило  ему
прежние редкие ночи вдвоем. Мадлен не проявила  никакой  активности.  Только
робость Освальда помогла ей смириться с  этим  отвратительным  обрядом.  Она
даже поймала себя на том, что испытывает некоторое удовольствие, и пару  раз
сладко  содрогнулась.  Орган  размножения,  некогда    столь    агрессивный,
показался ей теперь вполне приемлемым по  длине  и  объему.  Мадлен  обещала
принимать Освальда раз в неделю - в часы,  когда  сын  отдыхает.  Счастливый
супруг, ошеломленный столь  легкой  победой,  ринулся  с  этим  известием  к
супругам Бартелеми. Те приняли его холодно. Мужчине положено спать с  женой,
и  чем  же  здесь  хвастаться,  позвольте  спросить?  Им  нужны   конкретные
результаты, а не хроника случек. Однако втихомолку оба потирали руки  -  это
был первый шаг. Скоро они вновь обретут власть над  дочерью  при  посредстве
этого  славного  малого.  Их  целью  было  прогнать  Дамьена  с  его  бандой
оглашенных. Вот почему Андре и Аделаида Бартелеми, опасаясь, как бы зять  не
пошел на попятный, каждое утро звонили ему, чтобы  напомнить  о  мужестве  и
стойкости. Пусть Мадлен выполняет все его капризы - он же глава семьи,  черт
возьми!
     * * *
     Луи далеко не сразу заметил,  что  между  родителями  вновь  завязались
интимные  отношения.  Спал  он  крепко,  а  потому  неприятных  ощущений  не
испытывал. Но вот однажды вечером он засиделся позже обычного,  погрузившись
в  "Исповедь"  Блаженного  Августина.  Луи  не  мог  оторваться  от    этого
захватывающего диалога человека со своим Господом, но внезапно  почувствовал
помимо непривычной жары легкое  покачивание  своего  жилища.  Посчитав,  что
мать  занимается  гимнастикой,  он  вознегодовал  -  что    это    еще    за
акробатические трюки посреди ночи! Одновременно до него  донеслись  какие-то
глухие удары, но едва он собрался выразить свой  протест,  как  его  сморила
неодолимая усталость, и он провалился в глубокий сон.
     На следующий день,  полагая,  что  все  это  ему  приснилось,  он  стал
расспрашивать мать, однако та сослалась на боли в  пояснице,  вынудившие  ее
несколько раз потянуться. Через неделю,  в  тот  самый  миг,  когда  Освальд
вошел в пижаме к  Мадлен,  Луи  только  что  лег,  еще  целиком  захваченный
чтением Маймонида, -  уже  завтра  он  намеревался  перечесть  "Путеводитель
колеблющихся". Едва он засунул палец в рот - единственная  уступка  детству,
- как материнская каюта затряслась.  Что  такое,  у  мамули  снова  заболела
спина? Как странно, что на нее это находит ночью. На сей  раз  он  явственно
услышал звуки другого голоса. Какой-нибудь врач или массажист? Но почему  же
во всем организме отдается грохот, словно в  дверь  колотят  обухом  топора?
Любопытная метода - неужели так высвобождают защемленный нерв? Или же...  Да
нет, он сошел с  ума,  этого  не  может  быть.  И  он  стал  вслушиваться  с
напряженным вниманием: все те же удары, четкие и очень  ритмичные...  Весьма
своеобразная  гимнастика!  Ему  все-таки  хотелось  верить,  что  он  просто
ослышался, - поэтому он заткнул уши и попытался уснуть. Какое имел он  право
подозревать мать? Но откуда эта качка, как на волнах? Он пришел в ярость,  в
бешенстве вскочил - что же, Мадлен солгала ему?  Луи  терпеть  не  мог  двух
вещей: любовную страсть, затемняющую  рассудок,  и  душевную  распущенность,
ведущую к  вырождению.  Через  несколько  минут  шторм  прекратился,  и  Луи
спросил себя, не стал ли он опять жертвой галлюцинации.
     Впрочем, он предусмотрительно решил не  делиться  своими  сомнениями  с
матерью. Заметив, что странное явление повторялось в один и  тот  же  час  с
интервалом в неделю, он  счел  за  лучшее  выждать  и  в  следующий  четверг
затаился,  выключив  свет.  И  худшие  его  подозрения  подтвердились.   Все
началось вновь: страшные толчки, вибрация, качка. На сей раз дело  оказалось
куда серьезнее - в его убежище творилось  Бог  весть  что!  Сам  он  упал  с
кушетки, с телефонов  сорвало  трубки,  экраны  компьютеров  замигали,  факс
заверещал, радиоприемник стал потрескивать. Луи так укачало, что он едва  не
вернул назад свой ужин. Какие свиньи! Решив  выяснить  все  досконально,  он
подполз к узкому отверстию  матки,  ведущему  на  нижние  этажи.  Ему  очень
хотелось взгромоздиться на фаллопиеву трубу, чтобы было  виднее,  но  доступ
туда преграждала слизистая пробка, оставившая лишь узкую щель. Приложив  ухо
к земле, словно индеец-следопыт, он услышал совсем рядом гулкие удары -  как
будто некий зверь с яростью пытался пробиться сквозь перегородку,  и  каждое
движение этой твари отдавалось у него в голове. Потрясая  своими  маленькими
кулачками, Луи завопил:
     - Слушайте, вы! Вам здесь что, бордель?
     Протесты его потонули в грохоте. Им  овладело  отчаяние,  переросшее  в
панический  страх,  ибо  Мадлен  явственно  произнесла:  "Освальд!"  Значит,
самозванцем, который посмел осквернить  священный  мамин  сосуд  и  нарушить
райскую безмятежность, был Освальд!
     Душа разрывалась при мысли, что этот "глава семьи"  устроился  на  ней,
словно шмель на цветке.  Луи  оцепенел  в  бессильном  негодовании,  но  тут
послышались ужасные хрипы, и его отбросило на  радиотелефон  -  он  ударился
так  сильно,  что  на  затылке  вскочила  шишка.  Ему  следовало    накрепко
привязаться, ведь положение становилось  просто  угрожающим.  Энергетический
взрыв в утробе  Мадлен  был  подобен  землетрясению:  в  течение  нескольких
секунд все ходило ходуном, затем вновь воцарилось спокойствие. От ужаса  Луи
готов был немедленно приступить к карательным акциям, но  быстро  опомнился.
Возможно, мать оказалась  такой  же,  как  и  он,  жертвой  этого  человека,
принудившего ее к подобной  мерзости.  Он  мог  бы  вызвать  Дамьена  с  его
командой и приказать им расправиться с негодяем - бросить за  решетку,  быть
может, даже  кастрировать.  Однако  Мессии  не  подобало  просить  о  помощи
простых смертных - для него было делом чести самому решить эту проблему.
     Зная, что родители  взяли  привычку  спариваться  по  четвергам,  между
двенадцатью и часом ночи, Луи приготовил все необходимое  для  осуществления
своего плана. С Мадлен он был весел и предупредителен, дабы не  пробудить  в
ней  раньше  времени  подозрения.  Бандитов  следовало  схватить  на   месте
преступления. Неделю спустя, после  упорных  трудов,  вновь  вынудивших  его
прервать  занятия,  Луи  без  четверти  двенадцать  -  "предки"   отличались
пунктуальностью  в  вопросах  случки  -  прикрепил  к  запястью    пуповину,
сплетенную для такого случая в упругую веревку. Все  было  готово  -  и  вот
начались судороги. Стало жарко и душно, на стенках матки  проступили  капли,
все отверстия увлажнились, нижняя часть живота источала соки - Луи  вымок  с
головы до ног. "Сволочи! Они мне за это заплатят!"  Он  судорожно  ухватился
за  выступ,  готовясь  к  худшему,  и  вскоре  разразилась  настоящая  буря.
Компьютеры опасно зашатались, и Луи испугался, как  бы  они  не  рухнули  на
него, поскольку закрепить их не было никакой возможности. На сей раз  Мадлен
сотрясалась в гораздо более сильных конвульсиях, нежели обычно. Неужели  это
доставляло ей хоть какое-то удовольствие?
     В нескольких сантиметрах от себя Луи угадывал судорожные движения  взад
и вперед - в  чрево  Мадлен  пробивалась  незрячая  тварь,  которая  сминала
хрупкие соцветия, сметала все препятствия на своем пути. Столкнуться  воочию
с альковными тайнами родителей, почти уткнуться носом в орудие  преступления
-  какое  плачевное  зрелище!  Бедное  человечество!  Отчего  взрослые  люди
неизбежно  превращаются  в  животных  при  воспроизводстве  себе   подобных?
Толстый  носитель  сперматозоидов  ходил   туда-сюда,    подчиняясь    тупой
потребности самца. Младенец, пытаясь по слуху  определить  калибр,  заметил,
что эта штука замирает через равные интервалы, останавливаясь либо  у  входа
в мамулю, либо  внутри,  где  бессмысленно  стучится  во  все  углы,  словно
пытаясь завоевать больше пространства. Именно  здесь  и  нужно  было  ловить
зверя, утомленного предыдущими бросками, чтобы не дать ему ринуться  вперед.
Луи, сделав скользящую петлю на конце гибкой,  как  лиана,  и  прочной,  как
лассо, веревки, медленно продел ее в узкую щель маточной горловины,  похожую
на прорезь в копилке. Раструб горловины  совпадал  по  диаметру  с  выводной
трубой мамули - тут вполне можно было подсечь терзавшую ее  тварь.  О,  если
бы у Луи была динамитная шашка или граната - мерзкую гадину  можно  было  бы
обезвредить за пару  секунд!  Расставив  ловушку,  он  выжидал  с  терпением
охотника.
     Температура поднималась,  но  ничего  больше  не  происходило.  Неужели
хитрость Луи обнаружилась и "папочка", почуяв  засаду,  отказался  от  своих
намерений?  Внезапно  все  чрево  сотряслось  с   неслыханной    силой,    и
бомбардировка возобновилась.  "Папуля"  был  явно  в  ударе  нынче  ночью  -
предстояла  ожесточенная  схватка.  И  вот  уже  мясистая  свая  с   разгона
пробилась почти через всю трубу. Сверху опять донеслись  страстные  всхлипы,
а Луи едва не потерял равновесия и чудом  не  провалился  в  расщелину  вниз
головой. Надо было срочно  приступать  к  военным  действиям  -  прежде  чем
"папочка" подаст назад, выпустив свои  снаряды,  ибо  напор  этот  предвещал
неизбежность залпа. К счастью, чудовище на какое-то  мгновение  замешкалось.
Роковая ошибка с его стороны - Луи  успел  подвести  петлю  и  подсечь  свою
добычу, а затем откинуться назад, упираясь изо всех сил. Только  бы  веревка
выдержала! Штуковина тянула в одну сторону, Луи в другую. Снаружи  раздались
ужасающие в