пробки,  зловонные  запахи   -    нет,    увольте!
Существование для меня столь же невыносимо, как для других зоб.
     - Поверь Мне, Луи (и Бог, словно  желая  подчеркнуть  значимость  своих
слов, заговорил  чудовищным  басом),  поверь  Мне,  ты  заблуждаешься.  Тебе
никогда не доведется ощутить на своей коже теплые  солнечные  лучи,  познать
красоту сумерек на морском берегу, ты состаришься, так и не погладив  кошку,
не вдохнув восхитительный запах цветка.
     - Безделица! Зато я буду избавлен от многих неприятностей.
     - Ты ошибаешься, и Я говорю на основании  собственного  опыта.  Сколько
раз  Меня  самого  охватывала  нежность  при  виде    пышного    леса    или
величественного горного массива.
     - Яркий пример нарциссизма творца, это явление хорошо известно.
     - Полно, оставь эти шуточки для других. Хватит трепать языком,  собирай
вещички и уматывай. Убирайся, кому сказано!
     О, этот невыносимо властный тон! Пусть Луи был крошечной молекулой,  он
заслуживал уважительного отношения к себе!
     - Ты слышал? В Творении Моем и без того царит смута, не усугубляй ее!
     - Этой смуты Вы  сами  захотели,  Господи!  Попустительством  Вашим  на
земле распространилось зло, ввергая нас в соблазн.
     Подстрекнув самого себя  этим  отвлекающим  маневром,  малыш  дал  волю
гневу и  внезапно  почувствовал  себя  прокурором.  К  нему  явился  наконец
виновник всех наших бед, сейчас он ему покажет И Луи предъявил Богу  длинный
список  человеческих  пороков,  обличая  кровавый   карнавал    всевозможных
злодеяний.
     - Хватит! - громовым  голосом  воскликнул  Бог.  -  Я  не  собираюсь  в
очередной раз вступать в старый спор с  таким  ничтожеством,  как  ты.  И  Я
запрещаю тебе хулить Мое творение, принижать тех, кто был создан  по  образу
и подобию Моему.
     - Нашли чем хвалиться! Не говорите мне, будто  копия  равна  оригиналу.
Да и что такое человек? Пищевод, наделенный даром речи, кишка, склоненная  к
теоретическим рассуждениям, нечисть,  пачкающая  все,  к  чему  притронется.
Только один пример из  тысячи:  покажите  какому-нибудь  милому  старцу  все
дерьмо, произведенное им с рождения. Ему станет дурно!
     - Никогда Я не встречал такого отвращения к телу у младенца!
     -  Господи,   ненормальным    является    не    мое    отвращение,    а
слабохарактерность людей. Тело - это не только яд для души, это  ее  могила.
Откровенно говоря, не понимаю, как можете Вы взирать на  Ваше  творение  без
уныния? Какая муха Вас укусила, что Вы создали столь несовершенный мир?
     - Ты что себе позволяешь?
     - Увы, я, кажется, знаю причину! К  подобному  злодейству  Вас  привели
тщеславие, безделье, садизм.
     - Садизм?
     - Да, желание унизить нас, возвыситься за наш счет.
     - Да как ты смеешь, козявка? Тебе известно, что ты говоришь с Тем,  кто
является основой  всего  сущего,  с  Тем,  кому  на  протяжении  тысячелетий
поклоняются верующие...
     -  Подумаешь...  Это  доказывает  только  их  склонность   к    рабской
зависимости. Чем больше Вы приносите им зла, тем охотнее они молятся.
     - Луи, твои рассуждения меня не  интересуют.  Ты  все  обобщаешь  самым
дурацким  образом,  ты  ведешь  себя,  как  сопляк.  Прежде  чем  подвергать
критике, познай жизнь.
     - Мое мнение уже сложилось, и про Вас я тоже все знаю.
     - В последний раз предлагаю тебе существование  как  дар  любви.  Прими
его.
     - Бывают подарки, от которых лучше отказаться.
     - Ты отвергаешь то, на что согласился Мой собственный сын?
     - Повезло ему, нечего сказать! Даже его Вы не  избавили  от  страданий,
от мучительной смерти на кресте.
     Бог  устало  вздохнул.  А  на  такую  крохотную  песчинку,  как    Луи,
божественный вздох обрушивается с силой, равной циклону.  Младенца  сбило  с
ног, но он продолжал вопить.
     - Луи, твой лепет утомил Меня. Веди  себя,  как  подобает  джентльмену.
Доставь  удовольствие  маме  -  выйди  из   нее.    Нельзя    злоупотреблять
гостеприимством.
     - Нет!
     На одно ужасное мгновение Богу захотелось разнести эту вошь  в  клочья.
Он уже слышал восхитительный звук смертоносного удара,  напоминающего  сухой
треск,  с  каким  давят  таракана,  наступив  на  него  каблуком.  Он  сумел
совладать  с  Собой,  подавил  порыв  раздражения,  постепенно  сменившегося
злорадной насмешкой. Мягко и отчетливо Он произнес:
     - Луи, ты Мне противен!
     - Конечно, ведь я перечу Вам, а Вы этого не выносите!
     - Луи, ты просто трус, но ты будешь  страдать,  как  и  другие,  поверь
Мне. И в один прекрасный день ты умрешь. Как все.
     - Посмотрим. В любом случае Селина мне поможет.
     - Да, кстати, именно о Селине Я хотел с тобой поговорить.
     - Это еще зачем?
     - Ты обратил внимание, что она молчит с тех пор, как появилась на свет?
     - Да, и что же?
     - Чем ты это объяснишь?
     - Ну, не знаю, она выжидает или ей мешают?
     - Дорогой малыш, ты очень далек  от  истины.  Твоя  Селина,  дитя  мое,
превратилась в полную идиотку.
     И Бог хладнокровно поведал Луи, как  разрушился  мозг  его  сестры  при
контакте с воздухом, как испарилась ее память, - она забыла  все  и  никогда
не сможет восстановить утраченные способности. Та, что считала  себя  равной
Эйнштейну и Марии Кюри, обречена остаться  на  уровне  умственного  развития
деревенского дурачка.
     - Вы лжете! - завопил Луи. - Селина молчит, чтобы свыкнуться  с  миром,
чтобы приспособиться к нему, Вы лжете...
     Но Бог уже растворился в эфире, а в материнской утробе  повисло  тяжкое
молчание.
     * * *
     Луи надолго впал в прострацию. Итак, он остался один, без  союзницы  во
внешнем мире, и  помочь  ему  уже  никто  не  сможет.  Его  редкие  волосики
вставали дыбом при мысли, что  и  он  мог  бы,  родившись,  в  одну  секунду
потерять  все,  что  было  накоплено  трудами  многих  месяцев!  Больше  чем
когда-либо он утвердился в решимости  забаррикадироваться  в  своем  жилище,
как за стенами мощной крепости. Он возненавидел мать еще сильнее за то,  что
из-за нее Селина появилась на свет, и дал клятву поквитаться с  ней  за  это
ужасное злодейство.  Она  еще  познает  муки  материнства!  Луи  походил  на
жильца, у которого  отключили  воду,  свет  и  отопление,  а  тот,  готовясь
защищаться, заколачивает окна и сдвигает мебель к двери.  Жилец  намеревался
вынести многомесячную осаду. Для начала Луи  отрастил  ногти,  обгрыз  их  с
боков и заточил торчащие концы, словно лезвия бритвы.  Если  его  попытаются
обойти хитростью, он одним движением руки перережет вены и  артерии  Мадлен.
Она утонет в собственной крови. Если бы только он мог заполучить  хоть  один
железный крючок вместо пальчиков! Укрываясь за  внутренними  органами  своей
родительницы, как хищный зверь, он ожидал схватки, изготовившись  к  прыжку.
Мадлен следовало знать, что при малейшем намеке на измену он  убьет  ее  без
всякой  жалости.  Луи  превратился  в    воина-гладиатора:    обезумев    от
подозрительности, видя вокруг лишь уловки и ложь, он не  покидал  свой  пост
ни на минуту и почти перестал спать.
     Это окончательно подорвало его силы. Все же он был еще  очень  мал!  За
взрывом  ненависти  следовал  долгий  период  оцепенения.  Читать  ему  было
нечего,  ум  его  засыхал,  иссякал,  истощенный  бессонницей  и  постоянным
бдением. Много раз он поддавался искушению сдаться, махнуть  на  все  рукой.
Он уже не мог выносить постоянного нервного напряжения. Мадлен же, со  своей
стороны, ощущала полный упадок сил. В девятнадцать лет она чувствовала  себя
разбитой, как матрона, перенесшая десять родов.  В  самых  ужасных  кошмарах
своего детства она и помыслить не могла о подобном  испытании.  Ее  настигла
заслуженная кара за желание  выделиться  из  общей  массы  -  и  она  молила
родителей о снисхождении. Те не желали ничего прощать, упрекали  ее  в  том,
что она трусливо отступила перед маленьким  засранцем-шантажистом,  угрожали
неизбежным возмездием, обещали увеличить долг до немыслимых размеров.  Много
дней  она  колебалась,  разрываясь  между    взаимоисключающими    приказами
родителей и собственного отпрыска - но если неудачу потерпел  даже  Бог,  то
как могла она надеяться на успех? В конце концов, ослабев  от  добровольного
поста, она решила уступить сыну. Теперь ее уже не так ужасала мысль, что  он
задержится в ней на несколько месяцев или, быть может, лет. Надо  свыкнуться
с ним, как с хронической и, возможно, неизлечимой болезнью.
     В один  прекрасный  день  она  выкинула  белый  флаг:  сняла  трубку  и
позвонила по внутреннему телефону.
     - Мама? Ты решилась наконец! Я рад, что ты образумилась.  План  Фонтана
доказал свою нежизнеспособность - да, да, я знаю о  Селине.  Мне  сказал  об
этом Бог. Согласен, с Его стороны это не слишком красиво. Я  рассердился  на
тебя, но ведь ты не могла знать, что соприкосновение с  воздухом  вызовет  у
моей сестры амнезию. Поверь, мама, я - лучшее, что  у  тебя  есть.  Радуйся,
что я остался в тебе,  -  только  благодаря  мне  исполнятся  твои  заветные
мечты. Если ты будешь слушаться меня, мы вместе  свершим  великие  дела.  Ты
будешь делать лишь то, что я скажу. Я не прошу любить меня,  этого  слова  я
не понимаю, со мной  надо  просто  смириться.  Ты  сама  сотворила  подобную
ситуацию, значит, тебе следует терпеливо сносить последствия.
     Мадлен сдалась, хотя и повторила Луи,  что  будет  счастлива,  если  он
когда-нибудь родится, подобно всем прочим. Прежде всего нужно  было  утолить
его телесный и  духовный  голод.  На  сей  раз  ребенок  не  желал  пассивно
воспринимать труды великих умов - он хотел работать, имея тетрадь,  линейку,
ручку и готовальню,  дабы  классифицировать  накопившийся  материал.  Однако
ввиду тесноты его жилища от подобных вещей пришлось  отказаться.  Надо  было
найти  что-то  другое,  и  Луи  приказал  Мадлен  отправить    Освальда    к
специалистам. Те размышляли недолго. Поскольку  слава  Луи  росла  с  каждым
днем,  фирма  по  производству  микропроцессоров  изготовила  для  него    -
бесплатно - самый маленький в мире компьютер  вместе  с  принтером.  Монитор
был величиной  с  кредитную  карточку,  клавиатура  не  превышала  размерами
почтовую марку, а мышь походила на пуговицу. Машина,  снабженная  мощнейшими
и почти неисчерпаемыми  элементами  питания,  весила  четыреста  граммов,  и
Мадлен ее ввели через пищевод. В крошечных дискетах величиной  с  монетку  в
пять сантимов содержалась  огромная  библиотека,  равная  примерно  двумстам
пятидесяти  тысячам  страниц.  Естественно,  компьютер  был   подключен    к
информационной системе,  охватывающей  всю  планету.  Фирма  брала  на  себя
обязательство в ближайшие пять  лет  включить  в  программу  все  содержимое
Национальной библиотеки, равно  как  Библиотеки  американского  Конгресса  и
Британского  Музея.  Для  копирования  текстов  на  дискеты  будет   создана
специальная команда.  Это  было  чудо  технического  прогресса,  не  имеющее
аналогов, и Луи поблагодарил от всей души. Поскольку в дело вступили  законы
конкуренции, ведущее предприятие по телекоммуникационным  связям  предложило
младенцу  миниатюрную  телефонную  станцию,  при  помощи  которой  Луи   мог
позвонить любому абоненту, обходясь  отныне  без  материнского  коммутатора.
Все телефонные разговоры велись бесплатно, и в  скором  времени  его  должны
были подключить к главнейшим спутникам.
     Луи, в полном  восторге  от  того,  что  обрел  наконец  независимость,
превратил свое логово  в  настоящий  рабочий  кабинет.  Он  полагал,  что  в
одиннадцать месяцев  уже  достиг  оптимальных  размеров  и  не  стремился  к
дальнейшему  росту.  Живя  в  ограниченном  пространстве,  он   предоставлял
остальным глупо радоваться своему развитию,  ибо  только  увеличением  массы
тела могли скрыть они  атрофию  серого  вещества.  Его  же  заботило  только
нормальное функционирование нейронов, нервных узлов и окончаний.  По  некоей
странной иронии судьбы мать с сыном словно бы обменялись  потребностями:  на
протяжении  нескольких  недель  Мадлен,  повинуясь  материнскому  инстинкту,
вытянулась вверх на пятнадцать  сантиметров,  достигнув  неслыханного  в  ее
семействе роста в метр восемьдесят пять, тогда как вес ее достиг  отметки  в
сто  пятьдесят  килограммов.  Рядом  со  своими  низкорослыми  родителями  и
Освальдом она выглядела великаншей; с этой высоты она вдруг увидела  отца  с
матерью в подлинном  свете  -  это  были  жестокие  скупердяи,  бессердечные
торгаши, гнусные лицемеры. И страх сполз с нее, как старая одежда.  Ей  было
необходимо  раздаться  вверх  и  вширь,  чтобы  обеспечить  своему   ребенку
приличные  условия  обитания.  Она  вновь  стала  выходить  из  дома,   хотя
двигалась с трудом, и  прохожие  почтительно  уступали  дорогу  этой  полной
матроне. Никто не мог узнать в ней прежнюю робкую девушку.
     Одно неприятное происшествие чуть было не нарушило идиллию. Как-то  раз
в дом Кремеров  ворвалась  с  весами  под  мышкой  и  с  сумкой  для  вакцин
медсестра из Управления по охране матери и  ребенка.  Воспользовавшись  тем,
что Мадлен дремала  после  обеда,  а  дверь  была  открыта,  она  попыталась
проникнуть в утробу, повторяя: "Прошу прощения, мадам, это  обязательно  для
всех, младенца нужно  взвесить".  Прыткой  медсестре  не  удалось  забраться
слишком глубоко - она застряла в Мадлен, как кошка в водосточной  трубе.  Не
переставая канючить: "Это мой долг, мадам!" - она отчаянно  дрыгала  ногами,
не в силах освободиться. Призванный на помощь  Освальд  стал  тянуть  ее  за
щиколотки, тогда как Луи изнутри колотил по темени пятками. Впервые  отец  с
сыном действовали заодно. Уязвленная и вымокшая до нитки медсестра,  потирая
синяки и шишки на голове, потребовала  с  родителей  расписку.  Мадлен  дала
зарок охранять впредь все подступы к дому, а для начала стала запираться  на
ключ во время послеполуденного отдыха.
     Заручившись  всеобщей  поддержкой,  Луи  вновь  приступил    к    своим
драгоценным занятиям - он решил повторить пройденный  материал,  начиная  от
предшественников Сократа. У него была только одна задача - стать  философом.
Как ни хотелось ему вытянуться  во  весь  рост,  наподобие  устремленной  во
Вселенную антенны, это оказалось невозможным  даже  в  раздавшемся  чреве  -
поэтому работать приходилось, сидя перед экраном монитора. Он  с  величайшим
наслаждением выкурил бы сигарету или  сигару,  поскольку  со  времен  Фрейда
именно эта поза стала типичной для интеллектуалов. Но коптить мамулю  дымом?
Он вовсе не  желал  нарушать правила fair play!11 К тому же  в  убежище  его
не  было  вытяжки.  Впрочем,   недостаток    пространства    компенсировался
комфортом:  комнатка  его  походила  на  улей,  каюту  корабля  и   колыбель
одновременно. Он вполне мог бы вести жизнь богатого рантье, чьи дни текут  в
мирной  беззаботности,  и,  задернув  все  занавески,  браконьерствовать  на
тучных  угодьях  мировой  науки.  Однако  этот  клопик,  ростом  едва  ли  в
полметра, вбил себе в голову, что избран свыше. Он  не  сомневался  в  этом:
цель существования заключалась в нем  одном.  Наставником  своим  он  избрал
великого и бесподобного Гегеля, будучи уверен, что тот  два  столетия  назад
писал именно  для  него,  зная  заранее,  что  ему  предстоит  пережить.  Он
настолько убедил себя в  этом,  что  читал  труды  прусского  мыслителя  как
пророчество,  имеющее  отношение  к  нему  лично.  История,   говорил    он,
завершается во мне, я есмь крохотный  колосс  духа.  И  горделиво  выпячивал
грудь: к двум классическим категориям В-Себе и Для-Себя он добавил еще  одну
- У-Себя. Он твердо верил, что этому понятию суждено блистательное будущее.
     Опьяненный своими успехами,  Премудрый Гном поставил  себе  грандиозную
цель - он решился прочесть  все.  Все,  что  было  напечатано,  высечено  на
камне, запечатлено на бумаге или на папирусе - от  начала  времен  до  наших
дней. Сочинения литераторов и философов всего  мира,  сказки  и  легенды,  а
также  учебники,  путеводители,  альманахи,  каталоги,  архивы,    регистры.
Прочесть все, чтобы  избыть  до  конца  бесконечное  размножение  текстов  и
выявить Единство в бесчисленном множестве. Он будет  опустошать  библиотеки,
подобно тому, как потрошат труп, пока не превратится в один прекрасный  день
в воплощение Логоса. Естественно, потребуются  долгие  годы,  чтобы  достичь
этого лучезарного идеала. Но  подняться  высоко  можно  только  при  великих
устремлениях. С прожорливостью  людоеда  он  жаждал  поглотить  многовековые
традиции, превзойти границы, предписанные людскому племени. Дезертировав  из
жизни, он получил колоссальное  преимущество  перед  своими  современниками:
ему удалось сократить  физиологические  потребности  до  минимума,  так  что
плоть не имела над ним никакой власти. Это была чисто  духовная  субстанция,
в которой происходил едва заметный обмен веществ,  -  поэтому  с  окружающей
средой  осложнений  почти  не  возникало.  Правда,  мозг  его  весил  три  с
половиной килограмма - куда больше, чем обычный, - и уже начинал  прорастать
вверх, заставляя склонять голову.  Итак,  все  пять  чувств,  что  вводят  в
соблазн и сбивают с пути истинного, были им укрощены, а  Эрос  вообще  лишен
права голоса -  отныне  он  мог  целиком  отдаться  блаженству  размышлений,
пользуясь плодами земли, но сохраняя при этом свою  чистоту.  Разумеется,  и
ему приходилось  отдавать  долг  природе,  но  все  эти  скромные  выделения
бесследно поглощались материнской перерабатывающей фабрикой.
     В том возрасте, когда обычные младенцы гугукают и  пускают  слюни,  Луи
углубленно изучал атомистическую теорию Демокрита и понятие мифа у  Платона.
Благодаря  чтению  и  раздумьям  он  мог  двигаться  очень  быстро  во  всех
направлениях, оставаясь при этом в состоянии полного  покоя.  В  безмятежном
небытии  материнской  ночи  он  содрогался   от    наслаждения,    обнаружив
какую-нибудь  сверхгениальную  концепцию  или  силлогизм.  Тогда   у    него
поднималась температура, он впадал в  некий  духовный  транс,  из  глаз  его
струились  слезы  признательности  и  восхищения  -  это    был    настоящий
интеллектуальный экстаз, валивший  его  с  ног,  словно  приступ  эпилепсии.
Порой он даже терял  сознание,  а  когда  приходил  в  себя,  то  готов  был
умереть. Как жить после прочитанной книги, открывшей во всем  блеске  вечные
истины? Он испытал  подобную  глубочайшую  депрессию,  когда  ознакомился  с
"Критикой чистого разума" Канта, "Этикой" Спинозы  и  трактатом  Ницше  "Так
говорил Заратустра". Он был  раздавлен,  уничтожен  мощью  их  гения;  после
таких  потрясений  он  ощущал  потребность  расслабиться,  сникнуть,  словно
опавшее  тесто,  и  позволял  себе  пососать  молочка  или  же   наслаждался
классической  музыкой,  которую  мать  негромко  транслировала  в    утробу.
Забившись в свое теплое гнездо и не забыв привязаться, он  засыпал,  бормоча
какую-нибудь прекрасную максиму, - крохотный монашек, вынесенный  за  скобки
реального мира.
     * * *
     Слава Луи между  тем  уже  перешагнула  границы  страны.  Тогда  доктор
Фонтан, проглотив обиду и подавив желчное расположение духа, решил  проявить
инициативу и предложил Мадлен принять участие в  грандиозной  конференции  в
Сорбонне, где малыш выступил бы перед ареопагом философов всего  мира.  Пора
было человечеству в полной мере осознать, чем  является  для  него  подобное
чудо. Мать с  сыном  ухватились  за  это  предложение  с  энтузиазмом:  Луи,
отъевшийся настолько, что едва  помещался  в  матке,  сгорал  от  нетерпения
показать себя во всем  блеске.  Фонтан  при  помощи  сестры  Марты,  которой
интеллектуальные  игры  нравились  куда   больше,    нежели    хирургические
манипуляции, занялся организацией  встречи  и  стал  официальным  импресарио
Язвительного Гнома. Заседание состоялось  в  Большой  аудитории  в  один  из
осе