ял  сто штук  отборных  японских зерен.
Юноша подумал, загадочно улыбнулся.
     И сделка состоялась.
     По  дороге, в одном из караван-сараев, Али продал  купцу из  Саудовской
Аравии семь зерен по цене натурального жемчуга.
     Полученной суммы вполне могло хватить на приобретение тысячи раковин.
     Добравшись  до  Персидского  залива,  он  купил  на  аукционе  бочку  с
жемчужницами.
     Высыпав их  на  плоскую  крышу  временного  своего  жилища,  Али  Аббас
произвел над ними эксперименты, превосходившие по своей  эффективности опыты
Эдисона и Микимото. Приоткрыв створки жемчужниц, новоявленный "изобретатель"
вложил  в  девяносто  три  раковины  искусственно  выращенный жемчуг.  Через
неделю, когда спекулянты стали вскрывать жемчужницы,  хитрый юноша, ссылаясь
на больную руку,  нанял для  этой несложной работы двух мальчишек. К  вечеру
весь поселок  узнал, что  неизвестному иранцу повезло так, как  еще  никогда
никому не везло в этом заливе.
     Наутро от перекупщиков не было отбоя. Али  Аббас сначала отказывался от
предлагаемых  колоссальных  сумм,  потом  же,  тайком  от  всех  трестов   и
синдикатов  по скупке раковин, продал всю партию,  вместе с добытой мелочью,
богатому спекулянту из Палестины.
     По преданию, влюбленный в красавицу Лейлю  Али  Аббас-оглы  вернулся  в
Шираз в позолоченной карете, запряженной цугом четырьмя лошадьми.
     Все  кончилось,  как  и  полагается в  восточных сказках,  свадьбой.  А
пострадавшему купцу мулла сказал:
     "Нужно знать то дело, которое тебя кормит. В твоем возрасте пора бы уже
научиться отличать медузу от устрицы".
     "Неверно, будто жемчуг приносит огорчения и слезы: жемчуг  способствует
долголетию и  благоденствию.  Кто  его  носит, того  никто  не  обманет;  он
рассудочен  и  предохраняет  от  неверных  друзей",   --   так  говорится  в
"Изборнике" Святославовом  и подтверждается Памвой  Бериндой. Неправда и то,
что перл есть символ любви, как пишут в Азбуковнике.
     Вот какую сказку рассказывают о жемчуге на берегу Тихого океана.
     У самого  порта Иокогамы погиб  некогда  японский  корабль, на котором,
помимо  шелков узорчатых  и  первосортного  фарфора, находилась  бесподобная
жемчужина величиной с голубиное яйцо.
     И  стоило то яичко 200 000 иен. А принадлежало оно любимой дочке самого
микадо...
     Загрустила царевна, места себе не находит. Тут микадо и объявляет: кто,
мол, принесет  во дворец  жемчужное  яйцо,  на  дне моря найденное,  того  и
наградит самой высокой милостью.
     Много  отважных юношей  бросалось  в  бездонную пучину  за  драгоценным
перлом,  но никому из них не удалось отыскать его, а некоторые смельчаки так
и не вынырнули из бездны...
     Месяц прошел, другой, третий. Вдруг приходит к микадо гейша - ворожея и
говорит ему:
     -- Нашлось жемчужное яйцо, только  очень оно холодное. Как бы твоя дочь
из-за него не простыла навек.
     А кто его из бездны вынес, гейша - ворожея царю так и не сказала.
     Узнав о находке, царевна обрадовалась:
     --  Приведите,-- говорит,-- ко  мне во дворец  юношу того смелого, я за
него замуж выйду!
     Микадо свою дочь увещевает: может, юноша тот не знатного рода и даже не
самурай, а рикша простой?
     -- Все равно, -- отвечает царевна, -- выйду за него замуж.
     И  велел  тогда  микадо  привести  во  дворец  смельчака,  своего  зятя
будущего.
     Дочка микадо принарядилась, прихорошилась. Семь разноцветных зонтов над
ней знатные самураи держат, а еще семь веерами ее со всех сторон обмахивают.
     Привели ныряльщика.  Глянула  на  него  царевна  и  обмерла: на голове,
словно змея  клубком, тугая  коса заплетена -- в  ту  пору все китайцы  косы
носили. Еще  раз  глянула царевна, да так и  затряслась  вся в ознобе,  даже
пальчики у нее на ручках, словно льдинки, зазвенели.
     Подошел микадо  к  незнакомцу,  глянул: не  китаец  перед ним на колени
встал (уж так у них полагается), а японочка.
     --  Кто ты есть, откуда  и где выучилась нырять в бездонные пучины?  --
спрашивает микадо.
     ----Я - говорит японочка,--  не  по  своему желанию, а  поневоле должна
плавать и нырять, потому что я -- ама, добытчица жемчужных раковин... Я тебя
неясно вижу,  Микадо, и  плохо  слышу.  Очень  уж морская  вода соленая, она
разъедает  глаза и  растворяет серу в ушах. Ты не  думай, что я старуха: мне
всего двадцать третий  год  пошел.  Пять лет назад, когда я впервые вышла на
берег, была  я  розовой,  как олеандр,  а теперь стала серой  и морщинистой,
словно старая черепаха... Говорю тебе все это, император, не для того, чтобы
разжалобить твое  сердце, а  потому, что не  с кем мне  поделиться: крабы, с
которыми  я  часто  встречаюсь  на  дне океана,  не  понимают  человеческого
языка...
     С  этими словами ама достала  из складок своего кимоно перл величиной с
голубиное яйцо, положила его на мраморный  стол с медными драконами и  молча
вышла из дворца микадо.
     С  той поры жемчуг ни  к любви, ни к ненависти никакого касательства не
имеет.

     Новелла пятая.
     ЛЕГЕНДЫ О ЗОЛОТИСТОМ ТОПАЗЕ, ГОРНОМ ХРУСТАЛЕ И ИЗУМРУДЕ

     ы сидели на берегу реки после удачного улова. Пламя костра лизало  чуть
поблескивающий  котелок,  в  котором  варилась  уха,  и  освещало широченный
оранжево - коричневый ствол старой сосны. Крупные звезды свисали над лесом и
отражались  в зеленоватой, как ализариновые чернила, медленно текущей Нейве.
Отсюда  было  хорошо  видно,  как  на  той  стороне,  в  Мурзинке,  плошками
загорались окна столицы  исконных горщиков и каменотесов.  Мой  компаньон по
рыбной ловле и хозяин дома, где я проездом остановился,  когда-то тоже лазил
по  горам  и бродил по топям в поисках  самоцветов. Теперь  он состарился  и
променял  кирку  на удочку. Расположившись  поудобнее, прислонясь  к  стволу
сосны, старик начал свой рассказ.
     -- Коротка жизнь человеческая,  ох как коротка! Щука  и та живет триста
лет и долее, а человек и века не дотягивает. Бывало,  выстроит  мещанин  или
купец какой дом на каменном фундаменте  или церквушку деревянную, проживет в
доме  том  с  полвека  --  и  отпоют его, раба  божьего,  за  упокой  в  той
церквушке... И уже его сыновья за дом  меж собой сутяжничают и  спорят из-за
каменьев самоцветных  да  побрякушек разных. А жизнь у  побрякушек  тех, ох,
долгая! С  человеческой и  в  сравнение идти  не может.  Рюмка  какая-нибудь
серебряная  с выгравированной надписью  "Пей,  да дело разумей" переходит от
дедов  к  сынам  и  от  сыновей  к внукам.  А  золотая  с  эмалью  табакерка
елизаветинских  времен   доживает  до  наших  дней  и  попадает  на  витрину
антиквара. И когда нас не станет, вещички эти из рук в руки переходить будут
по-прежнему,  из поколения в поколение. Ну кто бы, к примеру, мог  подумать,
что праправнук  тульского  купца  и  оружейника, зачинателя  горного  дела в
России  Никиты Демидова  камешек купит, тот самый  камешек "Санси", что Карл
Смелый  в шлеме  как  талисман носил, а  Екатерина Медичи  на лебяжьей груди
своей обогревала?
     Праправнук этот демидовский унаследовал от дяди своего Прокопия веселый
нрав  и дикие чудачества  и, бывало, в Париже  деньгами сорил так, как девки
сибирские шелухой кедровых орешков.
     Чем старше, тем солидней  и степенней были поколения  Демидовых: Никита
Демидов,   к   примеру,  был  сподвижник   Петра  I  по  организации  горной
промышленности и обладатель невьянского и нижнетагильского заводов. Сын его,
Акинфий Демидов, хотя и  не  сбавил выпуск чугуна,  железа  и меди  на своих
железоделательных  и медеплавильных заводах, но прибавить к  тому  ничего не
смог.
     Умирая,  Акинфий  завещал  все свои  заводы  младшему  сыну  Никите,  а
среднего  и  непутевого Прокопия  обошел  завещанием.  Но  тот  хоть  и  был
ухарь-купец,  а соображение  имел с фантазией. И  придумал  Прокопий ехать в
Петербург с челобитной, да не к царю, а к царице. Ну,  раз такое дело вышло,
нужно не с пустыми руками к ее величеству заявиться. Съездил этот Прокопий в
Екатеринбург,  призвал  к себе трех  почтенных  горщиков  и  двух  городских
ювелиров из евреев. (К  тому  времени Екатеринбург  в  знатный город вырос).
Небось,  сами знаете, как в те годы города росли.  Поставят,  к примеру,  на
ровном  месте  железоделательный  или  медеплавильный  завод, он  деревушкой
вокруг обрастет, а Екатеринбург -- еще  и крепостью. При  крепости,  значит,
острог строился в обязательном порядке, потому как людей для тюрем  в России
всегда хватало с избытком.
     Ишь, притухать стал наш костер, вы приглядите за  ведерком, чтобы рыбки
оттуда  не  повыскакивали, а я за хворостом  схожу, --  сказал  старик и, на
секунду мелькнув в пламени догоравшего костра, исчез в темноте...
     Действительно, Екатеринбург  вырос в  город  за  какие-нибудь несколько
лет.  Этому способствовало то,  что он  являлся  узлом,  связывающим  горные
заводы Урала. Екатеринбург был построен в 1723 году В. И. Генниным, но самое
место для нового  города  в  верховьях реки  Исети  выбрано предшественником
Геннина -- В. Н. Татищевым, писавшим еще в 1721 году к Берг - коллегии:
     "Здешнее  место стало посредине всех заводов, и  места  удобные,  и как
водою, так  и  трактами  весьма  путь  купечеству  способный". Город  назван
Екатеринбургом  Петром 1 в  честь  его второй  жены Екатерины  I.  По своему
экономическому значению  Екатеринбург  быстро становится  вровень  с  такими
городами,  как  Кунгур,  Верхотурье,  Ирбит,  Нижний  Тагил  и  Невьянск  --
"столица" Демидовых -- и даже Оренбург. В. И. Геннин писал:
     "В Екатеринбургском ведомстве и в прочих  здешних местах на восток и на
полдень  равных  мест  (где хлеб  родитца довольной,  без  росчистки  леса и
протчего  и без навоза --  рожь, овес,  ячмень  и  пшеница) имеется много. И
продаетца того хлеба пуд  ржи по 4  и 5 копеек, овса по 3, пшеничной муки по
10, ячмень по 4 копейки. Также скота у крестьян имеетца довольно, и пуд мяса
продаетца по 20 и 30 копеек".
     В  этом  новом,  только что обозначенном на  карте  Российской  империи
городе  появилось  много  добротных домов не  только купеческих, дворянских,
посадских, поповских, пушкарских, подьяческих  и стрелецких, но и мещанских.
Были отличные дома и у некоторых горщиков, занимавшихся поисками самоцветов,
а также у старателей, особенно у тех, кому "пофартило", кто случайно находил
не только золотой песок, но и крупные самородки в кварцевых жилах.
     Придавая большое значение Уралу, где изготовлялись пушки и иное оружие,
Петр  I  отправил на  новые заводы большое количество мастеров и  рабочих из
подмосковного  района,   а   еще  раньше  туда  были  посланы  замечательные
организаторы железоделательных и  медеплавильных заводов и  новых городов --
Н. Д. Демидов,  В. Н.  Татищев и В.  И. Геннин. Несмотря на старания  Петра,
присланной  рабочей  силы для новых заводов  явно не хватало. Особенно остро
ощущалась недостача квалифицированных мастеров и ремесленников. Но выход был
найден, конечно, не без участия Демидова, Татищева и Геннина.
     Из  идущих по этапу  в Сибирь  на каторгу и вольное поселение уголовных
преступников отбирались слесари, плотники, каретники, мастера иных профессий
и  направлялись  в   Оренбургский  и  другие  уральские  остроги,  где  были
оборудованы  специальные  мастерские. Этот не новый в истории государств, но
весьма удобный и рентабельный способ вербовки квалифицированной рабочей силы
дал, несомненно,  положительный результат. Многие  из каторжников по отбытии
срока оседали в уральских городах, обзаводились семьями и вливались в артели
старателей или превращались в горщиков, безустали искавших золотые россыпи и
драгоценные камни. Некоторые из этих изыскателей впоследствии стали крупными
золотопромышленниками и обладателями уникальных самоцветов.
     В те  времена хищнически шла  разработка и добыча  золота и самоцветов.
Богатство людей зависело от случая. Напоролся старатель на золотоносную жилу
или нашел  горщик друзу с  крупными изумрудами и уже он не Васька, а Василий
Терентьевич, и  не  он,  а  перед  ним  купчик  шапку  ломает. Некоторые  из
счастливцев, получив большую  сумму за струганец (как тут называют отдельные
драгоценные  и  полудрагоценные  кристаллы самоцветов,  годные  для  поделок
брошек,  серег и  колец),  прокучивал  на  Ирбитской  ярмарке  или  в  самом
Екатеринбурге  все деньги до последней полушки. Впрочем, кутежами и дебошами
отличались не только счастливчики, но и степенные промышленники; особенно же
славились этим их взрослые сыновья.
     Известный своими чудачествами демидовский отпрыск  Прокопий, тот самый,
что   впоследствии  приобрел  в  Париже   "Санси",  появившись  с  медным  и
чугунолитейным  товаром  на Ирбитской  ярмарке, зашел в трактир.  Жалуясь на
сырость, он  потребовал у полового  кварту вина и три фунта зернистой  икры.
Когда приказание было выполнено, Демидов заставил полового мазать икрою свои
сапоги, "дабы  оные не пропускали влагу  и приобрели особый лоск". С тех пор
лучшая икра в Ирбите стала называться Прокопьевской...
     Пришел старик с хворостом. Набросав на покрывшиеся пеплом угли сосновых
шишек и хвои, стал подкладывать в разгоравшийся костер сухие ветки.
     -- На чем это я остановился?
     -- На подготовке сюрприза царице.
     -- Ах, да...
     ...Думали  -  гадали  знатные  ювелиры  и  почтенные  горщики и  решили
изготовить из темно - лилового аметиста  камею:  семь сантиметров в длину  и
пять в  ширину, а  на камне  том  чтобы искусный  гравер  вырезал  подлинный
портрет самой царицы  и чтобы под ним год был поставлен и от кого  сия камея
дарена. Для сего  дела стали искать по  всем копям и  горам Урала  струганец
редкостной величины.
     Наконец  близ  деревни   Шайтанки  горщики  нашли  большой  аметистовый
кристалл.  Обработали его  по  всем  правилам.  Камея получилась знатная,  с
большим  сходством. Так что царица даже  обняла Прокопия  за сувенир и наказ
дала,  чтобы все демидовские  заводы разделить меж братьями  поровну.  А  на
прощанье  велела  напомнить  директору Екатеринбургской гранильной  мельницы
Коковину,  что  нынче  в Санкт-Петербурге мода на дымчатый  топаз устарела и
золотистый теперь  в  предпочтении. Ну, Прокопий, конечно, отдал  государыне
низкий поклон и голубем сизокрылым полетел на Урал.
     Выслушал Коковин наказ царицы и пояснение дает:
     --   Дымчатого   кварца   у   нас   вдосталь,   а    винно-желтого   да
соломенно-медового  топаза и в Мурзинке и в Ильменских горах мало  осталось:
Париж, Лондон и Берлин скушали. Теперь хоть сам поезжай за  ними в  Саксонию
или Австралию.
     -- Ну, как хочешь,-- говорит ему Прокопий,-- а чтобы золотистые тумпазы
в Питере были.
     На другой день Коковин отправил в столицу весь запас этих замечательных
уральских  камней, превосходящих по  своей  красоте не  токмо  саксонские  и
австралийские, но и прославленные бразильские топазы.
     А через месяц получил на такие же каменья новое требование. Ну что  тут
будешь делать?
     Слух  какой  на  Урале  --  как  ветер  в степи. Городишко Екатеринбург
маленький, бабы сплетни вяжут, как платки пуховые. Словом, к вечеру и стар и
млад знали,  что  директор  гранильной фабрики  господин  Коковин  ходит  по
горщикам как неприкаянный.
     А рано утром к нему заявился дьякон Волоколамов.
     --  Скорблю, -- говорит  долгополый, -- о горе твоем. Гложет  душу твою
грешную  червь  сомнения.  А  избавление  от  дум  тревожных обрящешь  через
покаяние да молитвы господние.
     -- Не в ту сторону, отче,  удочку  забрасываешь.  Говори толком:  зачем
пришел?
     --  Что  ж, коли по-деловому  --  можем  и  по-деловому. Зная  про ваши
затруднения  в  отношении  тумпазов  винно-медовых, предлагаю чудо.  Вы  мне
сдаете дымчатые, а  на другой день получаете золотистые. Есть у нас в алтаре
икона такая чудотворная, из Суздаля привезенная, великомученицы Варвары. Она
все может, не то что камню какому цвет переменить,  а из грешника праведника
сделать.  Но только уговор:  по полтиннику за  каждый  тумпаз.  Кесарево  --
кесарю, а богово -- богу.
     Хотел было господин Коковин прогнать дьякона из дома, да постеснялся --
сан-то  духовный.  Дал ему, чтобы  отделаться от  непрошеного  гостя,  пяток
дымчатых топазов и вежливо проводил до калитки.
     На  следующий  день,  как только  отзвонили  после  заутрени,  подходит
Волоколамов к открытому окну спальни директора и  кладет  на подоконник пять
золотистых топазов.
     Глянул Коковин на камни, в руку взял: холодные -- неподдельные, значит.
Что  за  притча? Уплатил,  как сговорились, и  сразу  целую  сотню  дымчатых
отвалил, да  на всякий случай, чтоб  не подменили,  па трех  камнях  зарубки
алмазом сделал.
     Через два дня обратно полностью получает, и три с пометками. Все топазы
один в один винно-желтые, чистые, прозрачные. И куда это дым - туман девался
из каменьев --  непонятно. Может, и в самом  деле  чудо какое?  Сдал Коковин
дьякону  еще сотню, потом другую,  третью  и деньги  по уговору платит. А  в
какую  статью  расходов  их  записать  --  не   знает.   Не  на  Варвару  же
великомученицу!
     Волоколамов  тем временем  богатеть стал,  сад  фруктовый с  флигелем у
соседа откупил, дом  забором  тесовым обнес, фасад охрой покрасил, чтобы про
цвет желтый завсегда помнить.
     Много  денег - Коковин дьякону выплатил. Обидно. Стал  он доискиваться,
каким манером Волоколамов цветопревращение делает. С аптекарем познакомился.
Спрашивает:
     -- От чего дьякон и дьяконица лечатся и какие лекарства у вас покупают?
     -- Они,--  говорит аптекарь,--  люди здоровые, и он бугай бугаем, и она
розовая да пышная, как яблоко наливное. Только Аграфена Дмитриевна  растяпа.
Вы не слыхали, как она серьгу потеряла?
     -- Какую серьгу?
     --  С дымчатым  топазом. Пекла она, значит,  пасхальные куличи. Глянула
случайно в зеркало, видит -- одна серьга есть, а другой нет. Только что была
--  и  нет.  Перевернула  Аграфена  весь  дом,  всюду  перешарила.  Словно в
преисподнюю подвеска провалилась. Не так дорога  серьга, как подарок свекра.
А на другой  день,  в Христово воскресенье, сели к столу... И моя племянница
Настька  там была.  Разрезали кулич, а из  него серьга выпала,  да только от
угольного  жара дымчатый топаз, в тесте запеченный, в золотистый  обратился.
Одна серьга с дымчатым, другая -- с золотистым! Чудеса!..
     Глянул аптекарь на своего собеседника, а на том лица нет.
     -- Что с вами? -- спрашивает.
     -- Ничего,  ничего, -- отвечает Коковин. -- Я  вспомнил, что кладовую с
самоцветами не запер.-- И, не простившись с аптекарем, домой ушел...
     А все же погиб Коковин через один небольшой зеленый камешек. Через него
он и чести, и жизни своей решился...
     ...Самоцвет--камень светлый, его трогать можно только чистыми руками,--
так у нас на Урале старики сказывают.
     Неподалеку  от  нас со звоном упала  кедровая шишка  и в туманной дымке
костра промелькнула  юркая фигурка белки. Иван Степанович подбросил в костер
охапку хвороста и продолжал рассказ:
     --  Отзвенели  в  Петербурге  подвески  топазовые,  а  балы   да  танцы
продолжаются. Только  моды пошли иные  -- на  костюмы да на опахала складные
для наведения на  себя прохлады. А чтобы руки у  барышень не потели, ишь что
модницы удумали -- шары хрустальные!
     Стали горщики  по  всему  Уралу  "погреба" с  хрусталем  отыскивать  да
струганцы,  что покрупнее,  честь  по  чести,  сдавать  директору гранильной
фабрики Коковину. А тот после обточки, с фельдъегерями да курьерами разными,
за тем присланными, шары  эти хрустальные на тройках с бубенчиками отсылал в
Санкт-Петербург.  Он   шары   --   ему   благодарность;   он   шары  --  ему
вознаграждения. Вот так и жил в почете да в холе господин Коковин.
     Поднялся хрусталь в цене свыше всякой меры! Сказывали, что на ассамблее
еще при Петре I не то  англичанин,  не то немец какой  за подаренный ему ша