"По тушканчикам стреляли,  товарищ
генерал". Нет, хватит. Следующий раз навожу  сам.  Тоже  мне  специалисты,
интеллигенты занюханные.
   Лида  Ромнич  медленно  поглядела  на  него  и  опустила  глаза.   "Эх,
сфальшивил", - подумал Скворцов.  Впрочем,  не  беда.  Впереди  еще  целых
четыре дня, он еще исправится. Сейчас для него всего важнее было попасть в
самую точку. Навести и попасть. Он попадет. Он всегда верил в свою  удачу,
и она его, в общем-то, не подводила.
   - Готовить следующий, - приказал он.
   Горячий ветер дул порывами, сохраняя направление,  но  меняя  скорость.
Под ветром бурьян в степи весь  полег,  прижавшись  к  земле,  еле  шевеля
иссохшими пальчиками. Сквозь мутную мглу  наверху  солнце  проклевывалось,
как воспаленный, нехороший глаз. Невдалеке от стрельбовой  площадки  сидел
на  земле  самолет-мишень,  тупорылый  и  обреченный,   черными   крестами
размеченный на убой. От ветра он  был  закреплен  на  расчалках.  Расчалки
натягивались и звенели, самолет рвался,  как  животное  на  цепи.  Солдаты
готовили очередной выстрел под  наблюдением  ведущего  инженера  -  тощего
верзилы с медным равнодушным лицом.
   - Готово, товарищ майор, - доложил ведущий. - Сами наводить будете  или
как?
   - Сам, - ответил Скворцов. - Тряхнем стариной.
   Ну, теперь держись. Он посмотрел в окуляр  прицельной  трубки.  В  поле
зрения отчетливо был виден перевернутый  самолет  с  небом  внизу,  черный
крест на борту фюзеляжа и паутинное перекрестие  оптики.  Надо  попасть  в
черный крест, прямо в сердцевину черного креста. Взять поправку на  ветер.
Ветер по метео - тринадцать - пятнадцать метров  в  секунду.  Он  прикинул
поправку в уме и стал осторожно перемещать перекрестье, попеременно вращая
рукоятки горизонтальной и вертикальной наводки. Кажется, навел.
   - Внимание... Огонь!
   Опять нарастающий свист и шелковый шелест.  Потом  тупой  удар.  Снаряд
попал в самолет. Взрыва не было.
   - Тьфу ты, пропасть, взрыватель отказал! - крикнул Скворцов.
   - Куда ж ты угодил, босяк? - спросил Теткин.
   Скворцов взял бинокль. В районе черного креста пробоины не  было.  Куда
же, черт возьми, делся снаряд?
   - А вот он! - крикнула Лора.
   На самом деле, у корня правой плоскости, в зоне топливных баков, торчал
снаряд - маленький и черный, крестообразным хвостом наружу.
   - Снайперская стрельба, - захохотал Теткин.
   - А ну тебя, - отмахнулся Скворцов. Он внимательно  вгляделся  в  точку
попадания. Над ней потихоньку поднималось синее курящееся облачко.
   - Горит, что ли? - спросил Теткин.
   - А кто его знает. Кажется, горит.
   - Отчего ему гореть, когда взрыва не было? - спросил Джапаридзе.
   - При ударе иногда загорается.
   - Не видал.
   - Ты, брат, много чего не видал. Молодо-зелено, толсто-бело,  -  сказал
Теткин.
   Джапаридзе, сильно похудевший и загоревший за последнее время, обиделся
и замолчал.
   Скворцов смотрел в бинокль Облачко разрасталось. У его  корня  полыхнул
крохотный оранжевый язычок.
   - Похоже на пожар.
   - Угораздило же тебя, - попрекнул Теткин. - В  самые  баки!  Туда  надо
было в последнюю очередь.
   - Благодарю за ценное указание.
   Скворцов злился.
   - А горючее в баках есть?
   - Остатки. Опасно не горючее, а пары. При такой температуре...
   - Да, разнесет всю плоскость  к  чертовой  матери.  Эх,  жалко.  Другой
мишени-то не дадут.
   - Не нуди.
   Скворцов был огорчен и раздосадован. Он не привык  к  неудачам,  а  тут
еще...
   - Что же, рванет он в конце концов или не рванет? - нетерпеливо спросил
Теткин.
   - Только на нервы действует, - пожаловалась Лора.
   Ведущий спокойно выбрал себе ящик,  сел  и  закурил,  искусно  заслонив
ладонями огонь.
   Скворцов  глядел  в  бинокль.  Облачко  рассеивалось  и  вскоре  совсем
исчезло. Снаряд торчал из обшивки, на вид совершенно безвредный.  Огня  не
было видно.
   - Пожар как будто самоликвидировался, - сказал Скворцов. - Все-таки еще
немного подождать придется.
   Прошло минут десять. Все смотрели на самолет как на  кормильца.  Он  не
подавал никаких признаков чего бы то ни было.
   - Ну что же, товарищи, - сказала Лида Ромнич. - Надо принимать какое-то
решение.
   - Давайте ударим еще разок по фюзеляжу, - лихо предложил Теткин. - Я на
этот раз наведу - пальчики оближете. У меня сформировалась новая теория.
   - А обмер повреждений? - обиженно спросил  Джапаридзе.  -  Как  хотите,
лично я обмерять не  пойду.  Снаряд  в  каждый  момент  может  взорваться.
Большое спасибо.
   - Пойду извлеку его и обезврежу, - сказал Скворцов.
   - Извлеки сначала себе голову, - сердито ответил Теткин.
   - Пустяки. При точной работе - никакого риска. Я с каждым  снарядом  на
"ты".
   - Не советую, - сказал Джапаридзе. -  Ничем  не  оправданное  нарушение
правил безопасности. Правильно я говорю, товарищ Мешков?
   - Со своей стороны, санкционировать не могу, -  ответил  ведущий,  -  а
впрочем, дело ваше. - Ему было все равно.
   - Что же нам, по правилам безопасности, спать  ложиться?  -  возмутился
Теткин.
   - Дело ваше, а то можно и по домам.
   Теткин плюнул. Скворцов  поправил  фуражку,  закрепил  под  подбородком
ремень, бросил папиросу, взял ломик и зашагал в сторону самолета.
   - Пашка, ты сдурел? - завопил Теткин.
   Лора охнула и схватила за руку Лиду Ромнич.
   - Сумасшедший, чего он делает? Останови, у тебя на него влияние.
   - Павел Сергеевич...
   Скворцов шел к самолету прямо и четко, держа  перед  собой  ломик,  как
маршальский жезл. Лида следила за ним, сжав губы и руки. Он  все  шел.  До
самолета было не так далеко, а он все шел. "Что ж это такое? - думала она.
- Что ж это такое?" Она укусила свой палец у  самого  ногтя,  не  чувствуя
боли. В эту минуту Теткин захохотал, хлопнул  себя  по  колену  и  ринулся
вслед за Скворцовым:
   - Пашка! Погоди! Я с тобой!
   Лора  вскрикнула.  Скворцов  шел  не  оборачиваясь.  Теткин  вприпрыжку
догонял его и что-то кричал, размахивая руками. Они  почти  поравнялись  с
самолетом, когда произошел взрыв.
   Сверкнуло пламя, и сразу же место, где стоял самолет, заволокло дымом и
пылью. Из  черного  облака  неправдоподобно  медленно  поднимались  рваные
лоскутья обшивки и  столь  же  медленно  падали.  Лора  закричала  заячьим
криком. Все побежали в ту сторону. В дыму появилась  человеческая  фигура.
Она медленно, как бы колеблясь, задвигалась и стала на колени.
   - Колюшка! - кричала Лора. - Колюшка мой!
   Лида бежала впереди всех. Упругая степь словно подкидывала ее  ноги.  В
горле было горько и горячо. Дым рассеивался.  Стало  видно  самолет  -  он
горел горизонтальными струящимися языками. На земле  лежала  одна  фигура,
возле нее на коленях стояла другая. Лежал  Теткин,  стоял  Скворцов.  Лида
остановилась,  дрожа  от  прерванного  бега.  Теткин  лежал  навзничь,   с
закрытыми глазами. На голубой рубашке сбоку растекалось  красное  страшное
пятно.
   - Ранен, - сказала Лида. - Серьезно?
   - Не знаю, - отвечал Скворцов, повернув к ней чужое, испачканное землей
лицо. - Я же его не звал.
   - Вы-то целы ли?
   - Вполне.
   Подбежала Лора. Она упала на землю рядом с Теткиным.
   - Колюшка, - кричала она. - Колюшка!
   Тут Теткин открыл один глаз и сказал:
   - Колюшка - это не человек, а рыба.
   - Жив, дорогой мой, жив! - запричитала Лора.
   Теткин закрыл глаз.
   - Ну, хватит, - сказала Лида. - Надо его осмотреть. Давайте сюда нож.
   Скворцов подал ей  перочинный  ножик.  Она  разрезала  голубую  рубашку
Теткина сверху донизу. Шелк резался  с  противным  скрипом.  Теткин  снова
открыл один глаз, сказал:  "Паразиты,  моя  лучшая  тенниска"  -  и  опять
закрыл. Лида осмотрела рану. Небольшое отверстие  под  ребром  -  наверно,
осколок снаряда. Крови много. Она вытирала ее  косынкой,  может  быть,  не
надо было, но она вытирала, косынка намокла, пальцы склеились.
   - Немедленно госпитализировать! - кричал Джапаридзе.
   Ведущий инженер Мешков стоял тут же, руки  в  карманах  комбинезона,  с
медным равнодушным лицом.
   - А вы чего стоите? - закричала на  него  Лида.  -  Есть  у  вас,  черт
возьми, походная аптечка?
   - Есть.
   - Так давайте ее сюда, да поживее!
   Мешков затрусил за аптечкой. Кровь все текла.  Принесли  аптечку.  Лида
зубами распечатала бинт и  сделала  перевязку.  Лора  помогала  ей  и  все
приговаривала:
   - Осторожней, ему же больно.
   Теткина понесли к машине. Перепуганный Тюменцев помог устроить раненого
на заднем сиденье. Ноги не укладывались.
   - И я с ним, и я! - кричала Лора.
   Голову Теткина положили к ней на колени.
   - Колюшка, Колюшка, - повторяла она.
   Теткин открыл на этот раз оба глаза и сказал ей:
   - Не ори, дура. В чем дело? Ну, женюсь я на тебе, женюсь обязательно.
   Лида с аптечкой в руках села рядом с  Тюменцевым.  Машина  тронулась  и
скоро скрылась из виду.
   - Я же предупреждал: не надо рисковать, - сказал Джапаридзе.
   - Молчи, убью, - ответил Скворцов.
   Ведущий пошел к  телефону  сообщать  начальству  о  ЧП  -  чрезвычайном
происшествии.
   Скворцов вспомнил, как девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года,
будучи дежурным по части, он  щегольски  докладывал  начальнику:  "Товарищ
генерал, за время моего  дежурства  случилось  чрезвычайное  происшествие:
победоносно закончилась Великая Отечественная война". И как  просто  седой
генерал, подавая ему руку, ответил: "Здравствуйте".
   Дорастет ли он  когда-нибудь  до  простоты?  Или  так  и  умрет  старым
щеголем?
   Самолет горел на  ветру  рьяно  и  радостно.  Куски  пылающего  металла
отрывались от него и летели в степь. Красота огня, бегущая  красота  огня.
Скворцов смотрел на любимый огонь и  чувствовал  себя  пустым,  виноватым,
брошенным судьбой. Он сбивчиво думал: "Был бы жив. Ничего мне не надо. Был
бы жив. Чтобы нашел шляпу и хохотал уже до вечера".
   - Кто-то сюда едет! - крикнул Джапаридзе.
   По дороге двигалось пыльное облако - шла серая легковая машина.
   - Достанется тебе по первое число.
   Скворцов молчал.
   Машина подошла к  площадке.  Из  нее  вышел  генерал  Сиверс.  Скворцов
подошел к нему, взяв под козырек:
   - Товарищ генерал, докладываю обстановку. Испытания начались  в  девять
ноль-ноль местного времени. Израсходовано шесть снарядов первого  образца.
Пять выстрелов оказались незачетными, так как попадания в мишень  получить
не  удалось.   Последний,   шестой   выстрел   дал   попадание.   Стрельба
производилась по фюзеляжу, но, из-за неудачно взятой  поправки  на  ветер,
попадание  произошло  в  район  баков.  Взрыватель  не  сработал.  Видимых
признаков пожара не было. Чтобы сохранить ценную  мишень,  принял  решение
извлечь   и   обезвредить   снаряд.   Попытка   не   удалась.    Произошел
самопроизвольный  взрыв,  по-видимому  в  результате  нагревания.  Самолет
воспламенился.  При  взрыве  ранен  старший  научный   сотрудник   Теткин.
Отправлен в госпиталь машиной. Доложил майор Скворцов.
   Генерал Сиверс посмотрел на догорающий самолет и сказал:
   - Вот за...цы.



21

   Первое августа. Последний день командировки. Вылет  в  девять  тридцать
Москвы.
   Майор  Скворцов  кончил  укладывать  вещи.  Нехитрое  дело:  бритвенный
прибор, эспандер, трусы, две колоды карт, одеколон,  мыло  -  вот  и  все.
Главное, ничего лишнего. Чемодан маленький, как портфель.
   Не забыть побриться перед отъездом. Он позвонил на метео:
   - Как у вас с погодой?
   - Нормально. Пять - семь метров в секунду.
   - Полеты разрешены?
   - Так точно.
   Значит, летим. Все в порядке. Времени вагон.
   ...В самолете будет холодно, я накрою ее и  себя  чехлом  от  мотора  и
будем сидеть плечом к плечу до самой Москвы. А дальше? Там видно будет.
   Скворцов начал бриться. Он, не торопясь, взбил мыльную  пену  в  тазике
(он любил, чтобы много пены), намылился, взял бритву и провел по  щеке.  В
дверь постучали.
   - Войдите.
   Вошла Лида Ромнич. Он вздрогнул и порезался.
   - Вы? - сказал он, опуская бритву.
   Она молча глядела на него. Какой же он странный  -  с  пеной  до  самых
глаз. А глаза - серьезные, в лохмах ресниц. Красивые. По пене - извилистая
красная дорожка.
   - Вы, кажется, порезались.
   - Это ничего. Простите.
   Он взял вафельное полотенце, вытер лицо, так и стоял,  с  полотенцем  в
руках.
   - Павел Сергеевич, дело в том... Я сегодня не лечу. Прислали  продление
командировки. Сейчас еду в поле. Пришла попрощаться.
   Он стоял, постепенно бледнея, и вдруг сказал:
   - Любимая, что же нам-то с вами делать, а?
   - А ничего, - быстро ответила Лида. - Ничего нам с вами делать не надо.
   - Верно, - сказал Скворцов. - Делать нам с вами, пожалуй, нечего.
   - Ну, вот. Мне сейчас пора ехать, и я вас больше не увижу, так  давайте
попрощаемся.
   Он взял ее за руку и посмотрел в глаза.
   - Нечего, нечего, - сказала она. - Нечего вам на меня смотреть.
   - Ну, будьте здоровы.
   - И вы.
   Лида сбежала с лестницы, села в газик и хлопнула дверцей:
   - На десятую, пожалуйста.
   - А товарищ майор? - спросил Тюменцев.
   - Он не едет. Он сегодня в Москву улетает.
   - Как же так? А я не знал.
   Тюменцев даже побледнел под своим пухом и повторил:
   - Как же так?
   - А вот так. Поедемте.
   Тюменцев медлил, что-то искал у себя под ногами и вдруг спросил:
   - А вы не имеете против, если я зайду с товарищем майором попрощаться?
   - Пожалуйста. Я подожду.
   Тюменцев постучался в номер.
   - Войдите.
   Майор Скворцов стоял с полотенцем в руках.
   - А, это ты, Игорь. Так ведь еще рано. Через полчаса поедем.
   - Товарищ майор, меня  на  десятую  разнарядили.  Вас,  наверно,  Букин
повезет.
   - А ты что?
   - Проститься зашел. Извиняюсь, товарищ майор.
   - Да, да. Проститься. Очень хорошо, что зашел. Садись, Игорь.
   - Некогда, товарищ майор.
   - Постой. Папиросы возьми.
   - А как же вы, товарищ майор?
   - Обойдусь. Бери, бери.
   Тюменцев взял папиросы.
   - Будешь в Москве - заходи, звони. Вот тебе адрес, телефон.
   Тюменцев бережно сложил бумажку и сунул ее за борт пилотки.
   - Разрешите идти, товарищ майор?
   - Иди. Всего тебе. Будь здоров. Руку давай.
   Они попрощались за руку. Тюменцев вышел.
   По дороге на десятую площадку он был молчалив. Нет, не так хотел бы  он
попрощаться с майором. А как? Он и сам не знал. Он вел машину и придумывал
варианты. Вот как он должен был сказать: "Товарищ майор, вы такой человек,
прямо редкий человек. Если бы все люди у нас были  такие,  можно  было  бы
строить коммунизм". А майор ответил бы: "Спасибо, Игорь. И я тебя полюбил.
Хотел бы я иметь такого сына. Желаю тебе больших успехов в учебе и  личной
жизни". Нет, так бы майор не сказал. Он бы сказал по-другому...
   И всю дорогу  Тюменцев  маялся,  придумывая  свой  разговор  с  майором
Скворцовым, но так и не придумал.
   А Лида Ромнич смотрела в степь: она лежала кругом, истерзанная огнем  и
солнцем, расстрелянная, замученная, потерявшая облик земли.


   Ефрейтор Букин довез его до  аэродрома.  Скворцов  вышел  из  машины  и
присоединился к группе ожидающих. В центре  ее  стоял  генерал  Сиверс,  а
перед ним, навытяжку, - полненький капитан с красными ушами.
   - Паа-слуш-те, капитан, - говорил Сиверс  врастяжку,  с  каким-то  даже
гвардейским  акцентом,  -  вы  знаете,  какая  разница  между  мужчиной  и
женщиной?
   Капитан, на мгновение озадаченный, что-то сообразил и расплылся:
   - Знаю, товарищ генерал.
   - Да нет, что за пошлость. Кроме той элементарной разницы, о которой вы
сейчас подумали, есть еще одна, более существенная. Знаете вы ее?
   - Никак нет, товарищ генерал.
   - Так знайте. Разница в том, что мужчина застегивается слева направо, а
женщина - справа налево. Теперь поглядите на себя  и  наглядно  убедитесь,
что вы - женщина.
   Капитан уставился на свои двубортный китель, растерянно пошевеливая  то
правой рукой, то левой.
   - Экой вы бестолковый, - сказал Сиверс  и  перестегнул  ему  китель  на
другую сторону. - Советую  заучить,  где  правая  сторона,  а  где  левая.
Поняли?
   - Понял, товарищ генерал.
   - И больше никогда так не застегивайтесь. Вы  же  называетесь:  офицер.
Уважение к форме - часть воинской доблести. Вам  когда-нибудь  говорили  о
русской воинской доблести?
   Капитан оживился:
   - Мы - наследники Суворова...
   - Ясно. Идите и больше не грешите. Прощаю вас, наследник Суворова.
   Капитан отошел. Началась посадка  в  самолет  -  на  этот  раз  он  был
полупассажирский, отапливаемый, с четырьмя  мягкими  креслами  в  передней
части салона. Сиверс немедленно сел в кресло. Скворцов остановился рядом.
   - Здравия желаю, товарищ генерал. Разрешите сесть?
   - Пожалуйста, буду рад. А, это вы, майор  Скворцов,  лихой  стрелок  по
самолетам? Здравия желаю. Протоиерей энского собора  благодарит  причт  за
бравое и хватское исполнение обязанностей.
   Скворцов сел.
   - Ну как ваш раненый? - спросил Сиверс.
   - Поправляется. Через неделю обещают выписать.
   - Это вам посчастливилось. Могло быть хуже.
   - Слава богу, обошлось. Даже в  некотором  роде  все  к  лучшему.  Лору
Сундукову знаете? Сразу после госпиталя хотят расписаться.
   - Это такая толстенькая?
   - Да, она.
   - Хорошая женщина. А знаете, о чем я сейчас думал? Вспоминал Державина.
Помните оду Державина на смерть Суворова?
   - Не помню.
   - Надо помнить. Ода называется "Снегирь".

   Что ты заводишь песню военну,
   Флейте подобну, милый снегирь?

   И дальше:

   Сильный где, быстрый, смелый Суворов?
   Северны громы в гробе лежат!

   Отличные стихи. Какова аллитерация:  "Северны  громы  в  гробе  лежат!"
Тухачевского вот тоже нет. А какой был полководец!
   Скворцов смутился, не зная, что отвечать.


   Самолет взревел, двинулся по  летной  дорожке,  некоторое  время  мягко
подпрыгивал, потом оторвался от земли и полетел.
   Сиверс  сидел  с  закрытыми  глазами.  Два  других  кресла   оставались
свободными.  На  боковых   сиденьях   разместились   попутчики-офицеры   -
кругленький капитан, наследник Суворова, вероятно  москвич  (для  здешнего
полноват),  и  два  других,  без  сомнения  здешних,  -  оба   коричневые,
высушенные, с резкими белыми морщинами у глаз. Один постарше,  угрюмоватый
майор, а другой лейтенант, с белой улыбкой. Он никого из них не знал.  Ну,
и хорошо, что не знал. Хорошо, что один.
   Скворцов взял газету,  но  ему  не  читалось.  Моторы  гудели,  самолет
подныривал и выравнивался, каждый раз чуть меняя  тембр  рева.  За  окнами
была какая-то облачная чушь - смотреть не на что. Он опустил газету и стал
думать. Мысли были очень длинные - каждая в час длиной.
   Например,  он  думал  об  Игоре  Тюменцеве,  видел   его   лицо   сзади
вполоборота, когда он сидит за рулем: пушистую щеку и умный голубой глаз с
девчачьими  ресницами.   Эх,   нескладно   получилось...   Парень   пришел
попрощаться. Надо было поговорить,  порасспросить...  Он  жалел,  что  так
вышло, а главное, эта жалость длилась. Обычно он не думал много над своими
промахами. Он как-то убежден был, что жизнь  бесконечна  и  каждая  ошибка
исправима. А сегодня понял, и даже не понял,  а  кожей  почувствовал,  что
жизнь конечна,  очень  даже  конечна,  и  в  ней  всякое  лыко  в  строку.
Незаданный вопрос. Несказанное слово. Или сказанное, но не то.
   Потом  он  стал  думать  про  Теткина,   который,   слава   богу,   уже
поправляется, а если бы погиб, то это была бы вина -  ух,  какая  вина!  И
что, в сущности, результат для оценки вины не так уж  важен  -  вина  есть
вина, и никуда не денешься. По смежности с Теткиным он  вспомнил  генерала
Гиндина, лежавшего в том же госпитале, и от души пожелал  ему  здоровья  и
долгой жизни. Он еще не  знал,  что  генерал  Гиндин  сегодня  умер,  и  в
Лихаревке сейчас только и разговоров, что об этой смерти.
   И, конечно, больше всего он думал о  Лиде  Ромнич.  Даже  не  думал,  а
просто представлял себе, как она стоит там одна на  своих  длинных  ногах,
становясь с каждой