ты знаешь?
   - Я все знаю. Есть юг и север. На юге жарко, на севере холодно.  А  еще
есть восток и запад, там средне, не жарко, не холодно, просто тепло.
   - Да ты, брат, образованный!
   - Я все знаю. Вот мама у меня глупая. Не очень, а так, немножко глупая.
Я ей говорю, а она не слушает. Я спрашиваю: "А машины кверх ногами ходят?"
А она говорит: "Ходят". А сама плачет. Смешно?
   - Я уже говорил: не смешно.
   Сережа примолк, а потом сказал:
   - У меня жена и пять детей. Я их не бросил.


   Вокруг дома начсостава, как  грибы  на  опушке,  разрослись  деревянные
бараки, покосившиеся, сумрачные, с антеннами на крышах. Из  одного  барака
выбежала женщина лет тридцати, растрепанная, в пестрой юбке. Она метнулась
к ним, как птица, упала в пыль и крепко обхватила Сережу побольше:
   - Сереженька, куколка моя, ягодка ненаглядная, нашелся, родной.
   Она плакала, резко мотая сухими мятыми волосами.
   - Вы за ним лучше смотрите, - сказал Сиверс.
   - Ой, гражданин хороший, вас-то я и не заметила! Это вы их привели? Где
ж вы их разыскали?
   - В реке.
   Женщина побледнела и встала, отряхивая юбку.
   - В реке? Надо же! Это все Зайцев, его так к воде и тянет!  Говорила  я
тебе, - накинулась она на своего Сережу, - не ходи  с  этим  бандитом!  Он
тебя хорошему не научит. Это есть бандит.
   "Бандит" скромно стоял, глядя на свои маленькие ноги.
   - В реке! Это подумать! Другой раз насовсем  утонут!  Нет,  я  его  под
замок,  запру  начисто,  пусть  дома  посидит,  уголовник!  А  вас-то  чем
благодарить? Разве что пол-литра есть... Интересуетесь?
   - Непьющий.
   - А зовут-то вас как, вы меня простите?
   - Александр Евгеньевич.
   - Век буду вас помнить, Александр  Евгеньевич!  А  может,  зайдете?  Не
водочки, так чайку? Не прибрано только у нас, вы уж извините...
   - Нет, спасибо. Мне еще надо этого вот архаровца довести. Где он живет?
   - А вот, аккурат где агитпункт. Лучше давайте я вас провожу.
   - Не беспокойтесь.
   - Какое беспокойство? Вы их из воды... Да я век должна...
   - Вот мой дом, - сказал Сережа-маленький.
   Сережа побольше шел, крепко вцепившись в руку матери. Лицо у него  было
напряженное и гневное.
   Они вошли во двор, где агитпункт. Навстречу  им  что-то  яркое,  топая,
бежало по асфальту. Это была толстая женщина в пестром, большими  цветами,
халате. Она бежала, переваливаясь на очень  высоких  каблуках,  и  крупная
грудь моталась туда-сюда.
   - Вы еще за это ответите, Иванова! - крикнула  она.  -  Я  этой  дружбы
никогда не одобряла, и вот доплясались!  Давайте  мальчика!  -  Она  резко
дернула к себе Сережу-маленького и строго спросила: - Где его кофта?
   - Вот, - сказал Сиверс.
   - А почему мокрая? Безобразие! Я вашего сына теперь на порог  не  пущу,
больше того, во двор не пущу! Это квинтэссенция хулиганства! Я обращусь  в
милицию!
   Она повернулась  и  пошла  прочь,  таща  за  руку  Сережу-маленького  и
размахивая мокрой кофтой. Коричневая дверь подъезда захлопнулась за ней  с
пушечным звуком. Сережа-большой заплакал.
   - Не плачь, моя ягодка, не дам я тебя в обиду.
   - Ну, ладно, - сказал Сиверс, - я пойду.
   - А к нам? Чайку?
   - В другой раз, спасибо.
   Сиверс пожал ей руку и пошел в сторону своей гостиницы.
   - Хороший человек, - вздохнула женщина.
   - Он из пакеты умеет, - сказал Сережа.
   - Пакета, пакета. Горе ты мое, а не пакета.



10

   На пятницу испытаний не было  назначено,  и  Скворцов  с  удовольствием
проспал лишних два часа. Он,  когда  удавалось,  любил  поспать,  особенно
проснуться и опять заснуть, зная, что торопиться некуда.  Он  даже  просил
товарищей, чтобы его будили и говорили:  "Вставать  еще  рано".  Черт  его
знает, что ему в этом  нравилось.  Должно  быть,  ощущение  неисчерпанного
счастья.
   Сегодня его никто не будил. Он  проснулся  сам,  оделся,  умылся  (вода
была) и вышел  в  вестибюль.  Дверь  в  дежурку  стояла  приоткрытая;  там
разговаривали две женщины.
   - Не живет гриб, - говорила одна. - Сморщился, весь повял. Воздух,  что
ли, для него плохой? Нет, плохо здесь все-таки для русского человека.
   - Чего хорошего.
   - Ну, пойду. Спасибо на ласке. Гриба попила...
   - Заходи еще когда, попьешь.
   Зайду когда. А тебя, я гляжу, все разносит.
   Чисто нервное. От нервов полнею.
   Скворцов засмеялся, распахнул дверь, повесил ключ и сказал:
   Здравствуйте, девушки. Все щебечете?
   "Девушкам" было лет по пятьдесят, но они смутились и захихикали.
   - Товарищ майор? - сказала толстая заведующая.  -  А  я-то  смотрю,  не
захворали ли? Десятый час, а ключ в двери.
   - Спал и видел вас во сне, Марья Евстафьевна.
   - Все небось выдумываете.
   - Честное слово. Люблю роскошных женщин.
   Заведующая покраснела до самых плеч и прикрыла рукой вырез сарафана.
   - Что вы только говорите, товарищ майор.
   - А сами небось женатые, - сказала худая гостья.
   - К сожалению, да. Поторопился. А был бы я свободен...
   - Был бы свободен - то-то бы дал дрозда, - задумчиво заметила гостья.
   - Очень метко сказано. Именно дрозда.  Ну,  ладно,  девушки,  пора  мне
идти. Ауфвидерзеен, на языке врага.
   Скворцов откозырял и вышел. Прежде  всего  он  зашел  в  столовую,  где
завтраки кончились, а обеды  не  начались,  но,  разумеется,  Симочка  его
накормила. У выхода  из  столовой  его  задержал  бродячий  пес  по  имени
Подхалим. Он дрался на помойке с высоконогой свиньей, но, узнав Скворцова,
кинулся ему в колени, неистово виляя хвостом и повизгивая от счастья.
   - Собака ты, собака, - говорил Скворцов, трепля его по загривку,  -  ну
что тебе надо, собака? Есть тебе хочется, собака?
   Подхалим глазами показал, что да.
   Скворцов сбегал на кухню, насмешил судомоек, выпросил у  повара  кость,
бросил ее Подхалиму, радостно посмотрел на радость собаки и пошел по своим
делам.  Ему  нужно  было  зайти  в  отдел   Шумаева,   а   потом   в   ЧВБ
(чертежно-вычислительное бюро) к майору Тысячному.
   Невысокий кирпичный  корпус  (так  называемый  лабораторный)  был  весь
обсижен ласточкиными  гнездами.  Хозяйки-ласточки  черно-белыми  стрелками
сновали вокруг него. Направляясь к входной двери,  Скворцов  с  удивлением
увидел, как из окна вывалился  стул,  ударился  о  землю,  перевернулся  и
рассыпался. Вскоре за ним последовал второй стул, затем третий.
   - Что это у вас стулья из окон летают? - спросил он у дежурного,  входя
в коридор.
   - Подполковник Шумаев выбрасывает, - неохотно ответил дежурный.
   - А зачем?
   - Кто ж его знает? Не понравились.
   Скворцов вошел в кабинет Шумаева в  тот  самый  момент,  когда  хозяин,
размахнувшись, выбрасывал в окно четвертый стул. Потом он тигром подошел к
столу, взял стоявшее  за  ним  кресло,  повертел,  осмотрел  критически  и
поставил на место. Кресло было обыкновенное, канцелярское,  с  деревянными
подлокотниками, и, видимо, его удовлетворило. Кроме Шумаева и Скворцова  в
кабинете стоял еще лейтенант Чашкин - молоденький  мальчик  с  растерянным
миловидным лицом.
   - Насмехаться над собой не позволю! - крикнул Шумаев и раздул ноздри.
   - Сергей, опомнись, - сказал Скворцов. - Конечно, Александр Македонский
был великий человек, но зачем же стулья ломать?
   - При чем тут Александр Македонский? - сердито спросил Шумаев.
   Чашкин улыбнулся.
   - Стыдно, Сергей, не знать  классиков.  А  вот  лейтенант  Чашкин,  тот
знает, судя по его лицу. Ну-ка скажите ему, Чашкин, откуда это?
   Чашкин покраснел и сказал:
   - Из "Чапаева".
   - Не совсем так, - поморщился Скворцов, - но по смыслу правильно.
   - Товарищ подполковник, разрешите идти? - спросил Чашкин.
   - Идите. Впрочем, постойте. Сначала дайте майору стул. Приличный  стул,
а не такое...
   Чашкин принес обыкновенный венский стул и удалился.
   - Садись, - пробурчал Шумаев.
   Оба сели.
   - Теперь расскажи толком, в чем дело?
   Шумаев, затихший было, опять распалился:
   - Это же  издевательство!  Поставить  мне,  начальнику  отдела,  четыре
стула, и все с разной обивкой! Голубой, зеленый, розовый, черт-те какой! Я
их пошвырял в окно.
   - Кто же над тобой так издевается?
   - Начальник АХО. Зачислил себя в клику святых и  думает,  что  ему  все
можно! Вопиющий факт! У  меня  здесь  солидные  люди  бывают:  начальство,
представители промышленности! Один раз даже замминистра  был.  Что  же  я,
замминистра на разные стулья буду сажать?
   - А что, он такой толстый, что сразу на двух стульях сидит?
   Шумаев не слушал.
   - Не кабинет начальника отдела, а спальня  великосветской  проститутки!
Это удар не только по моему  престижу.  Это  удар  по  престижу  войсковой
части!
   - Закурим, брат, с горя.
   Они закурили. Шумаев понемногу начал отходить.
   - Серьезно, Паша, сил нет работать, -  сказал  он  уже  мягче,  вытирая
платком голый череп. - Дисциплина умирает. Я не  требую  уважения  к  себе
лично. Пусть уважает служебное положение, воинское звание, черт возьми!  А
такие щенки, как этот Чашкин, еще позволяют  себе  улыбаться  в  служебное
время!
   - Брось, он хороший парень.
   - У тебя все хорошие. Ты со всеми готов целоваться.
   - Есть такой грех. А знаешь, я к тебе по делу.
   - Что такое?
   - Подбрось мне человечка два на завтрашний день.
   - Два человечка? - заорал Шумаев. - Ты знаешь мои штаты? Откуда у  меня
два человечка? Кто?
   - Ну, хотя бы Бобров и Логинов.
   - Ты с ума сошел! Буду я швыряться Бобровым!
   - Тогда швырнись Логиновым.
   - Не будет тебе и Логинова. У меня план! Приезжают тут всякие...
   - Спокойнее, Сергей.
   - Как тут будешь спокойнее? -  закричал  Шумаев.  -  Изволь,  посмотри,
какой мне отчет опять прислали! - Он вскочил мячиком,  отпер  сейф,  вынул
толстый, жестко переплетенный том и бросил на стол. - Полюбуйся,  что  они
пишут, мерзавцы! - Он с усилием разогнул отчет, нашел  нужную  страницу  и
ткнул в нее пальцем: - На читай! До чего все-таки доходит  подлость!  Это,
можно сказать, высший пилотаж подлости!
   Скворцов прочел несколько строк,  гневно  отмеченных  по  полям  жирной
линией, вопросительным знаком и двумя восклицательными.
   - Ну и что?
   - Как что? Они же, подлецы, явно против двухточки агитируют!
   - Я этого не заметил.
   - Не заметил! - сатанински захохотал Шумаев. - Младенец невинный!  Нет,
это их политика! Белыми нитками шито! И кто пишет?  Крикун,  приоритетчик,
болван, неуч! Не может отличить электронной лампы  от  керосиновой!  А  ты
посмотри, что дальше написано: "...такие нетерпимые факты допускались и  в
воинской части..."
   Тут Шумаев бросил отчет на пол и стал топтать его коротенькими ножками.
   - Ты полегче, Сергей, такое обращение с  документами  не  предусмотрено
правилами секретного делопроизводства.
   Шумаев одумался, подобрал отчет и швырнул его  обратно  в  сейф.  Попал
метко, на самую полку. Удачное метание несколько его умиротворило.
   - Так подкинешь двух человек? - безмятежно спросил Скворцов.
   - Черт с тобой, бери Лаврентьева и Мешкова - и ни копейки больше.
   - А Логинов?
   - Сказано: нет.
   - Ну, ладно. Будь здоров, не огорчайся,  никто  на  твою  двухточку  не
посягает.
   Шумаев махнул рукой. Скворцов направился в ЧВБ.
   Большое помещение ЧВБ было тесно уставлено разнокалиберными столами, за
которыми маялись  девушки-расчетчицы,  размокшие  от  жары  до  того,  что
ресницы поплыли. На некоторых столах стучали счетные  машинки,  на  других
были разложены чертежи. Воздух был как в улье,  окна  -  наглухо  закрыты.
Скворцов направился в главный угол, где за столом  побольше  других  сидел
майор Тысячный - невзрачный человек лет сорока с толстым носом.
   - Здорово, Алексей Федорович! - бодро начал Скворцов. - Как жизнь?
   Позвонил телефон. Подошла одна из девушек:
   - Алексей Федорович, вас.
   Тысячный поднял маленькие глаза.
   - Кто?
   - Генерал.
   Тысячный засуетился, оправил китель, надел фуражку, подбежал к телефону
и вытянулся:
   - Слушаю, товарищ генерал.
   Разговор был недолгий. Тысячный вернулся к своему рабочему месту,  снял
фуражку и бережно положил на стол.
   - Послушай, - сказал Скворцов, - зачем ты  для  разговора  по  телефону
фуражку напяливаешь?
   - Касказать, на всякий случай.
   - Странно, а впрочем, дело твое. Выражай  свое  уважение  к  начальству
любым доступным тебе  способом.  А  у  меня,  Алексей  Федорович,  к  тебе
просьба. Надо срочно обработать картограмму вчерашнего подрыва.
   - Не выйдет.
   - Отчего же, мамочка?
   - Девушек, касказать, нет. Все на работе, касказать, генерала.
   - Так уж и нет?
   Тысячный не успел ответить.  В  окнах  потемнело,  раздался  свистящий,
хлопающий шум. Девушки все, как по команде,  легли  на  свои  столы  лицом
вниз, крестообразно раскинув руки.  С  дребезгом  разбилось  и  зашаталось
окно, в комнату ворвался песчаный вихрь, опрокинул графин, взвил к потолку
бумаги.  Это  продолжалось  несколько  секунд,  после  чего  внезапно  шум
отрезало тишиной. Девушки поднялись со столов, начали отряхиваться, искать
и пересчитывать бумаги. Тысячный рысцой включился в суматоху. По  счастью,
ничего не пропало. Девушки расселись по местам, стук машинок возобновился.
Тысячный вытер лоб. Мокрые волосы у него стояли дыбком.
   - Зачем они так, крестиками? - поинтересовался Скворцов.
   - Согласно инструкции. Чтобы не унесло, касказать, документы.
   - Твоя, что ли, инструкция?
   - Моя. А что?
   - Удачная идея.
   Тысячный расплылся.
   - Так как же все-таки с  картограммой?  Обработай,  Алексей  Федорович,
будь отцом родным. Не моя просьба - Лидии Кондратьевны.
   Тысячный косенько прищурился:
   - Услуга, касказать, за услугу.
   - Говори, чего надо, все сделаем. Вы имеете дело со Скворцовым.
   - Вопрос боле-мене личный... Я  завтра,  касказать,  именинник...  Всех
прошу в гости...
   - Только и всего? Это, брат, не тебе услуга, а мне.
   Тысячный захихикал:
   - Нет, тут,  касказать,  дело  тонкое...  Ты  с  генералом,  касказать,
Сиверсом лично знаком?
   - Я со всеми лично знаком. А что? Привести его завтра к тебе?
   Тысячный осклабился.
   - Ну, эта  службишка  -  не  служба,  как  говаривал  Конек-горбунок  в
аналогичных ситуациях. Значит, заметано. Я обеспечу тебе  генерала,  а  ты
обработаешь картограмму. Идет?
   Скворцов тут же пошел обеспечивать генерала. В успехе он не сомневался.
Организовывать взаимодействие  -  это  была  его  стихия,  можно  сказать,
профессия. Позвонить, связаться, выколотить - это он любил.
   Ему сразу же повезло: в коридоре стояла  группа  офицеров  и  в  центре
генерал Сиверс. Он что-то рассказывал, все смеялись.
   - Здравия желаю, товарищ генерал. Разрешите присоединиться?
   - Сколько угодно. Ведь у нас свобода собраний.
   Офицеры стояли кучкой, среди них лейтенант Чашкин  с  милым  выражением
готовности к смеху на молодом открытом лице. Он так и ел Сиверса глазами.
   - И вообще, - продолжал Сиверс,  -  в  периодической  печати  иной  раз
находишь дивные вещи! Вот, например, читаю я намедни вашу областную газету
и что же вижу? На второй странице - большой заголовок: "Досрочно  выполним
первую заповедь!" Я глазам не поверил. Я все-таки в гимназии учился в хоть
имел по закону божьему  четверку  за  вольнодумство,  но  первую  заповедь
помню: "Аз семь господь бог твой, и да не будут ти бози иные разве  мене".
Что в переводе на современный язык означает: "Я  -  господь  бог  твой,  и
пусть у тебя не будет других богов, кроме меня". Хорошенькое дело!  И  это
самое нас призывают досрочно выполнить!
   Офицеры засмеялись, но как-то недружно.
   - Товарищ генерал, - сказал Скворцов, - можно вас на два слова?
   Кучка офицеров растаяла.
   - Тут у меня одно неслужебное дело. Начальник ЧВБ, майор Тысячный...
   - А, этот художник? Талантливый человек.
   - Так вот, этот талантливый человек завтра свои  именины  празднует,  -
очевидно, Алексея, божьего  человека,  а  возможно,  рожденье,  которое  в
просторечии тоже называется "именины", и одержим желанием вас пригласить.
   - Свадебным генералом?
   - Просто генералом. Беда в  том,  что  он  -  нежная  натура,  робок  и
чувствителен, как истинный художник, и сам обратиться к вам  не  решается.
Поручил эту миссию мне. Вы согласны?
   - Отчего же? Почту за честь.
   ..."Службишка"  действительно  оказалась  "не  службой".  Даже  досадно
немножко. Скворцов любил героические дела, которые никто не  мог  сделать,
кроме него.



11

   Майор Тысячный, холостяк, жил  не  на  казенной  квартире,  как  другие
офицеры, а снимал частную на самой окраине  Лихаревки  у  хозяйки-вдовы  с
пятнадцатилетним сыном. Говорил, что ему так удобнее. Вдова была нестарая,
робкая женщина с большими глазами,  до  того  восхищенная  и  порабощенная
своим жильцом, что просто глядеть было жалко.
   Сегодня Тысячный принимал гостей. Хозяйка ради такого случая отдала ему
свою половину дома. Убрано все было  до  полного  блеска,  до  ослепления:
крашеный пол натерт воском, половики разостланы, каждый фикус умыт.  Майор
Тысячный, в  гражданском  сером  костюме,  поскрипывая  новыми  разрезными
сандалетами, лично встречал каждого гостя:
   - Спасибо, касказать, не побрезговали.
   Гостей было много, человек тридцать, местные и командировочные. За стол
пока не садились: ждали генерала. Когда появился  Сиверс,  Тысячный  прямо
окоченел от восторга и так  вдохновенно  произнес  свое  "касказать",  что
других слов не понадобилось.
   - А ну-ка, ротмистр, покажите свои картины. Я ради них,  собственно,  и
пришел.
   Зачем Сиверсу понадобилось  назвать  майора  Тысячного  "ротмистром"  -
неизвестно, но выходило почему-то складно. Тысячный смутился:
   - Я, касказать, самоучкой, товарищ  генерал.  Только  в  личное  время,
касказать, в шутку.
   - Тем более интересно. Будь вы художником-профессионалом - другое дело.
   Тысячный  провел  генерала  в  свою  горницу  -  просторную,   хоть   и
низковатую, в четыре окна. Здесь тоже все  было  начищено  и  вылизано  до
блеска. На  черном  клеенчатом  диване  выстроились  подушки  с  девицами,
оленями и розами. Каждая подушка была  взбита,  расправлена  и  стояла  на
ребре  по  стойке  "смирно".   На   бревенчатых   стенах,   вперемежку   с
фотографиями,  изображавшими  хозяйкину  родню,  младенцев  и  покойников,
висели картины. В них чувствовалась та  же  диковатая,  тупо  вдохновенная
кисть. Особенно один закат так и притягивал: мрачный, замкнутый, а на  нем
- стога...
   - А что? У вас талант! - сказал Сиверс.
   Тысячного прямо повело:
   - Касказать, шутите, товарищ генерал.
   - А вы не продаете своих картин? Я бы купил, например, эти стога. Какую
цену назначите?
   - Что вы, товарищ генерал...  Какая  цена?  Это,  касказать...  я  вам,
касказать... так просто... от души...
   - Неужто подарить хотите?
   - Так точно, товарищ генерал. Касказать, буду рад.
   - Ну, спасибо, если не шутите.
   Тысячный почтительно отколол от стены картину, свернул ее в трубочку и,
кланяясь, вручил генералу.
   - Премного благодарен, - сказал Сиверс. - Эта картина  будет  висеть  в
моей комнате на видном месте.
   Тысячный не нашелся что ответить и только пробормотал:
   - Прошу, касказать, к столу. Чем богаты.
   В соседнем помещении был накрыт  стол.  Скатерти  и  вышитые  полотенца
блистали крахмальной белизной. В графинах отсвечивала  водка,  в  бутылках
темнело плодоягодное - для женщин.  Толстыми  слоями  нарезанная  колбаса,
жареный поросенок с живыми ироническими глазами. Под пристальным  взглядом
поросенка гости стали рассаживаться.  Хозяйка  стояла  у  двери  с  лицом,
полным  торопливой   готовности.   Тысячный   хлопотал   около   генерала,
поддерживая его под локоть. Сиверс,  впрочем,  довольно  бесцеремонно  его
стряхнул.
   В конце концов гости расселись, разложили на коленях полотенца,  налили
стаканы и лафитнички в замерли в ожидании.
   - Паша, произнеси, - попросил Тысячный.
   Ничего не поделаешь - придется произносить. Скворцов стихийно  на  всех
с