борищах становился тамадой. Он встал не без труда, потому что  был  зажат
между двумя дамами, постучал по графину и поднял стаканчик:
   - Разрешите, товарищи, предложить первый тост. Мы  здесь  собрались  по
приглашению нашего друга и именинника Алексея  Федоровича  Тысячного.  Кто
такой Алексей Федорович? Вы думаете, он скромный  деятель  военной  науки,
начальник ЧВБ - и только?  Ошибаетесь!  Перед  нами  -  крупный  художник,
основатель нового направления в живописи. Может быть, мы  еще  увидим  его
полотна в Третьяковской галерее. Ура, товарищи!
   - Ура! - закричали гости.
   Тысячный со стаканом в руках двинулся  в  обход  стола.  Толстые  слезы
стояли в его глазах, стакан дрожал и плескался. Майор Красников  размышлял
вслух:
   - А что? Может быть, он и правда художник, а мы его не  понимаем  из-за
пробелов общего развития.
   Генерал Сиверс обнял Тысячного и троекратно, по-русски, облобызал.  Тут
общий восторг дошел до предела. Хозяйка заплакала и убежала.
   Почествовав Тысячного, гости уселись и истово начали пить и закусывать.
Гвоздем стола был  соленый  арбуз,  которым  особенно  хвастались  местные
жители: "У вас в Москве, в Ленинграде такого нет!" Скворцов  попробовал  -
арбуз был ужасен.
   - Ну и гадость, - шепнул он Лиде Ромнич. - Как бы  это  его  потихоньку
под стол?
   Лида сидела слева от него и добросовестно пыталась совладать с арбузом.
Она ответила:
   - Мне тоже не нравится, но, наверно, что-то в нем есть,  раз  люди  так
хвалят. Я, например, не люблю Шекспира, но не ругаю, потому  что  его  все
хвалят, это я чего-то не поняла.
   - Я тоже не люблю Шекспира, - сказал Скворцов. Впрочем, он с  такой  же
готовностью согласился бы и любить Шекспира, если бы понадобилось любить.
   Справа от него сидела Сонечка Красникова, тоже касаясь его плечом.  Она
жеманилась и время от  времени  бросала  на  него  не  совсем  дружелюбные
взгляды. Он ее не видел почти два месяца. Как она изменилась!  Не  то  что
пополнела, а как-то  огрубела,  обозначилась...  А  главное,  до  чего  же
показалась она ему скучной! Он сидел плечом к плечу с обеими соседками, но
левому плечу было весело, а правому - скучно.
   - Какие все-таки мужчины непостоянные,  ужас!  -  сквозь  зубы  сказала
Сонечка. Она деликатно трогала вилкой холодец, оттопырив  мизинец  и  всем
своим видом показывая, что еда - не ее стихия, что, может быть, она  и  не
ест вообще.
   - Да, мы известные  негодяи,  -  отвечал  Скворцов.  -  С  нами  только
свяжись.
   Слева от него Лида Ромнич усердно резала тупым ножом кусок поросенка, с
восхищением глядя на розовую поджаренную  корочку.  Отрезала,  улыбнулась,
съела.
   - Вкусно? - спросил он, тоже улыбаясь.
   - Очень.
   Справа его незаметно ущипнули, и он повернулся туда.  Сонечка  опустила
глаза и тихонько сказала:
   - Вы думаете, никто не видит, с кем вы теперь ходите, на кого смотрите?
Берегитесь, общественности все известно.
   - А пусть известно. Я общественности не боюсь.  Я  сам  общественность.
Хотите, громко буду говорить? Я все могу.
   - Пожалуйста, не кричите, на нас смотрят.
   - Пускай смотрят. Я - за гласность.
   На  другом  конце  стола  шла  громкая  беседа,   несколько,   впрочем,
односторонняя.  Говорил  один  генерал  Сиверс.  Он  сидел  на   почетном,
председательском месте и  подробно  рассказывал  соседям  историю  русской
военной формы. В его рассказе переливались всеми цветами радуги ментики  и
доломаны, кивера и чикчиры. Офицеры слушали с любопытством.  Должно  быть,
каждый из них в воображении прикидывал на себя какой-нибудь этакий  ментик
и лихо закручивал черный ус.
   Когда тема была исчерпана, разговор пошел  о  науке.  Завел  его  майор
Красников. Узнав, что на вечере будет генерал Сиверс, он долго готовился к
научному разговору, и теперь его час настал. Пусть все слышат,  какой  он,
Красников, умный.
   - Товарищ генерал! Разрешите обратиться по научному вопросу.
   - Пожалуйста, - отвечал Сиверс, ловко орудуя ножом и  вилкой.  -  Науки
юношей питают.
   - Товарищ генерал, я прорабатывал вашу статью  насчет  аэродинамических
коэффициентов.  Глубокая  статья.  Кажется,  вы  за  этот  труд   получили
Сталинскую премию?
   - Было дело, было дело.
   - В  этой  статье  вами  упомянуто  про  специальный  метод  профессора
Павловича...
   - Так точно, упомянуто, а что?
   - Глубокий метод. А вы с профессором Павловичем лично знакомы?
   - Еще бы, закадычный друг.
   - Я, товарищ генерал, осенью еду в Ленинград, так не могу  ли  я  через
вас встретиться с профессором Павловичем?
   Генерал Сиверс отложил нож и вилку:
   - Эва, куда хватили, батенька! Ведь профессор Павлович в тюряге.
   - Где?
   - В тюряге, - отчетливо повторил Сиверс. - Или, как теперь предпочитают
выражаться, в заключении.
   Красников покраснел. Ну и вляпался! Главное, кто его за язык тянул?
   - Товарищ генерал... извиняюсь... не знал.
   - А чего извиняться? Как говорят, от сумы да от тюрьмы...
   Тут генерал Сиверс раскрыл рот и крайне немузыкально пропел:

   Ах, ах, да охти мне,
   Мои товарищи в тюрьме!
   Не дождуся того дня,
   Когда туда возьмут меня!

   Испуганные гости, стараясь не замечать  неприличия,  спешно  заговорили
кто о чем. Генерал Сиверс взялся опять за нож и вилку.
   - Должен заметить, что поросенок отменно хорош.
   - Кушайте на здоровьечко, - сказала хозяйка. Она стояла у  притолоки  и
глядела на всех растроганными теплыми глазами. Когда  еще  такое  увидишь:
столько гостей,  умные  разговоры  и  генерал.  Какой  человек:  поросенка
похвалил! Три месяца молоком поила, а вчера заколола, сын Витюшка  слезами
кричал, жалел поросенка. А ей не жаль: пусть кушает генерал, поправляется.


   Было уже много съедено, много выпито, и вечер перешел  в  то  состояние
самодвижения, которое  может  продолжаться  сколь  угодно  долго.  Кое-кто
остался за столом, другие разбрелись. Сильно выпившие освежались в  сенях;
кто-то заснул в летней  боковушке.  Голову  поросенка  украсили  окурками.
Завели проигрыватель, начались танцы. Скворцов проскользнул мимо Сонечки и
подошел пригласить Лиду Ромнич, но она отказалась:
   - Мне с Теткиным надо поговорить по важному  делу.  Сначала  -  с  ним,
потом - с вами. Хорошо?
   - Хорошо, прекрасно! - сказал Скворцов и пошел куда-то  присутствовать.
Он всегда и везде присутствовал очень активно, и всегда выходило,  что  он
всем необходим. Вот и сейчас  вышло,  что  без  него  как  без  рук:  двое
перепились, надо было их транспортировать, он сразу взял все в свои руки и
организовал.
   А Теткин танцевал с Лидой Ромнич. Между ними шел важный разговор.
   - Ну вот, Теткин, я и пригласила вас танцевать.
   - Лидочка, я в восторге. Лидочка, я так вас люблю, прямо дышать больно.
   - Не врите, Теткин, и не меня вовсе вы любите, а Лору.
   - Ну что Лора. Она, конечно, женщина, а все-таки...
   - Она вас любит.
   - Знаю. Вы думаете, я не ценю? Я даже сам ее люблю"  честное  слово.  Я
это только недавно выяснил. Определенно люблю.
   - Ну, Теткин, как это мило! И очень облегчает мою  задачу.  Вам  просто
необходимо жениться. Годы идут, вот вы уже облысели,  а  дальше  еще  хуже
будет: старость, болезни.
   - Я еще не совсем облысел,  -  обиделся  Теткин.  -  Это  у  меня  так,
проплешина.
   - Не проплешина, а переплешина. Простите, Теткин, я нечаянно. Важно то,
что вы один, всегда один. Некому  о  вас  позаботиться.  Смотрите,  вот  и
рубашка на вас грязная.
   - Правда, Лидочка, правда, умница. Я и сам об этом начал задумываться.
   - Вот видите! А тут рядом с вами будет верный, любящий  человек.  Жена.
Лору я знаю, она очень хорошая.
   - Разве я спорю?
   - Тогда в чем дело?
   - Мать она. Двое детей.
   - Так это же отлично: двое детей! Когда еще вы своих вырастите,  а  тут
все готово, двое, да еще какие прелестные: Маша и Миша. Как мячики.
   - А вы их знаете?
   - Нет, представляю себе.
   - И верно, прелестные, - согласился Теткин.
   - Молодец! - обрадовалась Лида.  -  Все  так  хорошо  устраивается!  Вы
женитесь...
   - А что? И женюсь. Факт, женюсь.
   - Ладно, по рукам. А теперь, не теряя времени, давайте к ней и...
   - Сделать предложение? - по-овечьи покорно спросил Теткин.
   - Вот именно.
   - Ну, ладно, так и быть. Благословите меня, Лидочка, и  я  пойду.  Руку
дайте на счастье.
   Они остановились среди танцующих. Лида дала ему руку, он долго  с  этой
рукой возился - гладил, целовал, а потом вздохнул на всю ночь:
   - Прощай, молодость! А все-таки страшновато... Вот если бы вы... Вам бы
я руками и ногами предложение сделал.
   - Теткин, обо мне нету речи. И вообще я замужем. К тому  же  я  вас  не
люблю, а Лора любит. Это тоже важно.
   - Что верно, то верно, - сказал Теткин и пошел делать предложение.
   Лора сидела с Томкой на диване. Увидев  Теткина,  она  засветилась  как
розовый фонарь. Томка понимающе блеснула глазами, встала  и  ушла.  Теткин
сел на диван и сразу же положил голову к Лоре на колени.
   "Только бы не заснул", - думала Лида. К ней подошел Скворцов.
   - Я вижу, операция Теткин - Лора развивается успешно.
   - Ой, не сглазьте, я так волнуюсь. Он  мне  обещал  сейчас  же  сделать
предложение. Как вы думаете: сделает?
   - Не знаю...
   - Вот и я беспокоюсь ужасно.
   - Будь что будет. Пойдемте танцевать.
   - Знаете, душно. Я уже с Теткиным уморилась, я ведь неважно танцую и не
очень это люблю.
   - Тогда пойдемте на улицу, там сейчас здоровая луна.
   Он взял ее за руку и повел к выходу.  В  сенях  они  переступили  через
чьи-то ноги, вышли на крыльцо. Луна  светила  ярким,  белым,  великолепным
светом. И вся ночь  была  великолепна  -  высокая,  глазастая,  бархатная.
Каждая соломинка бросала отдельную тень. В окнах, за занавесками, в мутном
тюлевом тумане  пошатывались  танцующие  фигуры.  Где-то  в  этом  тумане,
возможно, Теткин делал Лоре предложение...
   - Хорошо бы! - сказала Лида. - Лучше Лоры ему не найти.
   - В этих делах, знаете, решает не "лучше" и "хуже".
   - А что решает в этих делах?
   - Черт его знает. Но только не разум. Самый умный человек в любви дурак
дураком.
   - И вы?
   - Отчаянный дурак. Но я и вообще-то не очень умен.
   - А вас многие считают умным.
   - Просто умею притворяться.
   - Разве можно притворяться умным? Все равно что притвориться красивым.
   - Многие женщины притворяются.
   - А знаете, я что хотела у вас спросить... Генерал  Сиверс,  он  что  -
всегда... такой?
   - Всегда. А разве вы его не знаете?
   - Нет, только по книгам.  Классик.  Я  даже  вообще,  к  стыду  своему,
думала, что он уже умер.
   - Нет, как видите - в высшей степени жив. Даже поразительно. Ничего  не
боится. И как это ему с рук сходит? Другому бы за десятую долю... А почему
вы спросили?
   Лида промолчала.
   - Луна-то какая, - сказал Скворцов.
   - Великая.
   - А все-таки вы что-то хотели еще сказать про Сиверса.
   - Да нет... Просто мне пришло в голову - наверно,  глупость...  Вот  вы
говорите: ничего не боится. А может быть, он тоже  боится  где-то  глубоко
внутри, но не позволяет себе - понимаете? Я как-то глупо говорю,  не  умею
выразить.
   - Нет-нет, говорите.
   - Отсюда, может быть, и все странности  его,  клоунада  какая-то.  Ведь
человек не может в себе что-то разрушить - даже страх, - не повредив  себя
самого... Нет, это все вздор. Я вообще в людях плохо разбираюсь.
   - Напротив, очень даже хорошо разбираетесь,  и  я  очень  рад,  честное
слово, я о ваших словах буду думать. Давайте пройдемся по улице, вы будете
говорить, а я - думать.
   - Нет, знаете, я очень волнуюсь. Пойдемте в дом, посмотрим, как Лора?


   Душный, прокуренный воздух обступил их  как  нечто  жидкое.  На  диване
сидела Лора со счастливым и  перевернутым  лицом.  Положив  голову  ей  на
колени, младенческим сном спал Теткин. Лида подошла:
   - Ну как?
   - Предложение сделал, ну буквально руки и сердца. Говорит,  лучше  тебя
не найду. Такая преданная, и двое детей готовых. Маша и Миша, как  мячики.
Значит, будет он их любить. Так меня растрогал своим отношением, прямо  до
глубины.
   - Поздравляю, я очень-очень рада, - сказала Лида, но как-то  задумчиво.
Теткин ее беспокоил все-таки.
   - Прямо счастью своему не верю, - прошептала Лора,  -  не  может  быть,
чтобы мне такое счастье...
   Тем временем Скворцов беседовал с хозяином. Майор Тысячный был  пьян  и
необыкновенно речист. Свое  "касказать"  он  теперь  произносил  небрежно:
"каскать".
   - Я тебя  люблю,  -  говорил  Тысячный,  -  за  то,  что  ты,  каскать,
проходимец.
   - Ничего себе комплимент, - отвечал Скворцов.
   -  Не-ет,  ты  проходимец,  -  качая  пальцем,  настаивал  Тысячный.  -
Согласись, каскать, что ты проходимец.
   - А что ты под этим понимаешь?
   - Проходимец? Это тот, кто везде, каскать, пройдет. Умный человек.
   - Тогда другое дело. Только ты никому не говори, что я проходимец. Люди
могут понять тебя превратно.
   - Я люблю деловых, каскать, людей, - говорил, не  слушая,  Тысячный.  -
Почему меня всякий должен тыкать коленкой, каскать, в одно  место?  Потому
что я, каскать, не проходимец. А ты проходимец. Я тебя люблю. Дай  я  тебя
поцелую.
   "Что это их всех несет целоваться? - думал Скворцов. - Никогда не  было
на Руси такого обычая: в губы целоваться, да еще взасос.  Это  теперь  его
выдумали".
   Он освободился, утерся, встал из-за стола и по высокому  звону  в  ушах
понял, что пьян в дугу, вдрезину, в бога или во  что  еще  там  полагается
быть пьяным, - одним словом, пьян окончательно и бесповоротно. И когда это
он успел надраться? Непостижимо.
   Генерал Сиверс тоже был пьян, но пьян изящно. Он поискал фуражку,  взял
свернутый холст и сказал:
   - Кажется, мы на пороге того, чтобы потерять образ божий, как  говорили
наши предки. Разрешите откланяться.
   Подскочил Тысячный:
   - Уходите, товарищ генерал? Погостили бы еще.
   -  Не  могу,  завтра  вставать  рано.  Благодарствуйте.  За  картину  -
особенно.
   - Проводить вас, товарищ генерал?
   - Ни в коем случае. Могу двигаться без посторонней помощи.
   Несколько человек с шумом вышли на улицу,  свалив  по  дороге  какие-то
грабли. Сиверс посмотрел на луну. Очки его вдохновенно блеснули.
   - Прекрасная ночь. Знаете что? Я решил. Я пойду домой мазуркой.
   - А разве вы умеете мазуркой? - нетвердо спросил Скворцов.
   - Нет, но до дому еще далеко, я научусь.
   Действительно,  генерал  двинулся  в  сторону   дома   мелкой   боковой
приплясочкой,  отдаленно  напоминающей  мазурку.  Оставшиеся   внимательно
следили, как  удалялась  в  лунном  свете  темная  подпрыгивающая  фигура,
сопровождаемая голубым облачком пыли.
   - Что только делается! - вздохнула Лора.
   - А что? Прекрасная идея, - закричал Теткин. - Может быть, я тоже желаю
пойти  домой  какой-нибудь  этакой   румбой.   -   Он   сделал   несколько
фантастических па.
   - Это жалкое эпигонство, -  держась  изо  всех  сил,  сказал  Скворцов.
Хорошо, что связную речь он терял в последнюю очередь.
   - По домам, по домам! - вытанцовывал  Теткин.  -  Девицы-красавицы,  за
мной!
   Девицы-красавицы - Лора, Томка и Лида - шли за Теткиным,  как  куры  за
петухом. Скворцов прицепился было к ним, но Лида  его  отослала:  им  -  в
деревянную, ему - в каменную.  Как  он  добрался  до  каменной  -  неясно.
Кажется, светила луна, он шел, наступал на свою тень и смеялся. Потом  был
провал. Каким-то непонятным скачком он вдруг очутился  у  себя  в  номере.
Соседи спали  беззвучным  сном  трезвенников.  Косая,  извилистая  трещина
пересекала  стену.  Он  сел  на  свою  кровать.  Кровать  заговорила.  Она
спросила: "А ты как?" -  "Ничего",  -  ответил  Скворцов,  стянул  сапоги,
добрался головой до подушки и сразу заснул.
   А майор Тысячный, проводив гостей, постоял, сжав  губы,  у  разоренного
стола, сказал хозяйке: "Уберешь завтра" -  и  прошел  к  себе  в  горницу.
Пьяным он уже не казался. Он поглядел на пустое место, где  висели  стога,
сел за свой рабочий, так называемый письменный стол, отпер  ящик  и  вынул
папку. Развязав папку, он взял оттуда лист бумаги и стал писать.
   "За сегодняшний вечер, - писал  Тысячный,  -  генерал  С.  четыре  раза
проявлял объективизм..."



12

   - Все ясно, - сказала Томка и зажмурила правый глаз.
   - Ну что тебе ясно? Ровно ничего нет.
   - Нет уж, Лида, ты не изображай. Передо мной изобразить трудно,  многие
пытались - не вышло. Я, ты знаешь, какая чуткая. Верно, Лорка, я чуткая?
   - Оставь человека в покое, - ответила Лора. Она сидела  с  вышивкой  на
кровати, толстая, погасшая, и не вышивала, а ковыряла иголкой в зубах.
   - Не нервируй, - крикнула Томка. - Не перевариваю, когда  ковыряют.  Ну
чего ты переживаешь?
   Лора вздохнула:
   - Намекал вчера: погуляем, а сам вечером с Эльвирой в  пойму  пошел.  И
сегодня не видно. Верно, опять с ней.
   - Подумаешь, с Эльвирой! Стоит из-за этого ковырять! А ты плюй, вот моя
теория. Этим ты его больше приковать сумеешь. Я мужчин знаю, для них  хуже
всего переживания. Или отношения выяснять. Уже не говоря плакать.  Честное
слово, я при муже слезинки не выронила. А ты хоть ее видела, эту Эльвиру?
   Лора кивнула.
   - Красивая хотя бы?
   - Спина ничего.
   - А лицо?
   - Не разглядела. Они так быстро мелькнули - раз, и все. Нет, видно,  он
с ней на серьезном уровне пошел.
   - Он ведь тебе предложение сделал, - напомнила Лида.
   - Это не считается. Он же был выпивши. Сделал и забыл.
   - Ну, знаешь, - возмутилась Томка,  -  ты  как  христианка:  не  можешь
постоять за свои интересы.
   - А чего за них стоять? Если любит - сам должен помнить, а не  любит  -
зачем он мне? Сама виновата - поверила. Когда выпивши - он не отвечает.
   В дверь постучали.
   - Войдите!
   Появился Скворцов:
   - Здравствуйте, это я.
   Сказано это было так, словно своим  появлением  он  должен  был  сразу,
безотлагательно, сию минуту всех осчастливить.
   - Лидия Кондратьевна, вы готовы?  Я,  как  видите,  в  полной  парадной
форме.
   Томка  хихикнула:  Скворцов  был  в  гражданском  и  выглядел  довольно
неприглядно. Помятый белый  китель  с  дырочками  от  погон,  коротковатые
спортивные брюки, тапочки на тощих вихрастых ногах. От его обычной военной
подтянутости оставалась только зеркальная бритость.
   - Тамара Михайловна, вы, я вижу, потрясены моим изысканным туалетом.
   - Тоже скажете! В военном вы в сто раз интереснее.
   - Алмаз чистой воды сверкает и в простой оправе.
   Томка залилась русалочьим смехом.
   - Люблю ваш смех, Тамара Михайловна! К сожалению, только  вы  и  цените
мое остроумие.
   - Идти так идти, - сказала Лида.
   - Куда ж вы, бедные, по такой жаре? - спросила Лора.
   - В оплот мировой цивилизации - райцентр Лихаревка, - ответил Скворцов.
- Боевая задача - ознакомиться с рыночной конъюнктурой  и,  если  удастся,
что-нибудь приобрести. А жара самая нормальная - сорок в  тени,  пятьдесят
на солнце. Я, как тощий петух, жары не боюсь, только чаще кукарекаю.
   Томка зашлась окончательно.
   - Идемте, Павел Сергеевич, - сказала Лида.
   - Ну что ж. До свиданья, девочки, побеседовал бы с вами еще, да  видите
- нельзя. Будьте здоровы!
   Дверь закрылась.
   - Ревнует, - сказала Томка. - Видела, как нахмурилась?
   - А ты зачем его заманиваешь?
   - Просто так. Дурная привычка. Надо будет над собой поработать. Дружба,
я считаю, выше всего, выше даже любви. А мне майор Скворцов даже не  особо
как-нибудь нравится, просто симпатичен, и не более. Развитый офицер, цитат
много знает, и юмор у него есть, я это ценю. Но чтобы что-нибудь  такое  -
нет.
   А Скворцов и  Лида  шли  под  солнцем,  по  пыльной  дороге  в  сторону
Лихаревки.
   - Вы сердитесь? - спросил Скворцов. - Я что-нибудь не то накукарекал?
   Лида засмеялась:
   - Кукарекайте себе на здоровье. Мне-то что?
   - Если что не так, я готов... Только скажите, куда мне  меняться,  и  я
изменюсь, честное слово.
   - Никуда не надо меняться.