еркви, погулял вокруг  - тянул  свободное время.
Все ж к прокурору зовут, не в кино. Поднялся на паперть. Нищие разом заныли,
запричитали, но, разглядев местного, смолкли. Воробей снял шляпу  и  толкнул
тяжелую дверь.
 В прохладном полумраке церкви у левого Никольского алтаря стояло четыре
гроба  на  специальных  для  того  скамейках.  Возле  гробов,  по-домашнему,
спокойно, хлопотали  родственники: прихорашивали, поправляли  покойниц.  Все
четверо были старушки.
 Иногда здесь и крестили, если не было  гробов, а если были, то крестили
в крестильной. Там же  Батя  полгода  назад крестил  и Витьку, сына Воробья.
Крестным был Кутя, а крестной матерью Валькина подруга с Лобни Ирка.
 Воробей подошел к стойке,  за которой Марья Ивановна оформляла усопших.
Тяжелый шаг Воробья оторвал Марью Ивановну от дел:
 - У вас отпевание?
 - Это я, Марья Ивановна, Лешка Воробей...
 -  Лешенька,  а  я  тебя  и  не  узнала.  Ты   что,  выходной  сегодня?
Наряженный...
 -  Да  нет,  -  Воробей  замялся,  -  к   следователю  мне  скоро...  В
прокуратуру. Шел вот - зашел...
 - Чего ж ты опять натворил? Господи! - она искренне всплеснула руками.
 - Да  за старое, еще до больницы, когда пил... Адвокат сказал, простят,
не посадят.  А  там  кто  его  знает... Значит вот, на  всякий  случай... до
свидания. Батя-то где?
 - Батюшка? Обедает. Посмотри в крестильной. Ну, дай Бог тебе, Лешенька.
- Она мелко перекрестила его.
 - К чер... - Воробей подавился. - Спасибо, Марья Ивановна.
 Воробей   дошел   до   главного   алтаря,   поздоровался  с   Анатолием
Николаевичем,  горбатым  стареньким  монахом,  прохромавшим   через  церковь
насквозь.
 Обычно  попы  обедали  в  церковной  сторожке.  Там  была  и  плита,  и
холодильник, все  чин  чинарем. Но сейчас сторожку  ремонтировали -  и попам
тайком накрывали в крестильной, хотя и не положено по религии...
 Попов в кладбищенской  церкви  было два:  старший  -  отец  Петр и отец
Павел, Батя. За столом сидел один Батя. - Садись, Леш. Здорово. Как Виктор?
 - Нормально... Косит вот только...
 - Пройдет, - сквозь борщ невнимательно буркнул Батя
 Поп был невеселый. Воробей знал в чем дело. Прикрылаcь лавочка.
 При  старом  настоятеле, земля ему пухом,  Бате вольготнo  жилось.  Ну,
подпил,   прогулял   службу...  Что  за  беда,   вера-то  у  нас,   русских,
православная,  испокон на Руси к вину  уважение, а священник, что ж  он - не
человек? Настоятель послужит вне очереди, Пантелеймон Иванович, дьякон, тоже
поспешествует, а уж Батя потом две, а то и все три не в очередь отпоет.
 А  теперь!  Новый-то  отец,  Петр,  чуть  запах  услышит  -  от  службы
отстраняет и объяснительную велит писать да благочинному настучит, а тот - в
епархию, а там у них разговор короткий. За Можай загонят...
 А уж, не  дай  Бог,  на работу,  тьфу,  на  службу не выйти,  сожрет  с
дерьмом: бюллетень давай. Священник,  да чтоб бюллетень!.. Тьфу, пропади  он
пропадом!..
 - Ну, идешь? - очнулся Батя. - Не боишься?
 -- Адвокат сказал: нормально будет...
 Батя вытер носовым платком бороду.
 - Встань-ка, благословить надо.
 - Да-а... - Воробей замялся, - я ж вроде неверующий...
 - Все  неверующие,  - Батя поднялся из-за стола,  -  а благословить  не
мешает. Шляпу положи, стой смирно.
 Он  медленно  перекрестил  Воробья  и,  закатывая  глаза,  что-то  тихо
пробормотал, подал руку для лобызания. Воробей не понял, пожал ее.
 - Целуй, - поправил его Батя.
 Воробей покраснел и ткнулся губами в его руку.
 - Ну,  вот. Теперь иди спокойно. С  деньгами  твоими  как договорились:
кладу на свою  книжку и  по сто рублей  каждый месяц  Валентине высылаю, без
обратного адреса, так?
 - Ага.
 - Иди, не бойся, Бог даст, обойдется, Алексей. Ступай.
 Бабки,  пригревшись на паперти, опять  заворковали, привычно протягивая
скрюченные ладони.
 -  Чего-о?  -  Воробей, сморщившись, поглядел на лавку, плотно  забитую
старушками. Они сидели туго друг к другу, встать без риска потерять место не
могли, потому и клянчили сидя. Некоторые с закрытыми глазами, сквозь дрему.
 - На  вот, на  всех, -  Воробей сунул  в ближайшую руку  всю  мелочь из
кармана. - На всех! - еще раз хрипло пригрозил он. - Знаю я вас.


2

 Солнце сквозь лазейку в листве ударило в могилу и разбудило Кутю. Он со
скрипом поднялся - голова наружу, -  ухватился за торчавший  из земли корень
вяза  и  неуклюже   выкарабкался  наверх.  Корявыми  ладонями   поерзал   по
складчатой, с  избытком  кожи  морде,  выскреб негнувшимся пальцем ссохшуюся
дрянь в уголках глаз. Потом осмотрел себя, поколотил по штанинам, больше для
порядка, - выкинуть портки пора, а не пыль трясти.
 Он закашлялся: наверное, простыл  за ночь.  Цапнул себя за сердце. Рука
укололась.  Слава Богу, орден  нa месте, не потерял. Кутя прихватил в горсть
рукав и потер орден Славы. Старенький  уже орденок. Эмаль пооблупилась. Да и
как  ей не  пооблупиться... Кутя посмотрел в могилу, где ночевал. Хорошо еще
шею себе не свернул. И как только угораздило. Это ж надо!
 Вчера - День  Победы  -  Кутя на правах хозяина  принимал  на  кладбище
гостей.  Припылила  пехота,  кто  смог. Лет пятнадцать они  уж  на  кладбище
встречаются. Сначала  Сеню Малышева приходили  навещать.  Вторым  Петька  из
мехвзвода сюда переселился,  а уж  совсем недавно Ося Лифшиц. Так  и  топают
Девятого мая  одним маршрутом: на Красную площадь, на кладбище, а за стол уж
- к полковнику на улицу Алабяна. Семена-то и Петю по закону здесь схоронили,
у  них тут родители, а вот  Осю сюда уж Кутя  по  блату устроил. У Оси здесь
только   тетка,  а   тетка  для  захоронения  не   годится  -  нужны  прямые
родственники. Но Петрович,  золотая душа, разрешил Осю по  Кутиной просьбе к
тетке закопать.  И даже удостоверение на Осю выписал. Теперь и к Оське можно
ложить. Пока урны, а через пятнадцать лет и гроба. Да у него, у Оськи, слава
Богу, никто пока  умирать не  намеревается. Жена, дети в  здравии,  и внуков
полон дом.
 Вот они, пехтура, и бродили от одного дружка  к  другому. И  там и  сям
выпивали помалу, только для памяти. Как уж он, Кутя, за меру свою перебрался
вчера, поди знай.
 Раньше ребят в родительский день навещали.  Пока Ося был жив. А уж  Ося
помер - решили  на День  Победы встречу перевести. Тем  более  что и Сеня, и
Петя, и Ося - члены партии.
 С кладбища  должны были поехать к  полковнику,  да вот могила  подвела.
Кутя с огорчением  оглянулся на  могилу. Ребята, наверное, искали  по  всему
кладбищу, да разве вино перекричишь.
 Кутя ковырнул присохшую к ордену грязь. Глина. И эмаль отколупнулась. А
Оська-то  чего  выделывал  под  конец  войны!  В Судетах  вроде?  Или  не  в
Судетах?..  А-а, когда пленных вели. Точно. Коров бесхозных  насобирает и за
телегой  привяжет.  Как какого-нибудь  немчонку заметит  замызганного,  одну
скотину  отвяжет и немчонку веревку сунет. Гей нах  мутер. Веди, мол, корову
домой к матери. Так и дарил коров. А ведь еврей. И в семье у него все евреи.
 Хорошо  хоть  после войны вы, ребята, перемерли... Хоть пожили чуток...
Спи спокойно, Осенька. И  ты, Сеня.  И  ты, Петя.  Светлая вам память, земля
пухом. Кутя помахал перед грудью рукой, вроде  крестится.  Так, чтобы  и  не
очень, и в то же время...
 У свеженасыпанного  холмика возле лавочки  стояли двое мужчин: старик и
парень лет под сорок. Они разглядывали его с удивлением.
 - Ваша, что ль? - Кудя кивнул на могилу, из которой только что вылез. -
Хозяева?
 - Наша.  Вот  решили  пораньше  прийти, вдруг  техник-смотритель  забыл
распорядиться или место спутал.
 - Техник - это дома,  в жэке  вашей,  а здесь -  смотритель, смотритель
кладбища. А  чего  вам  беспокоиться?  Раз  договорились,  могилку показали,
значит, все. У нас  в заводе такого  нет, чтоб забыть. Нам за  это  зарплату
ложат. Когда хороните?
 - Сегодня, в двенадцать, после отпевания.
 -  Ну  да, в двенадцать!..  Хорошо  - к обеду отпоют,  а то  и  до трех
заканителят. Смотря кто отпевать будет. У  них  тоже  специалисты  по  своей
специальности, неодинаково... Сколько сейчас?
 -  Часов  семь, - пожилой запутался  в  рукаве над  часами,  - четверть
восьмого.
 -  Ну вот,  а  ты говоришь. Шли  бы  домой... Погоревали бы еще,  а  уж
часикам к двум, ну, к часу, пришли бы. И на помин хорошо бы... ребяткам...
 - А  может, сейчас?.. Я тут  взял немного на всякий  случай, -  молодой
раскрыл  портфель и достал оттуда коньячную фляжку с прозрачной жидкостью. -
Спирт вот, яблоки... Стакана нет...
 -  Это найдем. -  Кутя  пошарил  взглядом  по веткам - стаканы часто на
сучки вешают  после употребления, - но не обнаружил. - Придумаем сейчас, айн
момент!
 Кутя  перегнулся через  соседнюю  ограду,  чуть  не  завалив деревянный
заборчик, прогнивший у вкопанных столбиков дотянулся до пол-литровой  банки
с увядшими нарциссами и, крякнув, распрямился с банкой в руках.  Затем вынул
из банки цветы - кинул на могилу.
 - Самый аккурат! Минуточку обгодите - водички наберу. Я мигом!
 Быстрым  ходом он  добежал  до  водопроводного  крана на  углу седьмого
участка  и пустил воду. Постоял, пока сойдет теплая, подставил под несильную
струю банку, сполоснул для гигиены,  набрал воды. В самый раз - на чeтверть,
до зеленой кромки от цветочной мути.
 Так же, прытью, вернулся  назад. Неуверенной, подпрыгивающей рукой взял
фляжку, долил в банку до половины и прикрыл ладонью:
 - Для реакции - лучше...
 Спирт слоился гибкими прозрачными волнами, перемешиваясь с водой.
 Наконец  решив,  что  хватит,  Кутя резко  выдохнул, крутанул  банку  и
опрокинул ее в распахнутую  пасть. Потряс пустую банку, судорожно вздрогнул,
поморгал немного и, блаженно зажмурившись, выдохнул:
 - Прямо в организм. Как врачи велят. Где, говоришь, яблочко-то?
 Кутя догрыз яблоко, два оставшихся положил  в карман. Перегнулся снова,
к  соседней  могиле, вдавил  пустую банку в холм,  собрал в  нее раскиданные
нарциссы, попрощался и направился наверх к часовне.
 - А не коротковата?.. У нас гроб-то длинный,  метр девяносто! - крикнул
ему вслед пожилой.
 Кутя обернулся и пошел обратно: специалисты!
 -  Короткая?  -  Он  усмехнулся.  -  Да  сюда  двоих  запихать - и  еще
останется. Подбой-то  видели?..  Посмотри,  посмотри!.. На! - передразнил он
молодого,  заглянувшего  в  подбой. -  Тут  все  по  науке.  Место  широкое,
открытое...  В другой  раз велят копать, а копать-то некуда:  ограды со всех
сторон или дерево мешает. Бывает и вовсе завал. Вы, положим, ходите редко, а
с боков -  попроныристее  народ, понаглее: для  своих  могилок  больше места
оттяпать хотят. Они на  вашу могилку втихую влезут, ограду поставят, а  там,
глядишь,  и  памятник.  А вот вы своего упрятать, ну, захоронить  в  смысле,
хочете, а хоронить места  нет.  Хорошо - ограда, ее и снять  недолго, а если
памятник, да  ростом с  тебя?..  У него  фундамент один...  Считай,  на метр
раствором  залит, поколоти-ка его, я посмотрю!..  А хоронить  надо, куда его
денешь, покойника. Получается: право - есть, а места нет. Тогда чего делают?
Колом опускают. Окно только метр на метр открывают и, как колодец, копают, и
подбой больше  выбираешь. Гроб  перевязывают в головах: врастяжку  по два  с
каждой  стороны держат, а  ноги только  слегка в  яму  заправляешь  и  так,
отвесом, почти вот встоячку, засовываешь. Пожилой заморщился.
 - А  ты не жмурься, работа такая, не в  конторе  бумажки ворошишь. Своя
механика. А чего делать,  не на другое же кладбище. Семью разбивать... Здесь
вместе и лежат пускай, рядышком. И навещать  всех разом, и недалеко, все  же
центр... Такие дела.
 ...У часовни было пусто. Да и кого в такую рань принесет  - восьми нет.
Кутя посидел чуток на гранитном оковалке, невесть как оказавшемся у часовни.
Кому он только понадобился: без полировки  и формы никакой... А ведь  кто-то
пер приспособить куда-нибудь. Кутя  полез  за куревом, наткнулся на яблоки и
подумал, что неплохо бы сейчас пивка.
 Он, покряхтывая, поднялся с холодного камня и двинулся к воротам.
 У  трафаретной пригревалась  на солнышке неистребленная псиная  братия.
Завидев Кутю, псы оживились, У них с Кутей был особый контакт. Перед пасхой,
когда  кошкодавы из  дезинфекции  понаехали и проволочными петлями в  момент
всех повыловили, он вымолил у них двоих, самых любимых: Блоху и Драного.
 Бутылку отдал (у Молчка  выклянчил) и пятерку,  что за яму получил. Все
денное наработанное.
 С того раза месяц не прошел, а  уж песья опять набежало. Откуда только!
Опять посетители жалобы пишут. Опять кошкодавы пригудят. Паразиты!
 Кутя  зашел  в трафаретную, порыскал глазами,  сгреб в  газету кильки и
черствый хлеб. Кинул  собакам. Те завозились. Драный,  конечно,  к  себе все
стянуть норовит. Ясное дело, посильнее других и попровористей. А сбоку так и
не зарос.
 Это Воробей с Драным зимой пошутил. Сам потом рассказывал.
 Глядит, утром трясется пес у дверей в котельную.
 Воробей котел завел слегка и посадил кобеля внутрь на колосники. Драный
прям как прижился. Воробей дверку прикрыл  и ногой держит. А сам в поддувале
ворошит.  Занялось  в котле покрепче,  пес завозился, не  нравится.  Воробей
еще...  Пес заорал и забился в  дверку. Пес орет,  а Воробью  хохотно. Потом
выпустил.
 Бедолага как  припустил из  котельной  да в  снег... Зашипел в  снегу и
потух. Теперь - Драный.
 Кутя  слова  тогда не  сказал  Воробью,  но  от самогона  воробьевского
отказался.  Правда, раз.  Потом  пил,  уж больно хорошо  гнал Воробей: через
уголь и с марганцовкой.
 ...Псы подлизывали пустой асфальт. Кутя отдыхал глазом на собачье.
 -  Чего,   дармоглоты?..  Постричь  вас,  что  ли?..  Под   полубокс...
Чего-нибудь вам надо, для красоты... Погодь, погодь...
 Он сунул руку за  прислоненный  к стене огромный треснувший кронштейн и
вытянул оттуда охапку пожухлых венков.
 Венками торговали и в тупике перед входом на кладбище.
 На  проволочное  кольцо  прицепляются  бумажные  цветы  и  окунаются  в
расплавленный стеарин. Подсох - готово.
 Милиция гоняла веночниц, но справиться не могла, все равно торговали.
 Воробей с Мишкой при случае обрывали старые венки с крестов. Без лишних
глаз старались - заметят посетители, пойдут в контору вонять. А у  Петровича
закон  один:  жалуется - по делу, не по делу - прокол а  раз прокол - месяц
без халтуры. А не  дай Бог заметит - хитришь, халтуришь, враз заявление твое
подпишет. Это он с полгода как  придумал,  когда ему в  тресте по  мозгам за
грязь на кладбище дали.  Так чего придумал? Велел всем написать заявление об
увольнении  по  собственному  желанию,  с  подписью, но  без  даты.  Теперь,
говорит, чуть что - сам дату ставлю и вали с  кладбища. На завод или там еще
куда.  Это ведь надо, чего придумал. И  Носенке хвастался:  у  меня, мол, на
кладбище по струнке.
 Вот  и старались  венки обдирать  потихоньку. Обдерут и в  печь. Лучшей
растопки не придумаешь.
 Кутя разобрал венки, разнял, выправил их, шагнул к псам.
 - Драный, давай башку! Марафет наведу.
 Пес затряс головой.
 - Стоять!
 Пес  замер. Кутя  примерил  венок. Великоват. Снял, положил на камень и
разрубил  проволоку  топором.  Свел концы  и  закрутил,  стало поуже.  Снова
примерил. Другое дело!
 Так же  обрядил  и  Блоху. Псы порычали, покрутили головами и  ничего -
смирились.
 Мимо прошла Райка. Заметила разряженных псов, прыснула.
 - Раиса Сергеевна! Парад, скажи?
 - Влетит тебе от Петровича за этот парад!
 - А я чего,  в  кабинет  к  ему поведу?  Я  на Тухлянку сейчас.  Соньку
позабавлю - пивка даст. Как вышло-то, а? -  Кутя с умилением пялился на свою
работу. - Райка, а ты чего рано? Муж не греет?
 -  Заказы не оформила. Петрович вчера ругался. А ты уж подзалил, гляжу,
Куть?
 - Дура ты, Раиса Сергеевна. Красоту навел животным, а ты "подзалил". Не
понимаешь ни хрена... Балерины, за мной!
 По ту сторону проспекта у железнодорожной линии много лет возвращала  с
того  -  похмельного  -  света  спасительная  Тухлянка: стеклянная пивная  с
длинноногими круглыми, тесно расставленными столами.
 Кутя    не    пошел    к    подземному     переходу.    Переход     для
пешеходов-бездельников, а у него - дело:  поправиться внахлестку к спиртяшке
утренней  и -  за работу. Захоронений сегодня  мало, всего пять, зато мусора
после праздника опять на его участке, возить - не перевозить.
 Петрович  последний  раз  сердито  предупредил:  "Всем   мусор  возить.
Халтурить  -  только  когда  участок под  метлу".  Комиссия  из  треста  все
мерещится.  Вот и петушится.  И главное дело, жечь  запретил. Обычно-то как:
кучу нагреб да подпалил. А недавно Кутя не заметил с похмела да поджег мусор
возле  "лебедя"  - памятника из белого  мрамора, - закоптил  его напрочь. Ни
мылом, ни шкуркой нe взялось. Родственники хай подняли. Теперь жечь нельзя -
на свалку возить. А на свалку хрен проедешь - тележка по уши увязнет.
 Худого слова не говоря, по злобе ему  Петрович такой  участок назначил.
За прогулы.  И на том спасибо - ни выгнал. Молодой еще Петрович, и  тридцати
нет, а человек.  По Головинке  его Кутя  еще помнил, совсем пацаном Петрович
был,  а  могилы  колотил,  что  твой  дятел.  С  гаврилой  не  хуже  Воробья
управлялся.
 ...Кутя брел, руки в карманы, через проспект, не слыша машин, Бог даст,
не раздавят. Тормоза только и визжат, да шоферня матерится одинаково.
 На том тротуаре  Кутю спокойно ждал  затянутый в белый ремень, солидный
(на проспекте сявку не поставят) лейтенант.
 - Гуляем? - Милиционер приложил руку к фуражке. - Документы.
 - Какие документы, милок? До пивка бы добраться. - Кутя махнул  рукой в
сторону заманчивой Тухлянки. - А ты "документы"...
 - Так... Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?
 -  Сезон разойдется, я  тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на  похмелку
нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.
 - А маскарад зачем? -  Милиционер ткнул пальцем в  притихших возле Кути
псов.
 - Животные!.. Чего с них взять?
 - Я не про животных... Гирляндов-то кто навесил? Ты?
 - С похмела чего на учудишь? Да и повеселее.
 -  Повеселее... -  милиционер фыркнул. -  Ладно,  иди...  Еще  увижу, в
отделении поговорим... И банты с них снять.
 -  Ага,  всe  путем  сделаем.  Чего  выпялились?  Собачье... В  легавку
захотели? - Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше к пиву.
 Соньку  удалось  уломать:  две  кружки дала в кредит. Мало  того,  псам
швырнула колбасных обрезков - развеселилась баба.
 Кутя обтер ладонью рот, спустился  с насыпи  и  прилег под  кустиком  -
кепку  на  глаза.  Собаки  повозились  малость  и  улеглись  неподалеку,  на
солнышке.
 Кепка сползла - закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся.
 - Эй! Мил человек! - крикнул он путевому рабочему.
 - Время скажи, будь любезен!
 - Полчетвертого!
 Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.
 - Трудодень  проспал.  А все из-за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот
тебе и пивко.
 Теперь  уж и на службу  поздно.  Теперь только к Воробью узнать,  какой
будет приговор.
 Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к  станции. Возле кладбища
остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.
 В  воробьевскoй  комнате  хлопотала Ирка,  Валькина подруга.  Стол  был
накрыт, в центре стоял графин с самогоном и "Буратино".
 - А Воробей?.. - Ирина выжидательно уставилась на Кутю.
 - Не  шебушись... - заспешил тот. - Я с ним  не ходил. На службе я был.
Пивка выпил, вздремнул. Время-то который?
 - Пять...
 -  Ну что ж... Там разговоры  долгие. То-се, пятое-десятое... Самогон с
Лобни? Плеснула бы пока... Валентина-то где?
 - Ишь ты, плесни ему! -  Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.
- Валька встречать его пошла, к автобусу.
 Кутя вздохнул - выпить  не  обломится -  и отсел на  диван, подальше от
желтого графина.
 - Васька-то пишет, не знаешь? - спросил он для разговора.
 - Пишет... - Ирка вздохнула. - Долго ему еще писать...
 -  Да-а-а, - согласился Кутя,  -  помиловки ему нe видать, от звонка до
звонка...  Воробья-то  он  все же  почти  до  смерти достал,  хорошо,  башка
крепкая. Другой бы враз отчалил...
 -