А хоть бы  и  совсем его пришиб, сволочь глухую!  - Ирка выкрикнула и
вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?
 -  Да  не  жмись  ты!  Меня  это  не касается...  - Кутя махнул рукой и
добавил: - Налила бы, а?
 Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.
 - Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?
 - А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!
 -  Э-э...  - понимающе протянул Кутя,  - тогда  другой  расклад.  Тогда
конечно...
 Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых
пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника.
Кутя помахал пальцем перед ним.
 - Не обращает...
 - Чего?
 -- Не обращает, говорю. Я ему козу, а он и не смотрит.
 Ирка махнула рукой:
 --  Недоделанный  он  у   них:  и  орать  не  орет,  и  глаза  косые...
Недотыканный.
 Ирка ушла на кухню.
 -  От  сивухи, может?  - вслух подумал Кутя, оглянулся  на дверь: мигом
приложился  к  графину и сел на диван. - Васька-то  пишет?  -  спросил  он и
ковырнул мозоль.
 - Ты уж спрашивал. Пишет. Мне...
 - Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..
 -  Знаешь,  Куть,  -  Ирка  присела  рядом.  -  Только  никому!  -  Она
доверительно погрозила  пальцем.  - Никому, слышь!  Алешка  ему  три посылки
отправил: к Новому году, на день рождения и на Майские недавно.
 -  Ну, дают!  - Кутя бросил  мозоль. - Хлестались, как вражье заклятое,
один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны... - Кутя
пожал  плечами  и оглядел  комнату в чистых обоях, шкаф с  посудой,  высокий
холодильник. -  С другой  стороны, Васька  ему  топором жизнь  выправил. Что
Воробей до больницы  знал? Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою,
поил. Ты  дома у  него  была тогда?  А-а... А  я  часто, с  бабой  своей как
поругаюсь - и к нему. Кровать у него тогда стояла,  не такая, железная, стол
да  две  табуретки. А  ты  говоришь. Без  водки человеком стал,  только  что
глухой. Может и к лучшему: психовать меньше будет.
 - Чего ж он не едет?


3

 Воробей  вышел из  прокуратуры. Дрожащими  руками сунул сигарету в рот,
затянулся... И  еще, еще... И только когда  все нутро заполнилось  ядовитым,
режущим  дымом, опомнился:  не тем  концом  сигарету закурил - фильтром.  Он
отдышался,  вытер  глаза.  Пройдет!..  В  шесть  секунд!..  Главное,  там  -
обошлось. И характеристику прочел, и  ходатайство из треста. В суд передали,
но обещали, что обойдется  или  дадут  условно. Только чтоб документы все на
суде были. Хорошо,  если не сидеть. С такой  башкой много  не  насидишь - до
первой драки.
 Воробей с удивлением смотрел по  сторонам: район вроде тот же, а что-то
не  так.  Он  щурил  глаза  и озирался, как приезжий.  Потом пошел... Теперь
пахать и пахать, и все будет путем. Через год пластинку вставлю, может, слух
проявится,  а и не проявится - обойдусь.  Воробей шел и шел,  не думая, куда
идет. Очнулся он в  магазине, в винном отделе. Тупо уставившись в бутылки на
прилавке,  он засосал  носом воздух  и,  сдавленно  зарычав,  одним  прыжком
вылетел из магазина. Еще чуток,  и хлестнул бы он  из горла. От подступившей
вдруг  боли  Воробей закусил губу  и,  потрясываясь,  заныл.  Только  бы  не
началось, только бы не началось...
 Он  стоял у  троллейбусной остановки,  упершись  головой  в  стеклянную
панель. Ждал, когда  отпустит. Подошел троллейбус. Пустой. Воробей плюхнулся
на  свободное  место. Так  и  ехал  - голова на спинке переднего сиденья. На
конечной  Воробей  почувствовал  себя  уже  вполне.  Ладно,  главное  -   не
посадят!..  Домой  вот неохота... Утром  Вальке  нос разбил. Чудной  у  него
все-таки характер, бестолковый:  трояк просила на  опохмелку, не дал, да еще
бубен  вписал,  а потом  сам Ирке  сказал - у них ночевала,  -  где  самогон
спрятан,  чтоб налила ей чуток... Да... Может,  к Мишке  поехать?.. Говорил,
стережет сегодня свой музей.  Переулок  еще смешной. Вшивый Вражек?..  Сивый
Вражек?..
 Переулок оказался рядом с  метро. Сивцев Вражек. И музей рядом. Здание,
правда, не  Бог весть. Воробей представлял себe музей  - вроде  дворца.  Как
Музей Красной Армии. А этот - невидный, двухэтажный...
 Чугунные   воротца   были  раскрыты.  Воробей   вошел  во  двор  и,   в
нерешительности потоптавшись у двери, нажал кнопку.
 - Здорово, могильщик хренов! - гаркнул он при виде Мишкиного изумления.
- Дай, думаю, сурприз устрою.
 - Ну как?
 - Обещались не посадить. А там кто знает...
 Он вошел в вестибюль и оробел: наборный паркет, картины... Больше всего
Воробья  поразил  рояль.  Роялей живых  он  не  видел, только  у Петровича -
пианино.
 - Работает? - он кивнул на рояль. Подошел, осторожно ступая по паркету,
поднял  крышку, потрогал  клавиши...  Над  роялем  висела  панорама  старого
города.
 - Это чего?
 -- Москва, не узнаешь?
 Воробей прищурился.
 - Очки, зараза, надо... А-а... точно! Москва-река! А Лианозово где?
 - Какое еще Лианозово! Это же двести лет назад.
 -  Точно! - кивнул Воробей. - Кольцевой-то еще нe было... А  там что? -
он кивнул на опечатанную дверь.
 - Экспозиция, - ответил Мишка.
 - Чего?
 - Комнаты его!
 - Кого?
 -- Как кого, Герцена.
 Воробей с уважением посмотрел на дверь, подергал за бронзовую ручку:
 -- А ключа нету? Взглянуть бы...
 Мишка полез в стол за ключом.
 - Слышь, Миш, он сам-то нерусский, фамилие чудное?
 - Русский. Там  какая-то  история  вышла  с  родителями, я  подробности
забыл, - сказал Мишка, открывая дверь.
 - Да какого ж ты!.. - возмутился Воробей. - Стережешь, а кого стережешь
- без понятия!
 Особо Воробья  ничего не заинтересовало,  только вот  канапе  и гусиные
перья. На канапе он попытался примастыриться, но потом сообразил, что не для
лежки оно - для красоты, а может, на него ноги клали.
 -  Квартира  хорошая,  - сказал он,  пройдя  по всем комнатам.  - Своей
семьей жили? И дети с ним?
 - Наверное, - неопределенно пожал плечами Мишка.
 - А где им еще?
 - А я думаю - поодаль где. С нянькой. Здесь-то всю мебель попортят.
 Воробей встал и еще раз прошелся по вестибюлю,  рассматривая картины на
стенах. Особенно долго - похороны Герцена во Франции. Ночью. С факелами.
 - Слышь, -  обернулся  он  к Мишке. - Вот эту - с  захоронением - сразу
рисовали или после по памяти?
 -  Ночью  красок  не  видно.  А  потом,  они же двигаются,  не позируют
специально.
 - Если  уж такой  знаменитый,  могли  бы чуток  и постоять.  Пока он их
намечет для  затравки... Карандашиком.  Сел к  столу, притянул к себе  книгу
отзывов.
 -  Слышь,  Миш,  нам  тоже такую  надо  у  себя. Выражаем благодарность
научному сотруднику кладбища Воробьеву  Алексею Сергеевичу за добросовестное
захоронение нашей... тещи, а?
 Мишка  заржал, Воробей  тоже  было  намерился  похохотать,  но  вовремя
вспомнил, что нельзя из-за головы. Он встал, взял портфель:
 - Двигать надо, Валька небось уж бесится.


4

 Воробей стряхнул  с табуретки мусор, вытер  ладони о робу  и  присел  к
столу. Взял  высохший трафарет. Очиненным черенком кисточки  разбил  на  три
полосы: для фамилии - пошире, для имя-отчества -  ниже, поуже, а внизу - для
когда родился, умер.
 Фамилия  попалась  как специально:  Жмур,  Михаил Терентьевич.  Воробей
хмыкнул. На  кладбище  чего-чего,  а  этого  добра -  посмеяться -  хватает:
Пильдон, Улезло, Молокосус, Бабах...
 Воробей клюнул кисточкой в баночку  с краской, выжал лишнее о  горлышко
банки, оправил волоски.
 Писать  начап,  как  всегда, с середины  -  для  симметрии: "ЖМ" в одну
сторону,  "УР" - в другую.  "ЖМУР"  хорошо  лег  на сухой,  теплый  от котла
трафарет. Буквы получились широкие,  разлапистые.  Короткая  фамилия  всегда
лучше: не жмешься, что писать нeкуда, - хоть на другую сторону залезай. Один
раз  так  и сделал:  на  обороте  дописывал -  не рассчитал,  а переделывать
настроения не было. Тетка-заказчица все удивлялась: понятно ли будет. Будет,
еще как будет  - и всучил ей хитрый трафарет. Обычно трафаретов на складe не
было, а в бюро за ними машину гонять - целая история. Обходились.
 Собирали старые трафареты из мусора, на худой конец с бесхозов дергали.
Бесфамильные  от  дождя,  снега  и времени. Сваливали  их  за котлом - пусть
сохнут. Ребята с  часовни  заносили,  подберут  где - и занесут.  Знали, что
дефицит.
 Высохшие трафареты Воробей с Мишкой жирно красили тусклой серебрянкой и
снова клали сушить  -  теперь уже на  котел. Через день-два  трафарет  шел в
работу.
 Положено: захоронили -  и трафаретник готовый в  холмик: фамилия,  имя,
отчество,   года,  чтоб   не  путались   родственники  без   привычки  и  не
прихорашивали чужую могилу, - и  такое бывало. А плата за него, за трафарет,
в оплату могильную входит. Там все учтено. Да толку-то, что учтено. Отродясь
никто не  писал  их  загодя. На  других кладбищах  -  открытых,  серьезных -
писали, а здесь  нет.  Загодя писать - на окладе сидеть будешь,  на  пиво не
заработаешь, не то что...
 Хитрили:  вылавливали  возвращавшихся  после  захоронения   заплаканных
родственников и безразлично  напоминали про трафарет... Родственники покорно
плелись в трафаретную.
 Один  из  них -  Воробей  или  Мишка - показывал на  другого:  "Вот,  с
художником говорите". Художник нехотя - "уж так и быть" - соглашался сделать
к  завтрему. "Что ж вовремя не заказали, сейчас  даже и не знаю,  смогу  ли:
работы много".
 Благодарили по-разному: от полтинника до червонца. Однажды золотозубая,
в  каракуле, ассирийка дала  Мишке  четвертак:  "Выпей,  парень... Помяни...
Какой  айсор был!.."  Воробей,  восемь  лет  лопативший  могилы,  глазам  не
поверил.
 Этой зимой он попытался усовершенствовать систему: вылавливать клиентов
у кладбищенских ворот или у церкви до  захоронения. Задумать-то задумал,  да
против кладбищенских правил, что и дало вскорости себя знать. Часовня скопом
приперлась  в  трафаретную  выяснять  отношения  Выяснили  по-хорошему:  до
захоронения - атас, сначала мы клиентов трясем, потом вы трафареты ловите. И
чтоб в последний раз. Ребята обижаются. Ссориться нам, Воробей, с тобой ни к
чему. И своему... студенту скажи, чтоб больше не лез...
 Воробей окрысился,  но  больше для вида  - бесстрашие заявить. А  какое
там, к матери,  бесстрашие, когда над правым ухом впадина кожная, без кости,
в два пальца... И слуха нет. Подойди сзади  и  пальчиком щелкни...  Спереди,
правда, не стоит...
 ... - С ним рассчитывайся, он бригадир. - Воробей показал на Мишку.
 Женщина протянула трешку:
 - Хватит?
 - Вполне, - ответил Мишка и сунул бумажку в карман.
 - До свидания, - женщина взяла свежий трафарет и вышла из котельной.
 Мишка вышел следом - ловить клиентов.
 Никого не  было.  Сытые голуби  у  церкви  лениво поклевывали  пшено  и
теребили хлебные крошки.
 Яковлевна   прихорашивала  могилу   молодого   подполковника   милиции,
улыбавшегося с полированного высокого черного памятника.
 - Анна Яковлевна, чего с ним случилось? Молодой...
 - Мишка вычел рождение  из  смерти. -  Тридцать восемь, совсем молодой.
Ребята говорят: застрелили...
 -  А  то  они знают!  Выступал на  собрании, поговорил,  сел  и  помер.
Сердце... Так, сижа и помер.
 - А вам сколько лет, Анна Яковлевна?
 -  Мне, Мишенька, восемьдесят два  в июне будет, если доживу. Уж больно
на ноги  тяжело  ходить  стала.  Пять  могил своих  даже  Розке  отдала,  на
девятнадцатом у забора. Далеко ходить.
 - Да хватит вам работать, поотдыхайте...
 -  Это  что  ж, на пенсию? Дома сидеть? Да я скорее помру без работы. А
здесь благодать, природа...
 Яковлевна  вздохнула,  веником  обила  памятник  сверху,  смела  сор  с
полированного цветника,  посыпала песком  у  оградной  калитки.  Она собрала
инструмент  - лопату, веник, метлу, ведерко с песком - и двинулась дальше по
своему многолетнему маршруту, к уборочным могилам.
 К  воротам кладбища  подкатил  катафалк. Из него вышла  группа  пожилых
людей. Высокий старик крикнул:
 - Молодой человек! Не поможете?!
 Мишка подошел. Вдвоем с шофером они вытянули из машины гроб и занесли в
церковь. Старик сунул Мишке два рубля.
 В церковь занести можно,  если хозяева  просят,  а вот из церкви ни-ни:
тут уж  часовня  управляется. И  хозяева хоть оборись - никто  с хоздвора за
гроб не возьмется. Все по закону.
 Мишка  постоял,  обошел  от  безделья  церковь,  заглянул   и  контору.
Клиентуры не  было. У батареи томился  Ваня - дежурный милиционер, на боку у
него висела  пустая сплющенная кобура,  а  в окошке позевывала косая  Райка,
приемщица.  Увидев Мишку, она  подалась вперед и,  глядя не на  Мишку, а  на
Ваню, попросила:
 -  Миш, все равно без дела, груши околачиваешь.  Сбегал бы в "самбери".
Яковлевна говорит, колбасу ливерную выбросили. Взял бы кило... Сбегаешь?
 - И мне что-нибудь пожевать, - отлип от окна Ваня.
 -  Утром  стакан  чаю  выпил.  А  жрать - не лезет.  Бултыхается, как в
помойной яме. Вчера сестра с мужем приезжала...
 - Денежку гоните, дорогие граждане! У меня голяк.
 - Знаем мы твой "голяк", - засмеялась Райка.
 - С Воробьем небось лучше всех живете.
 - Живет - клиентура, - с расстановкой серьезным голосом сказал Мишка. -
А мы с товарищем Воробьевым - работаем.
 -  Погода  хорошая,   вот  она  и  живет,  -  с   некоторым  опозданием
отреагировал на "клиентуру" Ваня и полез за деньгами.
 До обеда Воробей развез все цветники, распустил очередь. Мишку  отловил
Петрович, послал мусор грузить на центральную аллею.
 Воробей сидел в сарае, заложив дверь  на крючок,  пересчитывал  деньги,
раскладывая их по старшинству. Потом разделил: себе и Мишке. Сам ли работал,
оба  - раскрой один: мелочевка -  в котел - на  обзаведение (гранит, мрамор,
цемент, инструмент), остальные на три части. Две себе, одну Мишке. Пускай он
теперь и  не "негр" (Петрович на той неделе его в штат взял), а все равно до
могильщика настоящего  ему  сто лет  дерьмом плыть. Тем более:  и  мрамор, и
гранит, который  они сейчас  работают,  его,  Воробья.  Значит, и  бабки  не
поровну.
 Воробей сунул Мишкину долю под кронштейн, как заведено. Сунул и  провел
ладонью  по  прохладной  сливочной  поверхности  мрамора,  по  гравированной
"бруском"  внутри  надписи,  выложенной  щедро,  без  экономии,   .сусальным
золотом:

 ВОРОБЬЕВА ЕВДОКИЯ АНТОНОВНА
 5.2.21 - 26.8.59
 СПИ СПОКОЙНО, МИЛАЯ МАМА
 от родных и сыновей

 Обвел пальцем окно под  керамическую  фотографию,  веточку,  крестик...
"сука гребанная" - об отце, избившем доходящую от рака мать так,  что  перед
соседками,  обмывавшими через  неделю  тело, стыдно  до сих пор:  сплошняком
синяки...
 Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего  еще со
Средней Азии насморка.
 Была б жива, в золото одел бы, кормил бы из рук... Эх, мама! Умерла ты,
какую же  гадину  он приволок! Фотку  твою снять заставила...  Нас с Васьком
травила...  Васька посмирней,  терпел, а  я  деру  дал...  Сперва  по  садам
околачивался  -  садов-то тогда  полно  было...  Поймали раз, поймали два,,.
Отец, сука,  сам  просил,  чтоб  в колонию. Она, тварь, присоветовала.  Кому
сказать, не поверят: варенье со стеклом слала - гостинчик!..
 Воробей сопанул носом.
 ...Говорят, приметы не сбываются.  Мишка, вон, болтает, Бога нет. Знает
он много, соплесос образованный... А  Татарин, выходит,  само собой убрался.
Два года назад.
 ...Тогда  в домино  заспорили, Татарин бутылкой сзади  его, Воробья,  и
вырубил в  часовне, и  топтал со своими,  всей хеврой навалились, сколько их
тогда с Мазутки пришло? Человек пять...
 В больницу  Воробей себя везти  не дал -  домой велел, неделю лежал, до
уборной дойти не мог: в  банку все... И портрет мамин  молодой  над кроватью
просил мокрыми глазами: помоги, мамочка, сделай Татарину...
 Через  три недели  - а то  ишь,  Бога нет! - тетя  Маруся, что у церкви
подметает,  мать Татарина, хоронила забитый  гроб с измятой головой  сына, -
остального не было, разобрали Татарина товарищи по  лагерю: зацепился с ними
когда-то. Вспомнили. А все - мама...
 На поминках - тетя Маруся  хорошо  выставила -  Воробей вдруг испугался
своей нечаянной  веры  в  несуществующего  Бога,  Татарину  потом  почти  за
бесплатно  памятник маленький из Лабрадора сделал. Маленький не маленький, а
рублей двести тете Марусе сберег.
 Или вот еще.
 В прошлом августе после Гарикова  дня рождения Васька-братан убивал его
ночью, пьяного, топориком рубил ржавым. До смерти хотел - три раза.
 В  больнице - сосед  по койке  потом  рассказывал -  врачи  даже  кровь
добавлять  не  стали  - жижу одну, плазма называется,  лили: чего литры  зря
переводить? Ждали, помрет.
 Хрен-то! Живой! Хоть и дышит  кожа пустая над ухом... И горло еще потом
проткнули  прямо в койке.  Рубленое-то еще путем не залечив, когда  припадок
случился после краснухи этой...
 Так - живой же. О!
 А то ишь специалисты: Бога нет... Кому нет...
 Воробей  опять  погладил  мамин  цветник.  На днях  Толик-рубила должен
появиться, фотографию мамину керамическую принесет. Съездим тогда с Мишкой в
Лианозово  к маме, цветник фигурный отвезем,  кронштейн поставим. Ой,  мама,
мама...  Только вот  сейчас,  в  тридцать,  дошли до тебя руки. С  пятьдесят
девятого так и лежишь. Могилка неприбранная... А все сивуха, сволочь!
 Воробей высморкался, взглянул время, вышел из сарая.
 - Сынок! - наскочила на него маленькая старушонка, - Ты здешний?
 - Чего тебе? - рявкнул на бабку Воробей. - Заикой сделаешь!
 -  Землицы  бы  мне  чуток... Болела  я, давно не  была  -  вся могилка
заглохла. Не привезешь? Я б тебе рублик дала на водочку...
 - Слушай сюда, - Воробей доверительно склонился к старухе: - Нет земли,
ясно.
 - А я видела - возят...
 -  Да не земля это, дрянь.  Наскребут  где-нибудь  и  везут!  Иди гуляй
лучше.
 -  Нет,  милок, ты  чего-то  мудришь...  Не  хочешь помочь  бабке...  -
покачала она головой в платочке и поплелась с хоздвора.
 - Не верит, зараза, - взвился Воробей. - А врешь им - верят! Сволочи!..
 - Леш! - негромко сказал подошедший с вилами на  плече Мишка. -  Может,
привезти ей от Шурика  пару  ведер, у него  есть  за сараем. Ну,  дадим  ему
трояк. Мы и так сегодня заработали неплохо.
 Воробей неожиданно успокоился:
 - Хрен  с  ней! Давай вези. Гляди только,  чтоб наши кто  не  увидел, -
засмеют.
 Мишка привез хорошей  земли, оправил холмик, помог  воткнуть цветочки -
разуважил бабку.
 - Сынок! Погоди,  милый, - денежку-то! - бабка заковырялась, развязывая
узелок на платке. - На-ка, - она ткнула ему сухой кулачок.
 - У меня руки в земле, бабуль. Сама положи, вот сюда, в карман. - Мишка
приподнял локоть.
 - Отвез? - спросил его Воробей в сарае.
 - Рублец.
 - Кидай в казну.
 Мишка стряхнул с ладони грязь, полез в карман - трешка.
 -- А говорил, рубель? - Воробей замер.
 - Да я не смотрел... Сказала, рубль...
 -  Чего  дуру гонишь? -  вдруг заорал Воробей. - Что, она в карман тебе
лазила?!
 - Да. Я ж говорю: руки грязные были...
 -  Бабке  своей расскажи,  Елизавете! Воробью мозги  пудрить не  хрена!
Ловчить начал?!
 Воробья    понесло.   Он   припомнил    бутылку   коньяка   -   презент
клиента-грузина,  которую  Мишка  по  недомыслию  отнес  домой, "завязавший"
Воробей всегда сам совал "освежающее" ему в сумку. Лицо Воробья побелело, он
тяжело дышал. Даже прикрыл глаза  и сжал зубы так,  что губы превратились  в
прорезь.  Видно было: старается не запсиховать из последних сил. Стал ноготь
кусать, рванул так яростно, что на пальце выступила кровь, а сам он дернулся
и затряс рукой в воздухе.
 - Чего орешь, Алеша? - раздался за дверью веселый голос Стасика.
 Воробей ногой отпихнул дверь сарая:
 - Притырить решил! Дали трояк, а брешет - руп!
 - Кто? Этот? - Стасик смерил  Мишку нехорошим  улыбающимся взглядом.  -
Говорил, не приваживай "негров".
 - Так ведь думаешь, человек, а он - сука! Знает, что и глухой...
 - А чего ты, собственно, шумишь, Алеша? - ласково и тихо сказал Стасик.
- Дело-то простое: недодал "негр" монету - все! Разберемся...
 Мишка почувствовал, как сразу похолодели ноги.