а наклонялся вниз и что-то говорил, наверное, Амирану. Кому ж еще...
 Володька  сплюнул,  плевок  лег  возле  ноги  конвойного,  тот рявкнул.
Володька  харкнул еще раз, в сторону. Костя  удивился: не Вовкино поведение.
Волнуется, вот и расплевался для понта.
 На сцену солдаты таскали столы: один -  для  членов  суда, другой - для
прокурора, третий - для адвоката.
 Костя присел сбоку на конец лавки, не со своими. Брестель вертел башкой
- высматривал его по рядам Костя пригибался от его взгляда.
 Из  правых кулис вышла шумная  группа  улыбающихся  людей  в  форменных
черных мундирах.
 -  Встать! Суд идет! -  проорал Бурят. На рукаве  у Бурята была красная
повязка дежурного по части.
 Толстый,  брюхатый  прокурор засел за  левый  стол, пару раз привстал и
наконец утвердился обстоятельно.  Маленькая,  легонькая адвокатесса порхнула
за правый стол. И за центральным столом уселись.  Все свои - спецсуд-40, вот
они,  голубчики! А еще  говорят: стройбат -  армия.  Какая же это,  на хрен,
армия, если даже судят по-граждански.
 Конвойный, стриженый губарь из молодых, ткнул Володьку, чтобы полностью
развернулся к суду, а не полубоком стоял.
 -  Маму  твою,  пэтух  комнатный!  -  громко  сказал Амиран  Георгадзе,
заступаясь за неблатного своего подельника.
 Конвойный лениво огрызнулся.
 Костя  пошарил  глазами по рядам: Женьки, слава Богу, нет.  У Люсеньки,
наверное, после Таньки отсыпается, не увидит, как он выступать будет.
 Пока  главный  судья  говорил  свое,  адвокатесса  достала  из  сумочки
косметичку, зеркальце оперла о сумочку, стала подводить губы.
 Костя теребил в руках листок с текстом обвинения,  которым пользовались
все  общественные обвинители  для  ориентации.  Текст Дощинин  напечатал  на
машинке.
 Володьку Соболева пригнали сюда после Кости. И тоже сунули землю копать
на комбинате. У  Володьки  тогда деньги водились  - товарищи по фарцовке  из
Мурманска слали, - и он ни с того ни с сего  стал выручать Костю, ни разу не
отказал. Нравилось ему,  что  Костя из  Москвы,  звукооператором  работал  -
центровой, короче.  Или просто от  широты души. Потом  Костя  и  с  Амираном
познакомился. Амиран -  другой коленкор. Первый кавалер  Города.  Костя  его
специально в бане разглядывал: с виду обыкновенный, усатый, как все грузины,
тело  обычное,  не  волосатое.  Но  как  только  Амиран  снял плавки,  стало
очевидно: репутация  эта Георгадзе заслужена, что дополнительно подтверждало
и слово "нахал", выколотое на самой секретной части тела.
 Брюхатый прокурор  попросил у  суда пять лет  для Амирана,  судившегося
повторно, и три - для Володьки.
 - Карамычев! - крикнул Брестель. - Где Карамычев?!
 - Не ори. - Костя встал, оправил гимнастерку.
 -  На сцену! - Брестель сегодня за старшего, боится, как  бы оплошки не
вышло.
 Костя, опустив глаза, поплелся на сцену. Проходя  мимо оркестровой ямы,
услышал:
 - Привет, Констанц! - Володькин голос.
 Костя кивнул  и, запнувшись на ступеньках, влез на сцену. И встал возле
кулис, чтоб особо не отсвечивать.
 Глядя  в  бумажку,  он  пробубнил положенное. Последнюю  фразу:  "Прошу
строго  наказать  подсудимых   порочащих  честь   Советской  Армии",   -  он
пробормотал так тихо, что председатель суда заставил повторить:
 - Громче!
 Когда Костя спустился со сцены в зал, Амиран подморгнул ему:
 - Здарово, Масква! Я думал, тэбя нэт.
 Хрупенькая адвокатесса проверещала, что подсудимые молодые, а матери их
ждут, она просит суд о снисхождении и считает три и два достаточными сроками
наказания. Личико адвокатессы было маленькое и морщинистое. Садясь на место,
она взглянула на часы и нетерпеливо забарабанила пальчиком по столу.
 В последнем слове  Амиран попросил себе лагерь, а Володька  в последний
момент решил не портить биографию, и  если можно, то лучше дисбат. Дисбат не
судимость. Просто продлили человеку службу. Задерживается как бы.
 Амиран знал,  что делал, когда лагерь просил. Хотя сидеть теперь  ему в
Сибири, а не  у себя в Кутаиси, как в  прошлый раз, где  он весь срок машины
швейные налаживал в женской зоне.
 В перерыве подсудимым  разрешили  покурить прямо  здесь,  в оркестровой
яме.  Подошли Сашка Куник,  Миша Попов. Поболтали. Отошли.  Володька Соболев
высмотрел Костю и поманил:
 - Констанц, выручи денежкой.
 Костя набух краснотой, вывернул карманы.
 - Нету денег. Понимаешь? Нет.
 Володька усмехнулся, сплюнул не по-своему.
 Амиран удивленно покачал головой:
 - Эх, Масква, Масква... Нэ успел я тэбэ галаву разбить.
 После  перерыва  Амирану дали три года лагеря, а Володьке,  как просил,
два года дисбата.
 У КПП Валерка Бурмистров обнюхивал припозднившихся.
 - Зажрать успел! - с радостным удивлением отметил Валерка, внюхиваясь в
кружку, после того как туда дыхнул подозреваемый. Не вынимая носа из кружки,
протянул Косте руку. - Кто же так зажирает, чучело? Ванилин? Это фуфло, а не
зажорка. Скажи, земель? Ты сам-то чем заедаешь?
 - Ну, салол... - поежился Костя.
 - Понял? - Валерка поднял указательный палец  вверх.  - Салол. В КПЗ! -
кивнул он караульному. Тот с готовностью потянул "ванильного" за рукав.
 - Валер, отпусти, - пробасил "ванильный".
 -  Не  Валер, а  товарищ старший  сержант. Нажрались,  суки,  а зажрать
толком не научились. В КПЗ.
 - За "суку" отвечаешь.
 -  Чего? - Валерка  приставил  ладонь  к уху, подался к "ванильному". -
Повтори.
 Тот молчал.
 Валерка дружески потрепал его по плечу.
 -  Ссышь, когда страшно,  значит,  уважаешь.  В КПЗ. Фамилию пометь,  -
кивнул он подручному. - Его губа полечит.
 К воротам подкатил "воронок".  Валерка забежал на КПП - натужно заурчал
мотор, ворота разъехались.
 -  Повезли  ребят  на отдых, -  сказал Валерка и спрыгнул  с крыльца. -
Грузин-то, хрен с ним, а нашего жалко. Скажи, земель?
 - Жалко, - кивнул Костя. - Им дембель в мае.
 -  Ишь  ты.  - Валерка  сочувственно  поцокал. - Под  самый  занавес...
Следующий! Чья очередь, бухари? Валерка занялся следующим пьяным.
 - Вторая - все наколотые, я  те дам! -  базлал Валерка,  не  переставая
обнюхивать  солдата.  - Я ж  в Красноярск за ними ездил. В "Решеты". Привез.
Быков пасть открыл, когда их  увидел. Сто рыл  - и  все разрисованы. Струной
колют, рисунок чистый. Я себе на дембель тоже наколочку сбацаю, маленькую.
 К  воротам  подошел  Бурят.  Фуражка у него, как  обычно, была натянута
глубоко - уши оттопыривались.
 - Здравия желаю, товарищ лейтенант! - козырнул Валерка, повысив  Бурята
на одну звездочку. - Записочки подпишите об арестовании.
 - Сколько? - спросил Бурят, вытаскивая из кармана ручку, не ручку даже,
а стержень шариковый. Все не как у людей.
 - Пока трое,  -  пожал плечами  Валерка. - Четыре  подпишите  на всякий
случай.
 - Давай, - важно сказал Бурят. - По скольку суток?
 - По десять, как обычно. Нормалек.
 - Завтра воскресенье, комиссия из дивизии будет, - строго сказал Бурят.
- Утром КПП мыть, пола, матраса вытрухать... Я проверю.
 - Вас понял, - козырнул Валерка. - Вытрухнем, как нечего делать.
 Бурят потоптался еще немного для порядка и ушел домой, в санчасть.
 Валерка положил тяжелую руку Косте на плечо.
 - Пойдем, земеля, осетринки  покушаем. Погоди, забыл, тебя ж  Лысодор в
штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда.
 -  А  не надо воровать, -  стоя  у дверей штаба, по-домашнему  увещевал
майор  Лысодор  старшину  срочной службы  Рехта. - Чего  ж теперь рыпаешься?
Сколько ты задолжал стране и государству?
 -  Триста  восемьдесят,  -  ковыряя землю хромовым офицерским  сапогом,
промямлил Рехт.
 -  Ну вот. А туда же -  домой собрался,  - развел  руками Лысодор. - Ты
сперва с  казной рассчитайся... На земле поработай, покопай. На земле рублей
шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты
как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек!
 Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодоу.
 -  Ишь как  ты  пряжечку изогнул, по моде. - Лысодор почти  без  усилия
разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. - Еще
раз увижу - на губу... Понятно говорю?
 - Так точно! - отчеканил Рехт.
 - Ну,  золотая рота, - Лысодор обернулся к притихшим  на  всякий случай
дембелям, - заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый.
 И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним.
 Костя оправил гимнастерку, проверил  указательным пальцем  звезду -  на
месте ли пилотка.
 - Костя,  я тебя очень прошу! - Рехт ухватил Костю за рукав. - Выручай!
- Он запоздало сунул руку, здороваясь.
 Костя  принял в сторону, хотел  было  удержать руку в кармане,  но рука
сама собой вытянулась  наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя.
Когда  старшина  Егор Остапыч Мороз был в отпуске,  их четвертой ротой месяц
командовал  старшина  срочной  службы Рехт.  Костю он  тиранил  за  то,  что
москвич.  Месяц  не  вылезал  Костя  с  полов и  через ночь  чистил на кухне
картошку.
 Рехт - отдать ему должное - сейчас покраснел.
 К штабу подошел Валерка.
 - Записок не хватило, бухих полно.
 -  Запиши на себя  пяток простыней, а?.. - канючил Рехт. - Будь другом!
Ведь на полгода тормознут... Запиши, а!..
 Валерка ковырялся  в зубах, ожидая,  что скажет  Костя.  Костя медленно
достал пачку "Опала", вытянул сигaрету, протянул  пачку Валерке, тот, хоть и
не курил, взял  сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша
уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил.
 - Ну, три простынки...
 -      Ты      человеческий      язык      понимаешь,       да?       -
полувопросительно-полуутвердительно    ласково    спросил    Костя,     снял
несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал.
 Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой.
 -  Ты сам-то откуда? - спросил Костя, вытирая пальцы. - Из немцев?
 Рехт закивал расчесанной на пробор головой.
 -  А великий русский язык понимаешь?..
 Рехт заволновался, побледнел...
 - Я  же тебе, Рехт, говорил  неоднократно,  чтобы  ты  шел.  Ты  ходить
умеешь?.. Куда?
 Костя сложил ладонь трубочкой и,  приставив  ее к  уху старшины, шепнул
ему что-то.
 - Падла, - сквозь зубы процедил Рехт.
 -  А ты  чем недоволен, в натуре? - Валерка Бурмистров шагнул к ним, не
переставая ковыряться в зубах.
 Рехт зашагал прочь по бетонке.
 - Кусок  паскудный!  - вдогонку ему крикнул Валерка.  - Чеши репу  -  и
скачками! Слышь, земеля, - Валерка уже перескочил  на другую тему,  - ты мне
значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Организуй,  земель!
Бутылка. Ну, две. Спиртяги.
 - Спрошу, - с достоинством кивнул Костя.  Как равный равному. - Куда ты
их вешать-то будешь?
 Валерка  с  трудом  нагнул  голову -  мешал жирный  подбородок - и стал
осматривать  свою необъятную  грудь. Места для  будущего значка и  правда не
было,  все  занято:  "Воин-спортсмен",  "Первый   класс",  "Мастер  спорта",
"Отличник Советской Армии", комсомольский значок на Пластмассовой подкладке,
"Ударник коммунистического Труда".
 - Спрошу, - еще раз пообещал Костя. - Как у тебя с собранием, приняли?
 - Приняли!  - Жирная Валеркина морда  расплылась в улыбке.  - По уставу
гоняли - я те дам! Потом  по  политике. А я газет год не читал,  сам знаешь,
некогда.  Короче,  приняли.  -  Валерка   подержал  на  лице  улыбку,  потом
посерьезнел. -  Ну,  вообще в  партию вступить  сложно.  Кроме меня,  одного
только приняли.
 - Карамычев! - крикнул Фиша, выходя из дверей штаба. - Костя! Заходи!
 Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.
 -  Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!
 Костя ошалело уставился на него.
 - Иди, чего встал?
 Лысодор сидел за  столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у
двери.
 - Ну, все закончили?
 Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.
 - А бабий?... Бабий-то гальюн забыли.
 - Вы не говорили, - оторопел Костя.
 -  Сейчас  говорю,  -  посерьезнел  Лысодор. - Еврея  предупредил, тебе
говорю  и  цыгану  скажу.  Надо  доделать.  Там  дел-то  на  копейку.  Когда
отбываешь?
 - Послезавтра хотим.
 - Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе.
 Лысодор открыл  сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло
во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
 - Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
 Лысодор встал, надел фуражку.
 - Ну так, Константин Михайлович. Держи!  - Он протянул Косте пакет. - С
окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет
от командования. Службой твоей довольны.
 - Служу Советскому Союзу! - отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
 Он развернулся, шагнул к двери и замер: "А четвертак?"
 Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик  письменного
стола был слегка выдвинут.
 - Чего забыл? - не поднимая головы, спросил Лысодор.
 - Тут вот... - Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик.
 Лысодор на весу расправил четвертак.
 - Разменять, что ль?
 - Да-а-а, - проблеял Костя.


3

 Костя чихнул.  Еще раз, еще... И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу
учуял знакомый  запах. План  шабят! Анашку! Костя сел на койке,  его  слегка
качнуло. Посмотрел время - часов не было. След белый был, а часы - ек.
 - Сняли, - пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора  видно не было. Был
запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
 Костя  встал, поплевал  на ладони, -  провел по гимнастерке и  бриджам:
липнет к  хэбэ всякая парша, матрац  драный, надо  у молодых поменять. Потом
опомнился: какой матрац? Завтра домой!
 Что-то уж очень  скоро  напился он  у Валерки на КПП. Программу "Время"
хорошо помнит, "Братья Карамазовы" уже пошли  затуманенные, а  конец и вовсе
смазался. Где цыгане  начали петь,  плясать. Только вот почему там цыгане? У
Достоевского евреи  Мите  Карамазову играли перед арестом. Это  Костя помнил
точно. Еще удивлялся, когда читал...
 Казарма храпела.
 Запах плана шел  из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь.
А  перешибить  ее  нелегко:  две  с лишним  сотни сапог  и,  соответственно,
портянок.
 Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
 И тот заметил, свистнул тихонько: - Ко-отик!..
 Плановые были в  сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц
и незнакомый  парень в  накинутом бушлате. Надвинутая фуражка  закрывала его
лицо.  Парень  сидел возле Женьки. На  тумбочке в  консервной  банкe  горела
свечка.
 - Сколько  времени, Котик? - улыбнулся Женька и  протянул Косте часы. -
Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?
 - Перед поездом. - Костя застегнул часы.
 - Ты  фосфор-то стери  с циферблата, - посоветовал  Коля Белошицкий.  -
Вредно для здоровья.
 - Богдан, - простонал Миша Попов, - ну мурыжь, кайф проходит.
 - Садись, Москва. - Эдик Штайц подвинулся.
 Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил
в челим вина из кружки, стал раскуривать.
 - Ты от Танюшки как добрался? - с подсвистом спросил он Костю.
 - Марик Мильготин подвез.
 - От  какой Танюшки? - проворковал  парень  в фуражке. Знакомым женским
голосом.
 - Люся? - Костя смешался. - Вы?
 -  На, дембель!  -  Женька  протянул ему  раскочегаренный челим.  -  На
посошок. Все сделали?
 Костя   осторожно  потянул  в  себя  замечательный  дым.   Челим  уютно
забулькал.
 - Почти. К утру кончим - и отвал.
 - А нас до  майских, наверное, не  выпустят.  Ты  адрес мой  не потерял
питерский?
 Костя проверил в записной книжке: на месте.
 - Колесико не желаешь? - Коля Белошицкий достал из кармана таблетку.
 Костя помотал головой.
 - По люксу пойдет.
 - Дай! - рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.
 -  Тебе  звездюлей надо,  а  не  колесико! - мрачно изрек Миша. Он  уже
неделю дулся на Эдика: послал  его к  знакомой аптекарше за каликами, а Эдик
не тех таблеток накупил, нажрался  и полдня стройбату покоя не давал - бегал
ото всех в одном сапоге и орал, змея.
 - Тсс! -  прошипел вдруг Коля  Белошицкий, настороженно поднимая кверху
вислый нос. - Показалось?..
 - Менты на зоне, - вяло пошутил Миша Попов.
 - Вя-язы, - гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.
 На всякий случай Женька  вырвал челим у  Кости и  спрятал  в  тумбочку,
аккуратно спрятал, так,  чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька
замер, жестом приказав не шевелиться.  Стало слышно, как бьется  в  банке со
свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.
 - Проехали, - буркнул Миша Попов.
 Женька полез  в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся  и закрыл
глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону -
следующему.
 - Ништяк, - сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. - Заторчал.
 Женька  тем  временем высвободил челим  из  вялой Мишиной  руки,  обтер
сосочек и протянул Люсеньке.
 - Богдан, - из  сонного омрачения возник голос Миши  Попова, - ты новье
будешь брать на дембель?
 Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.
 - Покажи, как надо! - переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело,
с опаской берется за  челим. - Людмила  Анатольевна,  вы  не взатяжку,  вы с
подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!..
 Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.
 - Дам в лоб  - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому
противнику Миша Полоз.
 -  Та-ащится!  -  радостно  отметил  Эдик  Штайц.   -   Готов   Мишель.
Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло...
 В данном  редком случае Эдик  Штайц был прав. В настоящий момент курили
его анашу, его изготовления, а главное - его замысла.
 Минувшим летом  весь отряд по воскресеньям вместо  выходных стали вдруг
вывозить на поля собирать  картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в
зэковозах - длинных машинах  с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над
головой решетки, даже не встать, Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали
соответственно. И себе, и Городу, и кому там  еще...  Коля Белошицкий  сразу
надумал,  как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал,  возле грядки
складывал,  а  напарник  следом  бежал  и  черенком  лопаты  грядки ворошил.
Картошечку не трогали,  упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать.  А
офицерье в машинах сидит,  не смотрит.  Тем более холодно -  снежок уж начал
капать. Неуютно. План считали по грядкам, не  по картошке, и получилось, что
в отделении  Богдана  перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез
ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский.
 Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по
колено только, но сойдет в  армейских  условиях. Начался лихорадочный  сбор.
Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт.
Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает.  А потом  благодать: с
табачком растер, косячок набил - и торчи!..
 -  Богдан,  -  уплывающим  голосом  пробормотал  Миша  Попов,  -  пихни
колючего...
 Женька не реагировал.  Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под
крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо
и хотелось, как  всегда под  кайфом,  посмеяться  и еще - стихи, посочинять.
Свечка разгорелaсь вовсю, коптящий язычок пламени  вырос из консервной банки
и метался перед оконным стеклом...
 "Шарашится по роте свет голубой и таинственный..,
 -  сочинял Костя,  спрятав  лицо  в  ладони. - Шарашится  по роте  свет
голубой  и   таинственный...  И   я   не  совсем  уверен,   что  я   у  тебя
единственный..."
 -  Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов.
 Женька отлип от Люсеньки.
 - Чего тебе?
 - Пихни колючего...
 - Завязывай,  Мишель, понял? Сказал  - нет,  значит -  нет.  - И  снова
приобнял библиотекаршу.
 Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на
игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились.
На  бесптичье он  даже  выпаривал какие-то капли, разводил водой  и ширялся.
Доширялся  -  вены ушли. И  на  руках и  на  ногах, все напрочь зарубцовано.
Женька  сам не ширялся, но ширятель  был  знаменитый,  к  нему из