о люксу вышел.  Хочешь, возьми. Простишь?" Ну  кто  ж  после таких  слов не
потечет?  Потому-то  Колю  никто  в  жизни и  пальцем  не тронул  -  рука не
подымалась.  А  что  нос  перебит,  так  это  еще  до  армии,  на  зоне,  по
недоразумению и в темноте.


2

 -- Слышь, земеля! - Валерка Бурмистров орал прямо с крыльца КПП. -  Ну,
ты, в натуре, вчера хорош был, я те дам!..
 Костя остановился  перевести дух, вытер рукавом липкий  похмельный пот,
скривил улыбку:
 -- Да-а?..
 --  Будь здоров!  -  Валерка заржал.  Тебя  мой молодой на себе до роты
пер... Дрозд!
 На крыльцо выскочил здоровенный, стриженный налысо молодой.
 - Вот этот, - сказал Валерка.
 -  Ага. -  Костя кивнул,  благодаря  не молодого,  а Валерку, поскольку
молодыми распоряжался он. - Ничего такого, Валер?.. А?
 - Нормальный ход. Тебя Рехт, дружок твой,  заловил, хотел  на губу. Еле
отбил... Москвичей не любит, только так!
 - Спасибо Валер... - пробормотал Костя, берясь за тачку.
 -  Земель! Погоди...
 Молодой с интересом наблюдал за ними.
 - Кыш! - прошипел Валерка, и молодой  исчез. - Вчера обстриг их налысо,
обросли, как деды. Тебя как зовут, забываю?
 - Константин, - как можно спокойнее ответил Костя.
 -  Слышь, земеля, трояк не займешь? Молодым осетрины прислали с Оби.  Я
считаю, им вредно. А?
 - Вредно, - небрежно, по-дедовски кивнул Костя.
 - Короче,  трояк  займи,  рассыпухи  берем,  и вечерком  приходи. Телек
позырим. "Братья Карамазовы".
 Костя с трудом понимал Валерку. Деньги нужны. Денег нет.
 - Денег-то, Валер...
 - Ну, здрасте, приехали! - Валерка хлопнул себя руками по ляжкам. - Как
бухать - есть, как земелю выручить - от винта! Хреновый ты земеля! Я таких в
гробу видал!..
 Надо бы объяснить, что денег у него с тех пор, как залетел с кренделями
глазированными,  вообще  нет,  только Бабаев трояк,  который  он вчера  тоже
упустил, потому  что  деньги у Бабая  отобрали другие, пока  они  с Богданом
киряли у Тани-вонючей.
 Но  как  сказать, если язык чуть шевелится, обожженный  вчерашним слабо
разведенным  спиртом? Найдет.  Найдет  он  Валерке  трояк.  Не  ясно где, но
найдет.  И  больше  достанет:  сколько  скажет  Валерка,  столько он  ему  и
достанет. Потому что даже  подумать  страшно, как  бы  он  мог  служить  без
земляка на  КПП. Вон вчера  Валеркин молодой на  себе его волок, а ведь всех
бухих Валерка сперва сам отоваривает на КПП, а потом сдает на губу.
 - Подожди-ка... - Костя потер рукавицей лоб. - Ты здесь будешь?
 - А куда я, на хрен, денусь? - обиженно пожал плечами Валерка.
 Костя,  с  трудом  соображая,  где  взять  денег, покатил  тачку прочь.
Другие-то старики  с  Валеркой  вообще не здороваются, за  падло считают. Им
что, Валерка их сам побаивается. У Миши Попова в Городе серьезные друзья  по
наркоте, с ним все учтивы. У Женьки  через комендатуру все зашоколадено. А у
него,  у  Кости?.. Нету  у него  отмазки!  Конечно, когда он с  Мишей  или с
Богданом, никто не залупнется. А когда один?..
 "О чем, козел,  думаю? - усмехнулся про  себя Костя.  - Какая  отмазка,
зачем отмазка?! Послезавтра в Москве гудеть буду!"
 - Слышь, земеля! Тогда уж пятерик  бери для ровного счета, - по инерции
обиженно крикнул Валерка. - Слышь?
 - Слышу, - отозвался Костя.
 Фиша выпиливал очко. Вернее, пол-очка в одной доске, пол - в другой.
 -  Фиш, дай трояк до  получки, в  смысле пятерку, -  на храписто заявил
Костя.
 Фиша не спешил давать деньги, и  Костя понял: атака  с ходу не удалась.
Сейчас Фиша начнет нудить. Костя сел на доски и полез за сигаретами.
 Фиша  не  нудил. Фиша аккуратно выпиливал  полукруг в  доске по красной
карандашной  линии.  Перед  шмыгающими  вверх-вниз  зубьями  пилы  на  линии
нарастал холмик опилок.
 "Сейчас с чиры съедет!.."
 Костя,  не поднимаясь  с досок, изо  всей силы  дунул на Фишину работу.
Фиша  дернул головой вверх  и стал остервенело  тереть запорошенные опилками
глаза.
 - Извини, - виновато сказал Костя.
 Пилил Фиша точно по линии. Он молча взглянул на Костю,  как на убогого,
ерзнул пилой  еще пару  раз и, аккуратно придерживая снизу,  принял выпавшее
полукружье.
 -  Дай трояк, - сбавил Костя.
 -  Получка, Костя, была вчера, - сказал Фиша. - У тебя получки вчера не
было. И тебя не было. Ты вино пил. С Богданом.
 - Ну и что теперь? - устало сказал Костя. - Застрелиться?
 - Не пей вина...
 - Гертруда, - усмехнулся Костя, - дай денег, чего ты жмешься?
 - А  ты помнишь, сколько  мне  должен?  - склонив голову на  плечо,  со
справедливой укоризной спросил Фиша. Точно так вот Костю допекала дома мать.
 - Много, Фиша, много, - закивал Костя. - Все отдам. Все.  Бабки огребем
в субботу...
 - Я  тебе дам еще раз денег, если ты  мне  пообещаешь,  что ты берешь у
меня деньги не на вино. Разве ты не понимаешь! - Фиша возвысил свой  обычный
монотонный голос и соответственно воздел руки к небесам.  - Ты  можешь стать
горчайшим пьяницей! Как все! Как Нуцо!
 -   Чего? - Из ямы  показалась  улыбающаяся  небритая  морда цыгана.  -
Оставь курнуть!
 Костя протянул ему бычок.
 - Фишка денег не дает.
 Нуцо, обжигая пальцы, досасывал окурок.
 - Дай Косте денег. И мне дай.
 - Тебе - таблетку! -  отрезал Фиша,  и Костя понял, что ему Фиша  денег
даст.
 -  А  чего  вы, собственно,  не  пашете? -  нахмурился Костя. Надо было
добавить  что-нибудь поосновательнее. И  Костя выпалил не  совсем свое, но в
настоящий момент подходящее: - Приборзели?!
 - Лопатой больше не берет, - сказал Нуцо. - Клин нужен. И кувалдометр.
 - Что ж вы,  гады,  сразу  не  сказали? - Костя даже застонал. Переться
теперь  в   кузницу,  клянчить  клин,   кувалду...  От  одной   мысли  мозги
скручивались. Костя  страдальчески  поморщился,  поднял  глаза  на  Фишу.  -
Пятерку дашь?
 - Дам, - торжественно объявил Фиша. - Иди за клином.
 Костя тяжело поднялся с досок.
 - Пойдем, - сказал он Нуцо. - Сам все попрешь. Я - дед. Понял?

 Когда вернулись с инструментами, Фиша читал книгу.
 -  На, - строго сказал Костя. Нуцо  синхронно его словам скинул с плеча
на землю  клин на приваренной арматурине и  кувалду.  - Пашите, гады... Фиш,
ну?.. - Костя протянул руку.
 - Ты  мне подиктуешь  сегодня? - с ударением на последнем слове спросил
Фиша, не спеша расстегивая пуговицу на коленном кармане.
 Костя молча следил за второй пуговицей, которая оставалась нетронутой.
 -  Часочек,  -  уточнил  Фиша  и  протянул  Нуцо завернутую  в  бумажку
таблетку.
 - Нуцо! - чуть не плача простонал Костя. - Он смерти моей жаждет.  Меня
блевать волокет, а он - "подиктуй"!..
 - Дай Косте денег, - вступился Нуцо. - Дай!
 - Хорошо, - сказал Фиша. - Вот мы позанимаемся, потом я тебе дам денег.
 -  Слушай меня, Фишель, - сказал Костя, дыша в лицо Ицковичу перегаром,
который Богдан называл перегноем.
 - Учти,  Ицкович, вас,  всю вашу масть, вот  именно за это  в народе не
любят.  Вот таким своим... некорректным поведением  ты возбуждаешь  в  нашем
народе антисемитизм. Я правильно говорю, Нуцо?
 -  Точняк, сто процентов, - не поняв ни черта,  кивнул Нуцо и на всякий
случай хмыкнул.
 Фишель Ицкович, огромный, очень красивый, медлительный,  еще  некоторое
время  собирался c мыслями. На конец он тяжело вздохнул и расстегнул  вторую
пуговицу на  кармане. Костя перевел дух,  стараясь  дышать потише  чтобы  не
спугнуть Фишино решение.
 Фиша достал потертый бабий кошелек и долго выуживал из него пять рублей
жеваными бумажками.
 - А теперь, Фиша, могу тебе сказать: подиктую. Иди в техкласс, я сейчас
приду.
 Улыбка  расплылась  по  Фишиному  лицу.  Он завалил инструмент досками,
накинул телогрейку  и  потопал  через плац  к  стоявшему на  отшибе голубому
бараку - техклассу.
 - Дуй на КПП, - скомандовал Костя Нуцо. - Деньги - Валерке.
 Веселый, жизнерадостный  Нуцо  помчался по бетонке  к  воротам, унося с
собой легкую неотступную вонь.
 Костя пошел учить Фишу.
 -   "...Лев   Силыч  Чебукевич,   нося  девственный   чин   коллежского
регистратора...  -  медленно   диктовал  Костя  прохаживаясь  перед   Фишей,
втиснутым  в  переднюю  парту,  -  вовсе  не  думал  сделаться  когда-нибудь
порядочным человеком..."
 Фиша писал, низко опустив голову  к тетради. Над курчавыми его волосами
шевелился,  не уплывая,  легкий дымок,  потому  что в  зубах  у Фиши торчала
папироса.  С куревом у  него были  странные  отношения. Вообще  Фиша  считал
курение недопустимым, хотя и  не в  такой степени, как вино и женщин,  но во
время особо  сильных  переживаний разрешал  себе  закурить.  Занятия русским
языком  требовали  от  него  большого  напряжения,  и смолил  он сейчас  без
перерыва - папироска так  и ерзала  из одного угла рта в другой.  Курил Фиша
самые   дешевые  папиросы  "Север".  На  стене  техкласса   висел  двигатель
внутреннего сгорания с обнаженными разноцветными внутренностями. За окном на
плацу, пригретом  весенним полуденным солнышком, в подтаявшей лужице дрались
воробьи. "А ведь дембель-то вот  он", - подумал Костя и, сладко потянувшись,
открыл рот зевнуть.
 - Евре-ей? - вдруг спросил Фиша.
 - Чего? - недозевнув, щелкнул зубами Костя. Фиша строго смотрел на него
своими подслеповатыми припухлыми глазами в пушистых ресницах.
 - Он - евре-е-ей?
 - Кто?  - Костя наморщился и заглянул в учебник, отыскивая сомнительное
место. - Лев Силыч?.. Ты что, Ицкович,  спятил?  - Костя взглянул на обложку
сборника. - И где ты ахинею такую выискиваешь?.. Это ж для филфаков!
 Фиша пожал плечами, вытащил окурок изо рта,  напустив  в него  слюны, и
кинул  в  закрытую  форточку.  Окурок  отскочил  от  стекла  и  шлепнулся на
раскрытую тетрадь, цыкнув на текст желтоватой слюной.
 - Очки надо носить. Глаза посадишь.
 - Разбил.
 - А новые заказать - трешку жалко? Ладно, поехали. "...Во дни получения
он  хаживал  в  кухмистерскую,  где  за  полтину  медью  обедал   не  только
гастрономически, но даже с бешеным восторгом".
 - Ты не забыл, что ты должен мне пятьдесят восемь рублей? - не поднимая
головы от писанины, тихо напомнил Фиша.
 Костя шваркнул сборник диктантов об стол, как разгневанная учительница.
 - Еще раз о деньгах - и все!
 - Почему ты так  волнуешься? Ты не волнуйся. Ты диктуй мне помедленнее.
"...Не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом".
 - "...После такого обеда, - хмуро продолжил Костя, - ему снились суп со
свининой..."
 - Не так быстро! - взмолился Фиша.
 - Ладно, - буркнул Костя. - Проверяй ошибки.
 Он захлопнул сборник и подошел к окну. Стройбат был пустой. Почерневшие
сугробы вокруг плаца даже на вид были шершавыми.
 Солнце  заваливалось  за штабной  барак, дело  к обеду. А после обеда и
покемарить можно, ни одна  собака не пристанет. Это тебе не  у подполковника
Чупахина на Урале. Тот уже с семи утра мучил. Ночь еще, можно сказать, минус
сорок, - а он их на разводе по часу  держал. Наставлял, как нужно трудиться.
И уши у шапок  опускать не разрешал. Правда, и сам, гад, стоял  мерз.  Потом
оркестр вылазил, и под  музыку - на  работу. "С места с песней". А до работы
три километра.
 А ту-ут?..  За полтора года - одна тревога. И ту Лысодор сдуру  учудил.
Прикатил  на  своем  "Запорожце"  ночью: "Тревога!"  Ну,  побежали.  До губы
добежали  и  обратно,  а  Лысодор  уже  укатил  досыпать.  Такая  вот армия.
Спесифическая, как Райкин  скажет. А политзанятия?.. Тут  у руководства одна
политика: не перепились бы в зарплату, не передрались бы, не подохли...
 Раз, проходя мимо, Костя услышал, как старшина их роты Мороз да Лысодор
- дружки закадычные  - горевали, закрывшись в каптерке, выпивали потихоньку.
"Какая  ж  это умная голова придумала,  -  сокрушался  Лысодор,  - создать в
Городе  неуправляемую часть. Больше тыщи головорезов! В Городе! Посреди баб,
детишек... При Сталине бы..."
 А  кто  их  слушать будет? Один  майор, другой  старшина. Не сообразили
после войны, куда  податься,  вот  и застряли  в  стройбате.  Сиди  теперь в
каптерке да начальство втихаря поругивай...
 После обеда Костя  сразу заснул  и очнулся  только к вечеру  совершенно
трезвым.  Помотал головой: не  кружится.  Не  подташнивает,  пакость во  рту
исчезла. Ожил.
 Костя  засел   в  бытовку  и  начал  сосредоточенно  загонять  в  погон
гимнастерки фторопластовую пластину, чтоб плечи не обвисали. Чего другого, а
фторопласта в Городе навалом - нефтекомбинат под боком. Крупнейший в Европе.
Все  в этом  Городе через наоборот. И нефтекомбинат - чистый  яд - чуть не в
центр Города воткнули. Ветерок подует, да  и  ветерка не надо, и при хорошей
погоде до Четвертого поселка достает. И дети рахитами рождаются, гражданские
сами говорят. Как  эта  пьеса-то  называлась? Про комсомольцев... "Иркутская
история"?  "Город на  заре"?..  Чего-то  в  этом  роде.  Город,  кстати,  не
комсомолисты строили, а зэки - обыкновенные, нормальные зеки.
 Костя  тыкал  белую  маслянистую  ленту в  погон,  лента не  лезла.  До
половины  дошла и  уперлась. Костя  легонько  резанул  по  напрягшимся  швам
перочинным ножичком.  Ножичек у Кости  особый, выпрыгивающий, в брюшину кому
засадить - ништяк, наверное. Коля Белошицкий подарил на рождение.
 Коля  Белошицкий до посадки шофером работал в городском  парке.  Раз  в
день  приехал,  листья  нагрузил - и на свалку. А машина без дела не стояла,
работала. Вот  и заработал Коля  на ней  пять лет. Но Коля  себе цeну знал и
приговора не испугался: уверен был,  что выйдет "по половинке". Рассказывал,
у  него и в лагере полная свобода была. Ни  подъема, ни отбоя.  И  приехал в
зону  пересуд.  И надо  же,  узнала  Колю баба-судья,  та, что его  в Одессе
судила.   Припомнила   ему,  как  он,  под  следствием,  в  тюрьме  брагу  в
огнетушителях изготовлял. Так и отсидел Коля пять лет.  От звонка до звонка.
Правда,  после этого на государство уже ни дня не работал. И здесь, в армии,
-  тьфу,  в  стройбате,  -  не работает. Числится  киномехаником, а так и не
найдешь: то в роте ночует, то  в кинобудке,  то в поселке у бабы... Кино  за
него молодой крутит. На вечерних поверках Колю уже и выкликать перестали.
 ...Со  стен  бытовки  круглоглазые, стриженные  под  довоенный полубокс
солдатики  учили  Костю  шить,  штопать, латать  и  гладить  обмундирование,
показывали,  как надо  оборачивать  на  ночь  сапог портянкой  для  просушки
последней.  Раньше  Костя  недоумевал:  зачем  белую  портянку  на  голенище
наматывать,  оно  же  в  гуталине?  Ан  нет,  прав был  довоенный  солдатик:
начищенный сапог  не марался. А вот мазь в жестяной посудине перед их  ротой
маралась. Поначалу жаловались на нее Буряту (он мазью заведовал):  мол, и не
мажется,  к  сапогу  шмотками  цепляется, и щетка  в  колтун.  А  Бурят свое
талдычил: "Мазя утвержден в моськовский институт". И все дела.
 А как сам Бурят, младший лейтенант  Шамшиев, оказался в армии  - одному
Богу известно. Приперся он сюда  с женой,  перекошенной какой-то, с четырьмя
детьми мал мала меньше. За неимением  другой жилплощади Быков поселил  его в
санчасти. Перед санчастью теперь на веревках все семейство  сушится: лифчики
голубые, трусы Бурята, детское...  Хорошо  хоть  старших двоих на пятидневку
взяли, при нем  только  грудной  да еще рахит лет  двух. В дни получки Бурят
старался носу из санчасти не высовывать: пришибут ненароком по бухоте. Быков
и  Лысодор его ни в  копейку не ставят -  уж  больно  не любят недоделанных.
Такой этот Шамшиев поганенький, гимнастерка не ушита, на  морде прыщи, штаны
на заднице провисают, каблуки скособочены, не офицер - недоразумение.
 Короче,  у всех стариков в роте свой гуталин. А молодым,  как Нуцо, или
таким дедам, как Фиша, им красота  без надобности. Фише бы только учиться, а
Нуцо  -  песни  петь.  Он  их  и  пел  всю  дорогу,  пока  его  на  губе  не
"расстреляли". Теперь  редко  поет.  А вот кто его персонально  стрелял,  не
рассказывает.  Заклинило  цыгана.  Только  Фише сказал.  А мог  бы  и  Косте
сказать, Костя не из трепливых,  даже по  обкурке. Контролирует себя. За это
мужики и уважают.
 За дверью  загалдели.  Значит,  народ  с  работы  возвращается.  Сейчас
погалдят -  и в клуб, на суд... Костя  закончил второй погон и надел готовую
гимнастерку. Выходить на народ  не хотелось. Его и на гражданке не  особо на
люди  тянуло  -  лучше книжечку  почитать, музыку  послушать. Кстати, насчет
музыки  - не  потерял  ли схему  высокочастотного  генератора для  подогрева
резца? Коллеги из местной студии презентовали.
 Костя пошарил в карманах. Где ж она? Вот. Он достал из кармана конверт.
Нет, не то. Письмо какое-то. От Тань ки?..
 Костя с отвращением  взглянул  на  конверт  и вспомнил: когда  он спал,
молодой  с  КПП  принес  письмо  -  Танька  привезла.  Посомневался:  может,
выкинуть?.. Вскрыл конверт.
 "Здравствуйте,  Константин! Костя, ну куда ты меня вчера послал? Пришел
уже поддатый, Евгения с собой  зачем-то притащил. Я вас приняла по-хорошему.
Я ж не виновата, что Женя  ко мне на кухню пришел, когда я котлеты жарила. А
в прошлый раз ты  меня  к нерусскому  приревновал,  к болгарину,  который  в
общежитие пельмени принес для реализации..."
 -  К цыгану,  дура,  -  проворчал  Костя,  кинув разорванное  письмо  в
корзину. Нуцо раньше в холодильнике работал - грузчиком.
 - Строиться! - раздался за дверью голос командира первого взвода Артура
Брестеля.  Когда начальства в роте не было,  он был за старшего. - Командиры
взводов - в канцелярию! - орал Брестель, подражая капитану Дощинину.
 Только когда Дощинин  вызывал взводных в канцелярию,  он им чего-нибудь
да говорил там, а Артур Брестель орал так, для  порядка. Брестель  не только
говорить не умел, он и понимал-то по-русски плохо. Не потому, что эстонец, а
потому, что тупой. Год назад вместе с Костей копал землю на комбинате. Норму
никто не выполнял, и гонял  их Дощинин вечерами с песнями по плацу до отбоя.
А  после отбоя  без песен гонял. Брестель  был как все:  норму  не выполнял,
водку  пил,  вместо  работы  купался.  И вдруг  Дощинина  осенило:  поставил
Брестеля командиром отделения. И  на  следующий  же день картина изменилась.
Артур  пахал, как пчелка, и  других  шугал.  Попервости на него  не обратили
внимания. Тогда он заложил наиболее злостных паразитов.
 Вечером  злостные, в  том  числе и Костя, до  ночи стучали  сапогами по
плацу, а потом  до утра чистили картошку. Такая же  картина повторилась и на
следующий день. Через неделю, когда Брестель  стал младшим сержантом, Женька
Богданов и Миша Попов начали думать,  как  быть.  Миша Попов  пошел в первую
роту и  привел своего друга по наркоте Нифантьева, комсорга отряда. Вот он и
возник - в плавках, слегка  торченый, обкайфованный, с вафельным полотенцем,
намотанным на кулак.  Брестеля вызвали  из роты, и прямо под окнами санчасти
Нифантьев его отоварил. Брестель улетел за  штакетник  - жена  Бурята спешно
задернула занавеску.
 На  следующий  день   Брестель,  заклеенный  пластырем,  снова  заложил
неработающих, а  вечером  снова  улетел  за  штакетник.  А  на  третий  день
Нифантьев развел руками. Слава Богу, Дощинин возвысил Брестеля  в  командиры
взвода.  Не  ихнего,  а  первого, в  другой  даже  половине  казармы. И  что
интересно,  отношения с Брестелем  и у Женьки, и у  Мишки  Попова, и у Кости
снова наладились.
 На  двери  клуба  с   утра  висело  объявление:  "Спецсуд-40.  Слушание
уголовного  дела  о  самовольном  оставлении  части  военными   строителями,
рядовыми Георгадзе и Соболевым. Явка всех обязательна".
 Из их  роты ребята. Пошли в увольнение, а  поймали  их  через неделю  в
Иркутске. Машину угнали, пьяные, баб каких-то раздели...
 На суд Косте не хотелось  идти.  А не идти нельзя:  подошла его очередь
выступать общественным обвинителем.
 У входа в клуб стоял "воронок". Привезли. Костя почувствовал неприятное
дрожание в ногах. Медленно потянул на себя дверь. Клуб был набит до отказа.
 Володька Соболев  стоял  в оркестровой  яме,  опираясь на  декоративный
плюшевый  парапетик, и  глядел  в  зал.  Бритая серая голова  его  лениво  и
незаинтересованно  поворачивалась, озирая клуб.  Время от  времени  Володька
слегк