оглаживать, - но вы же  знаете, это очень  трудно сейчас
достать.
     - Это для нас, бедных аутсайдеров, - посетовала я, - но не для вас.
     Он отвернул мой рукав, и начал водить своей рукой вверх и вниз по моему
предплечью. Меня  сильно задела его  фамильярность.  Снобизм  этого человека
напомнил  мне  о  том,  что  он  был  сыном  мелкого  лавочника  в  какой-то
шотландской деревне - факт,  о котором я  не должна была думать  ни секунды,
пока он с вкрадчивой настойчивостью рассказывает о Дебре.
     МакКолл поднялся и подошел к небольшому сейфу в стене за моей спиной. Я
слышала, как  он открыл его и снова закрыл. Он вернулся и склонился у спинки
моего кресла, вытянув свою левую руку так, чтобы я могла видеть то, что было
в его руке.
     Это  была  запечатанная  десятиграммовая бутылочка  с  надписью "Героин
Гидрохлорид"  с указанным количеством и  именем производителя.  Ее вид почти
поверг меня в безумие от нестерпимого желания.
     Буквально в ярде от моего лица находился символ победы. Петушок, Бэзил,
закон,  моя собственная физическая  острая боль - все  они пребывали  в моей
власти с того момента, как мои пальцы сомкнулись над бутылочкой.
     Я вытянула вперед руку; но героин исчез, как будто фокусник сделал свой
хитрый трюк.
     МакКолл облокотился  всем своим весом о спинку стула и  слегка наклонил
его. Его уродливое проницательно-фальшивое лицо зависло в футе от моего.
     - Может  быть  вы действительно поможете мне получить  его? -  дрожащим
голосом спросила я. -  Сэр  Питер очень богат. Мы в состоянии позволить себе
заплатить любую цену, какой бы она ни была.
     Он  издал  забавный  смешок. Я вся сжалась  при виде  этого  вытянутого
вонючего рта,  висевшего надо мной, жадно открытого,  обнажившего  два белых
ряда острых, длинных клыков.
     Меня тошнило от запаха выдохшегося виски в его дыхании.
     Он немедленно это  понял;  позволил моему креслу вернуться в нормальное
положение, и отошел назад к своему столу. Сев там, он с нетерпением наблюдал
за  мной,  как  охотник за  приближающимся зверем во время  облавы.  Как  бы
неумышленно он держал в руках бутылочку и бесцельно с ней забавлялся.
     Своим спокойным лакированным голосом он  начал рассказывать мне о  том,
что  называл  романом всей  его жизни.  Впервые,  когда  он увидел меня,  он
страстно  влюбился;  но он был  женатым человеком,  и осознание своей  чести
помешало ему уступить своей страсти. Он не испытывал, конечно, никакой любви
к своей  жене,  которая совершенно его не  понимала.  Он  женился на ней  из
жалости;  но  исходя  из  того,  что  он  был  ограничен  пониманием  своего
правильного  чувства,  то  помимо  прочего  осознавал, что  если  дать  волю
страсти, хотя и богоданной, это могло означать социальное крушение для меня,
для женщины, которую он любил.
     Он  продолжал говорить о  близости и  о  духовных друзьях,  и о любви с
первого взгляда. Он укорял себя за то, что сказал мне правду  только сейчас,
но искушение  было слишком сильным.  Ирония судьбы! Трагическая  абсурдность
социальных ограничений!
     В   то  же  самое  время  он  будет  чувствовать   определенное  тайное
наслаждение, если бы знал, что я, со своей стороны, испытывала тогда сходное
чувство  по  отношению  к  нему. И  все это время  он  продолжал  играться с
героином.  Один  или  два  раза он  почти уронил его  из-за  своего нервного
возбуждения.
     Это  тут же  навело  меня  на  мысль об опасности, в которой  находится
драгоценный порошок. Было  очевидно - чтобы получить  его, надо подстроиться
под старого развратника.
     Я  позволила  своей  голове склониться на  грудь и  посмотрела  на него
искоса уголками глаз.
     - Вы не можете ожидать от  молодой девушки, что она  будет признаваться
во всем,  что чувствует, - прошептала я с глубоким вздохом, - особенно  если
она вынуждена убивать эти чувства в своем сердце. Нет ничего хорошего в том,
чтобы обсуждать подобные темы, - продолжила я. -  На самом  деле я не должна
была сюда  приходить. Но как я могла догадаться, что вы, такой замечательный
врач, обратили внимание на такого глупого ребенка, как я?
     Он возбужденно вскочил на ноги.
     - Нет, нет, - сказала  я печально с  жестом, который заставил его снова
сесть в  крайнем смущении.  -  Я не  должна  была приходить  сюда. Это  была
абсолютная слабость с моей стороны. Героин - единственное мое оправдание. О,
не заставляйте меня чувствовать себя такой пристыженной.  Но я просто должна
сказать вам  правду. Настоящим мотивом моего прихода было то, что  я  хотела
видеть вас. Сейчас, давайте поговорим о чем-нибудь еще.  Позволите ли вы мне
получить этот героин, и сколько он будет стоить?
     - Разговор о деньгах среди друзей за такую небольшую услугу  неуместен,
- ответил он высокомерно. - Единственное мое сомнение заключается в том, что
правильно ли будет для меня позволить вам им воспользоваться.
     Он снова  поднял  его  и прочел этикетку, крутя бутылочку между  своими
ладонями.
     - Это очень опасный препарат, - продолжил он  очень серьезно. - И  я не
совсем уверен, оправдано ли то, что я даю его вам.
     Что за абсолютная чушь и пустая  трата времени, эта социальная комедия!
Все  в Лондоне  знали хобби МакКолла  затевать  интрижки с леди, обладавшими
титулом. Он придумал  глупую  историю о любви  с первого  взгляда  тут же на
месте. Это был просто рискованный ход, как в шахматной игре.
     Что касается меня, то мне  был  отвратителен вид этого  человека  и  он
понимал  это. И  он  понимал  также,  что мне  отчаянно  нужен  этот героин.
Истинная  природа  этой  сделки  была столь  же  очевидной,  как и  тюремный
сливовый пудинг.
     Однако, я предполагаю,  что это развлекло его  в некотором смысле, и он
мог  позволить себе попаясничать. Он понимал, что моя скромность, смущение и
стыдливость были отброшены, как у накрашенной  проститутки на Пикадилли. Его
тщеславию даже  не повредит, если он  узнает,  что  я  думаю  о  нем,  как о
хамливом старом чудовище. У него было то, что хотела я,  у меня было то, что
хотел он, и его не беспокоило, если я доведу себя завтра  до смерти  тем, за
что заплачу ему сегодня.
     Бездушный цинизм обоих сторон возымел удивительный  эффект  с моральной
точки зрения. Я не стала тратить свое время на попытки обмануть его.
     МакКолл  вернулся  к своим ухищрениям. Он объяснил, что благодаря моему
браку ситуация  в корне изменилась. При разумной осторожности, для которой у
нас есть все условия, не существует ни малейшего риска оскандалится.
     И тут одна единственная  мысль  пронзила  мое  сознание, и  вступила  в
сражение  с натиском героинового  голода. После того,  как Царь  Лестригонов
ушел  тем  утром, Питер  и я сильно поругались.  Я предала Бэзиля, я предала
саму идею прожить достойную жизнь, я отдалась монстру, чьи руки отвергала, и
с  широко  открытыми  глазами шла  за ним  в  темницу,  увлекаемая  тягой  к
наркотику,  и  почему? Я  была женой  сэра Питера. Потеря моей  добродетели,
независимости, самоуважения были обусловлены моей верностью ему.  Теперь моя
верность потребовала неверности другого рода.
     Отвратительный  парадокс. Питер послал меня к  МакКоллу все превосходно
предвидя. Я достаточно хорошо понимала, чего он ожидал от меня, и я блистала
в свой подлости - частично для  его собственного блага, но  частично, пока я
лгала самой себе, потому что моя деградация доказывала преданность ему.
     Я  уже  больше  не  слышала то, что говорил МакКолл,  но видела, как он
достал маленький перочинный  ножик  и  разрезал  веревочку  на  бутылке.  Он
вытащил  пробку  и  погрузил ножик  в порошок. Он  отмерил дозу  со странным
коварно-вопросительным блеском в глазах.
     Мое дыхание  участилось и стало поверхностным. Я быстро кивнула  в знак
согласия. Я  кажется,  услышала  со  стороны свой  голос: "Еще немного".  По
крайней мере, он добавил еще порошка.
     - Предлагаю немного взбодрится, - сказал он похотливо и встал на колени
напротив моего  стула, протягивая мне  руку словно жрец, делающий подношение
своей богине.
     Затем я помню, как  лихорадочно шагаю, почти бегу вверх по Слоэн Стрит.
Мне казалось, что меня преследовали. Может правда та старая греческая сказка
о Фуриях? Что же я натворила? Что натворила?
     Мои пальцы в спазматической судороге сжимали маленькую, янтарного цвета
бутылочку. Я  хотела избавиться  от  всех и вся.  Я  не  знала, куда  шла. Я
ненавидела Питера  до  глубины  души.  Я бы  отдала все  в  этом мире  -  за
исключением героина -  чтобы никогда  больше не увидеть его снова. Но у него
имелись деньги,  так  почему  бы  нам не  наслаждаться  вместе  нашим жалким
падением, как мы наслаждались нашим  романом?  Почему бы нам  не барахтаться
вместе в склизкой, теплой грязи?


     ГЛАВА V
     НА ПУТИ К БЕЗУМИЮ
     Я обнаружила, что привлекаю внимание на улице своим нервным поведением.
Вид  полицейского вызывал  во мне дрожь.  Положим меня арестуют  или отнимут
порошок... Что тогда?
     И  затем я  припомнила,  какая же  я глупая...  Ведь  у  Мейзи  Джекобс
квартира в  Парк Мэншенз. Она, я  уверена, все  поймет правильно и не станет
болтать.
     Слава богу,  она  была дома. Не знаю,  какую сказку я ей рассказала. Не
знаю, отчего я оказалась достаточно глупа, чтобы напрягать голову, выдумывая
всякие небылицы. Она - наш человек, Мейзи, и не лезет в  ваши дела, пока  вы
ей не мешаете.
     У  нее нашелся  белый шелк и мы  зашили героин в пакетики, а  потом уже
последние в оборки моего платья. Половину я отложила в старый конверт, чтобы
помириться с Питером. Но мне понадобилось два или три приема на месте.
     Меня охватил  истерический плач и  дрожь. Со мной должно  быть случился
легкий обморок.  Я очнулась на софе, Мейзи стояла на коленях рядом и держала
у моих губ бокал шампанского.
     Она  ни о чем не спрашивает. Ей нет дела до моей истории, даже если все
в ней вранье. Чуть погодя мне стало  лучше. Она заговорила о Кинге Ламе. Она
увлеклась им с  первой встречи, около  года назад, и сделалась усердной  его
ученицей. Она может делать, что ей нравится; она была свободна,  у  нее было
много денег, и никого, кто бы мог помешать.
     В некотором роде, я ненавидела ее независимость. В действительности это
была зависть к ее свободе. Я чувствовала, что Бэзил был  единственный важный
для меня человек, но я упустила  свой шанс, оказавшись недостойной. Наконец,
я  полностью потеряла  его,  и в  этом  заключалась  жуткая ирония:  ведь  я
лишилась  его  через свою преданность Питеру,  как  раз в тот  самый момент,
когда Питер не вызывал во мне ничего, кроме тошноты и презрения.
     Все  же  я  верила,  что  Бэзил  оценил  бы  и  полюбил  меня  за  саму
преданность, как  таковую. Это было первое, что  я продемонстрировала ему. И
мое единственное достояние разорило меня на века!
     Пока   я  все   это   обдумывала,  Мейзи  продолжала  рассказывать.   Я
прислушалась,  отвлекшись от своих мыслей. Она  как  раз  дошла до середины,
объясняя свои отношения с Бэзилем.
     - Он  изображает крайний эгоизм, - вибрировали ее напряженные связки, -
потому  что он каждую личность  включает в свое представление о себе. Он  не
может чувствовать  себя свободным, пока вокруг рабы. Конечно, некоторые люди
по  природе своей  рабы; они и должны остаться  ими.  Но много  среди  нас и
королей, только они об этом не догадываются; страдая от заблуждения, что они
якобы  обязаны склоняться  перед  общественным  мнением, перед  всевозможной
внешней волей.  Он отдает всю свою жизнь, сражаясь  за освобождение людей от
этой ложной зависимости, потому что они являются частями его личности. Он не
ведает, что такое мораль. Даже чувство чести, как  таковое, ничего для  него
не значит. Просто  так вышло, что  он родился джентельменом. "Если  бы я был
собакой, - сказал он  мне однажды,  - я бы лаял.  Если бы  я был совой, я бы
ухал. Ни в  том, ни в другом нет  ничего, что само по себе хорошо или дурно.
Вопрос  лишь в том, что  есть естественное поведение?" Он  считает,  что его
миссия в этом мире - установить Закон Телемы.
     Она поймала мой озадаченный взгляд.
     "Твори, что ты  желаешь  да будет то  Законом,  -  процитировала  она с
весельем. - Ты должна была слышать эти слова раньше!"
     Я призналась, что  да, и мы  вместе посмеялись  над чудачествами нашего
друга.
     - Он говорит их каждому встречному, - пояснила Мейзи, - чтобы не только
на  них влиять,  но и также,  чтобы напоминать  самому себе о  своей миссии,
предотвращая трату  времени на  посторонние вещи. Нет, он  не фанатик, и  за
год, что я с ним знакома, я определенно продвинулась в музыкальном отношении
дальше, чем за  предыдущие пять лет. Он доказал  мне, -  или скорее показал,
как доказать, к моему же удовлетворению, что  мое  Истинное  Стремление было
стать певицей.  Мы принялись  рассматривать все факты  моей  жизни от  моего
происхождения   до   воспитания,  ведь  мой  слух  и  голос   физиологически
превосходят  слух и голос среднего музыканта, и обстоятельства,  позволяющие
мне  полностью посвятить  себя упражнениям, могут позволить мне развить  мои
способности  до наилучших образцов.  Даже  то,  что  мой опекун  был великий
композитор! Лам не считает это случайностью.
     Он   утверждает,   что   совпадение   стольких   обстоятельств   служит
доказательством  некоего  замысла;  и коль  скоро  большая  часть  этого  за
пределами человеческого разумения, это заставляет предположить существование
некой особы, которая трудится за пределами наших чувств, и которая сотворила
меня певицей, а не модисткой.
     -  Да, но Мейзи,  - перебила я, - это  же  старый довод,  что  само мол
устройство Вселенной  доказывает существование Бога; и люди перестали верить
в  Бога  главным  образом  из-за  очевидного несоответствия  Его  замысла  с
представлением о Нем.
     -  О, разумеется, -  спокойно  согласилась  Мейзи, -  очевидно  наличие
множества   различных  Богов,  и  у  каждого  есть  своя  цель,  которую  он
преследует,  и  метод,  которым  он  пользуется. Возможно, что примирение их
сталкивающихся амбиций (что выглядит необходимым с философской точки зрения)
остается  вне сферы наших сегодняшних  исследовательских возможностей. Бэзил
умолял меня  не  забивать  голову  никакими  такими  теориями.  Он  попросту
расхохотался мне в лицо и прозвал меня своим любимым  соловьем.  "Ты  не для
гибели  рожден, бессмертный  Птах, - произнес  он с ухмылкой,  - но и не для
прохождения курса по Неоплатонизму". Главное, с его точки зрения, не сойти с
накатанного пути. Если уж я убедила себя в том, что  мое призвание петь,  не
могу ли я любезно воздержаться от вмешательства в остальные дела?
     - Я знаю,  -  вставила  я,  -  как  ответил  капитан,  перебившему  его
помощнику: "Все,  чего  я хочу  от вас,  мистер Мейт, это  молчание,  причем
драгоценная его малость".
     Нас снова разобрал хохот.  В самом деле,  было нечто экстраординарное в
том, как манера общения Бэзиля  со своими  учениками  оживляла  рассудок.  Я
начала  понимать, почему он внушает такое недоверие  и неприязнь. Люди вечно
делают вид,  что хотят подняться над  самими  собой,  но  на самом  деле они
ужасно опасаются, как бы с ними ничего такого не случилось.
     И Бэзил всегда ударяет в корень чьей-то  дубовой души. Он  хочет, чтобы
кто-то  стал самим собой, а цена этого - отказ от фальшивых  представлений о
самом   себе.   Людям    нравится   учителя-аферисты,    одурманивающие   их
наркотическими банальностями. Реальность в любом обличии  внушает  им страх.
Вот настоящая причина, почему преследуют пророков.
     Разумеется,  меня переполнял  героин,  но на мгновение Мейзи  заставила
меня совсем об этом забыть.
     - А что это за худая девушка там у него постоянно? - спросила я у нее.
     Это был автоматический всплеск ревности.
     - О, Лала,  - промолвила Мейзи,  - она ничего. Чудная девочка,  одна из
самых  чудных, пожалуй.  Она  шведка  или  что-то вроде, как  я полагаю.  Он
занимается ей все три последних года. Как-то, впрочем я  не знаю, как именно
они познакомились,  он  попросил  ее позировать  ему. Однажды она рассказала
мне,  как испугала ее  причина, по которой он к ней обратился. "Вы  написали
этот псалм? - спросил он у нее - Я могу различить каждую кость, они пожирают
меня взглядом?" Ты же знаешь,  на теле девочки нет и унции мяса. Причем  она
совершенно здорова; так просто, каприз природы. А пока он делал набросок, то
попросил подсказать название для картинки. "Изобрази меня как мертвую душу",
-  предложила  она.  Он  ухватился за  фразу, преисполненный  энтузиазма,  и
приступил к работе над огромным полотном, триптихом с диковинными зверьми, и
птицами,  и  лицами,  все были  расположены так, что стремились к ней, как к
центральной  фигуре.  Она  стоит  голая с  несоразмерно  большой головой,  и
отвратительно  улыбается.  Ее тело -  почти  скелет,  обтянутый  зеленоватой
кожей. Картина вызвала нездоровую сенсацию. Странно, что ты ее не видела.
     Между прочим, я видела ее на фото в какой-то  газете, а теперь  я еще и
припомнила,  как  Биль  Вальдорф выделил ее,  рокоча от смеха,  как Королеву
Мертвых Душ. Бэзил сказал, что в Лондоне полно мертвых душ.
     - Гоголь  с его  историей здесь  не причем, -  пояснила  Мейзи. - Бэзил
считает,  и это только правда, пускай  и слишком  жуткая, что большая  часть
людей, которые  бродят вокруг  нас, пьют, едят и танцуют,  на  самом деле  -
мертвецы, "мертвые в поступках и грехах", как говаривал мой дядя-старик - во
грехе   незнания,   что  они  являются   Звездами,  Истинные  и  Живые  Боги
Высочайшего...
     Я вздохнула не без грусти. Ведь я также была мертвая душа, и я оставила
Хозяина Жизни Вечной в  то утро из верности к всего  лишь еще  одной мертвой
душе. И -  в тот  же  день! Фу, что  за покойницкая эта жизнь! Какой  сырой,
знобящий  ядовитый  воздух!  Сколько пота  на стенах от  тех,  кто проклят и
агонизирует!
     - И посмотри на Лалу теперь! - продолжала Мейзи. - Он  подверг  ее ряду
страшнейших испытаний, потому что  она и в самом  деле была весьма мертвая -
но  она прекрасно  добралась до  конца  туннеля.  Она -  Великая  Душа, если
таковые вообще водятся в этом  мире, и он вознес ее смертную до  бессмертия.
Ее испорченность сменила  нетленность,  и  она  излучает и свет,  и жизнь, и
любовь, летя сквозь годы в полной свободе...
     - Но что она делает сейчас? - задала я вопрос с глухою болью в сердце.
     - Как что, свою истинную Волю, конечно! - последовал пламенный ответ. -
Она знает,  что  явилась на эту  планету  свидетельствовать  о Законе Телемы
собственной персоной, и оказывать помощь своему Титану в его трудах!
     Слова Мейзи ставили меня в  тупик.  Поразительно, но всем известно, что
она  была  влюблена в  Бэзиля,  любит  и будет любить  его  вечно.  Как  так
выходило, что она в состоянии  говорить о другой женщине, которая тоже любит
его, без ревности и, судя по  всему,  без  зависти. Вероятно все-таки правду
говорили о грандиозной  силе его гипноза,  с  помощью которой  он держал  их
беспомощных,  расставленных  как  множество  писем  в картотеке в алфавитном
порядке. Однако Мейзи буквально пузырилась  энергией  и радостью, и было  бы
абсурдно думать о ней, как о жертве вампиризма.
     Я спросила ее об этом в упор.
     -  Моя  милая Лу,  -  рассмеялась Мэйзи, -  ну не будь до такой степени
дурочкой! Мое Желание - петь... А Желание Лалы  помогать Бэзилю в его работе
- с чего-бы  нам враждовать?  Откуда взяться дурным чувствам?  Она  помогает
мне,  помогая ему помогать мне; и я ей помогаю,  демонстрируя, как его Закон
помог мне,  и способен помочь другим. Мы - лучшие в мире подруги, Я и  Лала;
да и могло ли быть иначе?
     Ну конечно она сама совершала столь очевидно невозможный подвиг. Ведь в
представлениях обывателей о  Бэзиле и его  окружении все  перевернуто  вверх
дном.  В  то  же  самое  время  нельзя