свою жизнь Ради Меня, обретет ее".
     23. Такой-то употреблял его в течение многих лет и с ним все в порядке.
     24.  Такой-то принимал его  в течение многих  лет, и все  еще принимает
его, и он самый замечательный человек своего времени.
     25.  Я чувствую себя ну  так погано, а совсем,  совсем  немного порошка
позволит мне почувствовать себя очень, очень хорошо.
     26.  Мы не можем остановиться,  пока он у нас есть - искушение  слишком
сильно.  Наилучшим путем  будет донюхать его весь. Нам, вероятно, не удастся
достать еще немного, так что мы принимаем его для того, чтобы бросить.
     27. История Клода Фаррера о Рудольфе Хэфнере. Предположим, что я пройду
через все эти муки, чтобы бросить наркотики,  а потом сразу же заболею раком
или чем-нибудь еще. Каким дураком я буду себя чувствовать!
     - Ну как, помогло? - спросил Лам.
     Ну, если честно, не помогло. Я размышлял над многими из этих доводов  в
то или иное  время и,  похоже,  развенчал их  все. Любопытно,  что когда  ты
пишешь о причине, то она тут же представляется незначительной.  Ты не можешь
продолжать, ссылаясь бесконечно на одну и ту же причину. И этим доказывается
то,  что  причина эта  надумана  и фальшива, и была просто изобретена  тобой
экспромтом, чтобы оправдать потворство своим слабостям.
     Бэзил заметил мою растерянность.
     - Факт состоит в том, - сказал он, - что вы принимаете это вещество  по
тому же, почему большинство людей ходят в церковь. Бессмысленная привычка.
     Я не хотел заносить его высказывание на  бумагу.  Это  было  равноценно
признанию в  том,  что  я  действовал  как автомат. Но что-то  в его  глазах
заставило  меня записать.  И уже записав, я зашелся,  как раньше, в припадке
душевной ярости.  Я  вспомнил  давнюю историю из времен,  когда я  работал в
госпитале,  -  историю  о  человеке,  совершившим  самоубийство,  когда  ему
сказали, что он никогда больше не сможет двигать своей верхней челюстью.
     Между тем, Лам  наблюдал за моим средним уровнем приема. Я опустился до
двух доз ежедневно. Но  оставшиеся двадцать четыре часа проходили в ожидании
того момента, когда я смогу позволить себе мою слабость.
     Я знал, что Лу опережала меня. Она вышла на тот уровень,  который Бэзил
называл  третьим классом.  Она принимала  одну  дозу в  день;  но каждый раз
принимала ее все  позже и позже.  Около  часа  она мучилась от действительно
нестерпимого  желания,  и   тогда  Сестра  Афина  или  Киприда,  или  Сестра
Кто-нибудь  Еще  всегда  вмешивались,  будто  бы  случайно,  и предпринимали
некоторые  активные  шаги,  чтобы отвлечь  ее ум  от  героина в течение этих
критических минут.
     Как  только  человек  достигает  интервала  в  сорок восемь часов между
дозами, он переходит в  четвертый класс, и  вслед затем сразу же  прекращает
прием,  за исключением  тех случаев,  пока для  принятия дозы не подвернется
какая-то особенная причина.
     Я был  весьма раздражен тем, что Лу  продвинулась дальше, чем я.  Бэзил
сказал, что по его мнению мне нужно больше физических упражнений, хотя я уже
сам начал  проявлять некоторый  интерес  к  спортивным  играм. Я даже прошел
через всю игру в Телему ни разу не присев отдохнуть и не переводя дыхания.
     Однако, после  наркотической жизни во мне  засела смутная  тоска.  Меня
терзала мысль, что нормальные интересы не стоят того, чтобы ими заниматься.
     Царь Лестригонов брал меня  несколько раз полазить по скалам,  но в  то
время как  я испытал глубокое  физическое удовлетворение, я не мог превзойти
своего  умственного отношения  к этому занятию,  которое в самой законченной
форме выражено в Экклесиасте: "Суета, суета, все суета сует!"
     Мои отношения  с Лу были  отравлены  тем же ощущением. Улучшение нашего
физического  здоровья,  опьяняющее  воздействие  климата  и  вся  обстановка
побуждали нас принять участие в карнавальном шествии природы. Но по-прежнему
возражением этому звучал в нас настойчивый голос Аидэ Лямурье, утверждавший,
что предел  всех  этих вещей - смерть. Она умышленно отвергала существование
как бесполезное, и мы не могли выдвинуть подобающие возражения на занятую ей
позицию.
     Вдобавок,  мой ум съел свою пищу.  Я буквально ни о чем не мог  думать,
кроме  героина, и  обнаружил, что  он взывает ко мне скрываясь  под  разными
масками, и манит меня бегством от жизни.
     Человек,  сам  бывший  наркоманом,  с  трудом  свыкается  с  пустотой и
бессодержательностью нормального существования. Он становится мудрее, но это
- мудрость отчаяния.
     Большой  Лев и Сестра  Афина истощили  свою изобретательность в поисках
того,  чем  я могу  занять  мои  утомительные  бесцельные  часы. Но  ничего,
казалось, не могло отвлечь  меня от навязчивой идеи, что жизнь - это героин,
а интервалы не стоит принимать во внимание.
     Примерно  через  неделю Царь  Лестригонов  попытался  вытащить  меня из
рутины,  дав  мне кокаин,  и  попросив  заняться  написанием отчета  о  моих
приключениях с  того  момента, как  я начал  принимать  его.  Наркотик мощно
подстегнул  меня; и какое-то время я  был преисполнен энтузиазма.  Я написал
историю моих приключений  с той самой ночи, когда я встретил Лу  и до нашего
возвращения в Англию из Неаполя.
     Но, когда эпизод завершился,  я обнаружил, что застарелое разочарование
в жизни сильно как всегда. Желание жить было по-настоящему мертво во мне.
     Однако спустя два вечера, Царь Лестригонов на закате пришел выкурить со
мной трубку на террасе. Он держал в  руке  записки о Рае,  написанные  мной.
Сестра Афина напечатала их.
     - Мой дорогой, - начал он, - чего я не понимаю, так это того, почему вы
должны быть так слепы в отношении  самого себя. Значение всего  этого вполне
очевидно. Я боюсь, что вы до сих пор не уловили смысла изречения "Твори, что
ты желаешь". Неужели вы не  заметили, как применение Закона  помогало вам до
сих пор?
     - Ну, разумеется, - сказал я, - совершенно ясно, что я не явился на эту
планету, чтобы  довести себя до могилы еще до того, как мои силы получили бы
возможность окончательно созреть.  Я  полагал, что необходимо воздерживаться
от  героина с  целью  предоставить  себе благоприятную возможность совершить
что-то.  Но я выжат, как лимон.  Жизнь становится все более скучной с каждым
днем, и единственный путь к бегству прегражден огненными мечами.
     - Точно, - отозвался он. - Вы обнаружили только чего вы не желаете; вам
все еще надо найти то,  чего вы желаете. Но в вашем тексте  содержится целый
ряд ключей к разгадке. Я заметил, что по словам вашего командира эскадрильи,
который  не  стал  бы командиром,  если бы  не  понимал других мужчин, вы не
выдающийся пилот! Как так получилось, что вы стали летать?
     Этот простой вопрос вызвал у меня довольно  странную  реакцию. В нем не
содержалось повода для сильного раздражения и, тем не менее, я разозлился.
     Бэзил заметил это, сложил свои руки вместе и  начал весело насвистывать
"Типперери". Смысл его вопроса был очевидным. Он пустил стрелу наудачу, куда
придется; и она пронзила  Царя  Израиля  между  пластинами его  доспехов. Он
проворно встал со стула, и ушел, махнув мне на прощание рукой.
     - Подумайте над этим,  дорогой мальчик, - сказал он, - и расскажите мне
утром вашу печальную историю.
     Я находился в весьма растревоженном состоянии сознания. Я отправился на
поиски  Лу, но она  ушла  на прогулку с  Кипридой,  и  когда  вернулась,  то
излучала  такую атмосферу мудрости, что я нашел ее  нестерпимой. Впрочем,  я
рассказал ей мою историю. К  моему отвращению, она  просто  кивнула,  словно
высоко  оценила какую-то очень тонкую шутку.  От нее  нельзя  было  добиться
никакого толка. Я отправился в кровать со вконец испорченным настроением.
     Почти немедленно в моем мозгу началась обычная борьба,  в смысле должен
я  или не должен  принимать дозу героина. В этом случае, спор был кратким. Я
был  так  раздражен  самим  собой, что  специально  принял большую  понюшку,
несомненно не столько  для того, чтобы успокоить себя, а столько  для  того,
чтобы косвенно досадить кое-кому. Я поступил так впервые за неделю. До этого
я обходился кодеином.
     Частично  из-за этого, и  частично  из-за  психологического  кризиса, я
испытал эффекты, подобных которым  я еще  никогда не  испытывал. Я оставался
всю  ночь в  состоянии между сном и бодрствованием,  неспособный  позвать на
помощь, неспособный  контролировать свои  мысли; и  меня унесло в  полностью
незнакомый мне мир. Я совершенно не  существовал там, в любом обычном смысле
этого слова. Я  был  математическим выражением сложной геометрической схемы.
Мое равновесие поддерживалось бесчисленным множеством  других сил  в той  же
системе, и  то, что  я  называл  своим "Я" неким таинственным образом  несло
ответственность за манипуляцию другими силами, но я не мог с ними совладать.
Когда я старался уловить их,  они исчезали. Мои функции, казалось, сводились
к  упрощению  сложных выражений,  и  затем  к построению новых комплексов из
элементов столь изолированных, чтобы они создали подобие моего  собственного
выражения в совершенно иных формах.
     Этот  процесс  продолжался, самовоспроизводясь с  интенсивностью  бреда
бесконечных  эонов  времени.  Я переживал нестерпимые  муки,  утрачивая  мою
индивидуальность,  обескураженный,  если можно  так  выразиться,  некоторыми
выражениями, которые  я же сам  и сформулировал.  Страдание стало  настолько
острым, что я почувствовал необходимость призвать Лу на  помощь. Но я не мог
найти ей место в моей системе.
     Но  нечто в природе кривых самих моих графиков я идентифицировал с ней.
Словно  их  окончательная  форма  каким-то  образом  зависела  от  нее.  Она
содержалась в них, так сказать, в скрытом виде. Она была присуща  самой этой
структуре; и как  только возбуждение и тревога  спали,  я  нашел  любопытное
утешение в том факте, что она не была  независимой и посторонней сущностью в
этом хитросплетении  причин и следствий,  но являлась основой  того, что вся
система  приняла  именно  этот вид в предпочтение  всем остальным. И по мере
того, как  ночь длилась, чудовищная  сложность  видения упорядочивалась сама
собой.  Я ощущал  вращение  и  подъем, сообщающиеся  со всей  вселенной моей
мысли. Своего  рода головокружение захватило мой  дух.  Словно колесо начало
вращаться,  постепенно  увеличивая свою  скорость,  так что  человек не  мог
больше различать  отдельные его спицы. Оно  слилось в  неразличимое  марево.
Ощущение  это  понемногу  овладело  всем  моим   сознанием,  пока  не  стало
неизменным  и единым; однако это  единство складывалось из неоднородных сил,
которые находились в  постоянном движении. Монотонность терзала  сознание, и
моя полудрема вскоре перешла в подлинный сон.
     Странность  всего этого переживания заключалась в том, что  я проснулся
наутро совершенно новым человеком. Я обнаружил себя поглощенным трудными для
понимания   вычислениями,  внешне   бессвязными.   Я   напряженно   работал,
захваченный  идеей,  чего  со  мной  не   случалось  уже  долгие  месяцы.  Я
разрабатывал  план  построения геликоптера, работа над  которым глубоко меня
занимала,  когда  я остался безработным. Геликоптер полностью вылетел у меня
из головы, как только я стал наследником состояния Дяди Мортимера.
     Как только я заново обрел полную бодрость духа, тут же меня чрезвычайно
озадачило  мое  окружение. На самом деле,  я  не мог  вспомнить, кем  я был.
Вопрос, похоже, каким-то необыкновенным образом потерял свое  значение.  Чем
больше я заново осознавал себя, Телепил, и свое недавнее прошлое, тем больше
это казалось  мне  нереальным.  Истинное  "Я"  было математиком и инженером,
работающим над геликоптером, а промежутки между  работой казались запутанным
ночным кошмаром.
     Я отбросил все прочь, отряхнувшись, словно охотничья собака, вылезающая
из  пруда с палкой в пасти,  и полностью отдался своей  работе. Изредка меня
беспокоили  какие-то неизвестные  мне люди, целующие  меня сзади  в  шею,  и
кладущие поднос с завтраком мне под нос. Я осознавал со смутной досадой, что
еда была холодной.
     Когда прозвучал  гонг для дневного Поклонения,  я поднялся и потянулся.
Мой  мозг был полностью  измотан.  Я  присоединился  к  небольшой  компании,
приветствовавшей солнце, на террасе.
     - Приветствую тебя, кто есть Ахатор торжествующий; даже тебя, кто  есть
Ахатор прекрасный; что путешествует над небесами в челне полдневного Солнца.
Тахути  стоит  в  своем  великолепии  на  челне,  и  Ра-Хоор  правит  рулем.
Приветствую тебя из чертогов утра!
     Одна  девушка   в  этой  компании  произвела  на  меня   исключительное
впечатление. В ее  лице было  что-то непреодолимо монгольское: плоские щеки,
высоко поднятые  скулы, раскосые глаза; широкий,  короткий  и подвижный нос;
тонкий и длинный рот, словно неровная  кривая линия безумного  заката. Глаза
были зеленые и  маленькие, с шаловливым  выражением, как у эльфа. Ее  густые
волосы,  уложеные  в  толстые  косы  вокруг  ее  головы,  были на  удивление
бесцветными.  Они  напомнили  мне  проволочную  обмотку  динамо-машины.  Это
смешение  монгольской  дикости  с  дикостью  нордического  типа  производило
колдовской эффект.  Ее  необычные  волосы очаровали меня.  Они были  нежного
льняного оттенка, такого тонкого, такого изумительного. Лицо - восхитительно
молодое и свежее - сияло улыбкою и румянцем.
     -  Питер,  мой  мальчик, -  сказал я  себе, - тебе бы лучше напрячься и
закончить этот геликоптер, и заработать  немного денег, потому что именно на
этой девушке ты собираешься жениться.
     Эта  мысль  захватила  меня  с  силой  откровения;   эта  девушка  была
таинственным образом мне  знакома. Словно я видел ее  во сне или  в каких-то
грезах. Меня вывела из оцепенения рука, фамильярно тронувшая меня, и  голос,
сказавший мне на ухо:
     -  Мы  можем прогуляться до трапезной на ланч. Вы  так и не ответили на
мой вопрос, как же получилось, что вы стали летать.
     - Когда вы спросили меня, мое сознание было еще недостаточно прояснено,
но теперь цепь следствий и причин полностью восстановлена.
     Я  никогда  не относился  благожелательно  к  медицине.  Ее антинаучные
методы, ее высокомерие, снобизм  и засилие эмпирики все это вместе отвратило
меня от нее. Мне  пришлось  отправиться работать  в госпиталь, просто потому
что  мой  отец сделал все возможное  для этого, и  не  собирался  вкладывать
деньги во что-либо иное. Я же хотел стать инженером. Я быстро схватывал все,
что касалось велосипедов  и автомобилей. В  юном возрасте  у меня  даже была
собственная своеобразная  мастерская. Величайшим удовольствием моего детства
были редкие визиты к отцу моей матери, который в свое время считался великим
изобретателем    и   в   огромной    степени   способствовал    техническому
совершенствованию железнодорожных перевозок.
     Когда разразилась война, я отправился прямо в инженерные мастерские; но
стал пилотом против моей воли, из-за моего веса и нехватки летного состава.
     Я внезапно  оборвал  свою  исполненную энтузиазма речь, потому что Царь
Лестригонов  остановился   на  склоне  холма,  отделявшего  дом  для  гостей
Аббатства от его основных построек.
     -  Вы запыхались при подъеме, - сказал он. - Примите понюшку вот этого;
она приведет вас в порядок за секунду.
     Я  раздраженно  оттолкнул  его  протянутую руку,  и  небольшая  горстка
порошка просыпалась на землю.
     - О, вот как, оказывается? - спросил, смеясь, Бэзиль.
     Я осознал грубость своего поступка и начал извиняться.
     - Все в порядке, -  сказал он.  - Но, конечно, вы не сможете избавиться
от него так просто. Вы ведь не прекращаете есть баранину, потому что однажды
днем съели слишком  много и  получили несварение желудка.  Вы найдете героин
довольно полезным,  когда  поймете, как  использовать его. Тем не менее, ваш
жест  сейчас   был  автоматическим.  Это  свидетельство   того,   что   ваша
бессознательная  или  истинная  воля  возражает  против  приема  героина.  С
негативной  стороной пока все в  полном порядке. Но нас волнует вопрос, чего
желает ваша истинная воля в позитивном смысле?
     - Сбить бы с толку этого типа с его вечной метафизикой, - подумал я.
     - Не имею ни малейшего понятия, -  ответил я резко, - и  более того, не
могу терять время на эти ваши оккультные штучки. Не подумайте, что я груб. Я
очень благодарен вам за все, что вы для меня сделали.
     Странным  образом  воспоминания последних  нескольких  месяцев внезапно
вернулись  в мое сознание. Однако они оставались  лишь фоном  для  бушующего
пламени мысли, переполнявшей мой ум.
     Бэзил не  ответил, и пока  мы  вместе  спускались с холма вниз, я начал
объяснять ему  мои идеи по созданию нового  геликоптера. Незаметно для себя,
мы  достигли  двери  большого  дома,   которое  Аббатство  использовало  как
трапезную, сели на  каменные скамьи,  стоявшие в ряд  у его северо-восточной
стены, и взглянули на открывшийся нам изумительный вид.
     Трапезная располагалась на крутом откосе. Земля резко уходила  вниз под
нашими  ногами.  Слева вздымалась огромная скала, которая отсюда  впечатляла
даже  больше, чем с другой стороны;  а справа, холмы вдоль  береговой  линии
терялись  в  багряной  дымке.  Напротив   виднелся  странный  зубчатый  мыс,
коронованный фантастическим скоплением скал, а внизу простиралось безбрежное
море, слившееся с небом в разводах зеленого, голубого и фиолетового там, где
несколько вулканических островов тускло дремали на горизонте.
     Бэзиль чрезвычайно меня раздражал своими замечаниями о красоте пейзажа.
Я, похоже, совершенно не заинтересовал его геликоптером. Неужели я и в самом
деле нес какую-то чушь?
     - Я слишком стар, чтобы обижаться,  сэр Питер, -  (Ах да, сейчас я  был
сэром Питером! Ну конечно  я им был!) небрежно  заметил  он, вежливо касаясь
моего плеча.
     Я молчал, вычисляя в уме размеры одного из вентилей.
     - И я должен напомнить вам, что вы джентльмен; и что, когда вы приехали
в это Аббатство, первое, что вы сделали, это  подписались  под торжественным
обещанием.
     Он повторил эти слова:
     - Я торжественно  объявляю, что принимаю Закон Телемы, и  посвящу  себя
всецело, тому чтобы обнаружить мою Истинную Волю и осуществить ее.
     - Да, да, конечно, - сказал  я поспешно. - Я не собирался открещиваться
от этого; но на самом  деле, я в настоящий момент  ужасно занят обдумыванием
геликоптера.
     - Спасибо вам, этого достаточно, - оживленно молвил Царь Лестригонов. -
Теперь собрание можно считать открытым.
     Я  почувствовал легкое  раздражение из-за  его бесцеремонных манер,  но
все-таки последовал за ним на ланч. Он встал  за одним концом  стола лицом к
Сестре Афине, занявшей место за другим.
     - Сегодня к ланчу подадут шампанское, - сказал он.
     Эта ремарка была встречена взрывом бурного веселья, которое  показалось
мне положительно непристойным, и не соразмерным  сделанному  объявлению. Все
Аббатство словно обезумело от восторга.
     Следуя  примеру  Большого Льва, каждый устремил свой указательный палец
по нисходящей  линии влево, и резко  перевел его направо. Жест  был повторен
три раза и сопровождался словами:
     - Эвоэ Хо! Эвоэ Хо! Эвоэ Хо!
     Они  начали  хлопать  в  ладони,  но  резко  останавливали  руки  перед
соприкосновением и  позволяли  себе  громко хлопнуть лишь на  третьем  слоге
великого восклицания
     И А О
     За этим  последовали  очень  быстрые хлопки  три раза  по три  в  общей
тишине.
     Я был  полностью озадачен этим обрядом, но не имел возможности задавать
вопросы, так как Сестра Киприда тут же объявила вместе с Гермесом  "Волю", и
ланч начался в  неизменном  молчании, которое  каким-то  немыслимым  образом
сопрягалось с необычайным весельем всего собрания.
     Шампанское не  вязалось  со всем этим. Необузданное ликование напомнило
мне о моих первых впечатлениях от кокаина. Тем не менее, у меня  им