цатилетний сын. Красивый мальчик. Ни капельки  не
похож на меня, хотя я наверняка являюсь его  отцом.  Да...  Я  отец  моего
мальчика...  И  теперь  я  потерял  своего  сына,  горячо  любимого  сына,
Роберта...
   Мистер Лурье сделал паузу и зарыдал.
   - Я сочувствую вашему горю, мистер Лурье, - сказал Джерри.
   - Благодарю вас, профессор. Как врач, вы, конечно, понимаете меня?
   -  Я  думаю,  мистер  Лурье.   Подобные   случаи   относятся   к   моей
специальности. Я, видите  ли,  врач-психиатр,  исследователь  человеческой
души, если можно так выразиться.
   - Поистине так можно выразиться, - всхлипнул несчастный отец и медленно
продолжал свой рассказ, наблюдая за тем, чтобы Мадам своевременно наливала
стаканчики.
   - Да, господин профессор, я несчастнейший человек  на  свете.  Если  бы
поискать десяток несчастнейших людей в мире, то я наверняка попал бы в  их
число. Дорогой мой сынок...
   - От какой болезни он умер? - осторожно спросил Джерри.
   - Умер? - О нет, он не умер. Он убежал. Сегодня в  середине  дня.  И  я
виноват в этом. Видите ли, дело было так. Вчера вечером я  вернулся  домой
после  двухдневной  поездки.  Поцеловал  жену  и  лег  спать.  Сын   хотел
поговорить со мной, но я сказал: "Поговорим завтра". За  утренним  кофе  я
просматриваю газеты, а сын робко говорит: "Отец у меня  к  тебе  небольшое
дело". Я поглядел на него поверх  газеты  и  спрашиваю:  "Ты  уже  умылся?
Смотри не испачкай джемом рубашку" - а сам  продолжаю  читать  и  вдруг  -
опрокидываю кофе на скатерть. Это, конечно,  была  моя  вина,  но,  увидев
улыбку на лице сына, я пришел в бешенство. Я сказал: "Роберт, неужели твоя
мать не научила тебя мало-мальски прилично вести себя за  столом?  Ну,  не
болтайся тут, ступай поживее в школу!" И тогда Роберт встал  из-за  стола,
они переглянулись с матерью и обменялись какими-то  словами,  и  затем  он
все-таки еще раз попытался приблизиться ко мне.  Он  сказал:  "Отец,  я  в
самом деле хотел бы поговорить с тобой..." Тогда я уже немного  вспылил  и
говорю: "Неужели ты не можешь дать отцу спокойно выпить чашку кофе? Я знаю
твои дела: разумеется, ты будешь  клянчить  денег.  Или,  может  быть,  ты
получил плохую отметку или записку к родителям? Или ты надумал  записаться
в футбольную команду?"
   Роберт начал собирать учебники и только сказал: "У других ребят отцы не
такие". Я отбросил газету и заорал на него: "Не такие? Ты смеешь указывать
отцу?!"
   Жена моя пробовала вставить какое-то разъясняющее слово, но оно  ничего
не разъяснило. "Ну, говори, негодный, чего тебе надо!" -  сказал  я  сыну.
Роберт посмотрел на свои ботинки и ответил, что он собирается жениться  на
какой-то  девочке  из  их  класса.  Жениться!  Мой  сын  -   жениться!   В
четырнадцать лет! Я дал ему пощечину, и он, закусив губу, побежал в школу.
   Мистер Лурье заплакал в голос и снова разбавил свое вино слезами.
   Через мгновение он проговорил, заикаясь:
   - Вечером Роберт не вернулся из школы домой. Он только прислал сказать,
что решил убежать от нас. Тогда моя жена заметила, что  из  нашей  спальни
куда-то пропала книга, которую я читал обычно перед сном. Это был всемирно
известный бестселлер доктора Хинсея "Женщина  хочет  мужа".  Через  минуту
жена снова приходит и стоит в полной растерянности, не знает, как сообщить
мне еще одну новость: оказывается, сын захватил с собою и нашу машину! Это
было для меня  тяжелым  ударом.  Вы,  вероятно,  понимаете  чувства  отца,
господин профессор. Все  в  моей  жизни  смешалось.  Я  намеревался  ехать
сегодня вечером в Чикаго и даже успел  купить  билет.  Поезд  отправляется
через час, но не могу же я теперь  уехать,  когда  ничего  не  известно  о
судьбе моего сына! Несчастный я человек, совсем несчастный!  Бегство  сына
для меня означает потерю по крайней мере  пяти  тысяч  долларов,  так  как
завтра я должен был сделать в Чикаго хороший бизнес.  Подумайте,  господин
профессор: пять тысяч долларов уплывают у меня прямо из-под  самого  носа!
От этого я так несчастен, так несчастен!.. С детьми одно только горе...
   - Это действительно тяжелая потеря, - согласился Джерри,  заметив,  что
отцовские чувства страхового агента тесно связаны с долларами.
   - У вас и билет останется теперь неиспользованным?  -  спросил  попутно
"психиатр".
   - Конечно. Но это пустяк по сравнению с теми пятью тысячами.
   Джерри не зря проходил школу "хобо", школу трущобы. Он был внимательным
учеником. После короткого представления  страховой  агент  почти  насильно
всунул ему в руку железнодорожный билет, пять  долларов  и  свою  визитную
карточку. У профессора, естественно, визитной карточки не было, потому что
грабители отняли у него все. Как честный человек, он  записал  в  книжечку
страхового агента свое имя и весьма произвольный адрес и грозился  выслать
ему из Чикаго немедленно чек на кругленькую сумму, а супруге -  букет  роз
телеграфным распоряжением. Профессор Финн  обещал  еще  и  многое  другое,
потому что десять стаканчиков шерри сделали его щедрым и очень влиятельным
человеком. Все  элегантные  дамы  Нью-Йорка  теперь  лечились  у  него,  а
сенаторы были его друзьями.
   Страховой агент уже  настолько  утратил  чувство  меры,  что  профессор
производил на него впечатление, вполне соразмерное его состоянию.  Мистеру
Лурье казалось совершенно естественным, что профессор Финн - лучший в мире
психиатр, так же как и то, что дамы высшего круга Нью-Йорка - слабоумны.
   Полная Мадам, хозяйка бара, теперь улыбалась Джерри, говорила  какие-то
профессиональные любезности, французско-американские остроты  и  некоторые
двусмысленности, которые всеми  людьми  понимаются  в  одном  определенном
смысле.
   Мистер Лурье уже дошел до  той  точки,  которую  врачи  называют  пятой
степенью опьянения: он плакал, плакал и  наконец  заснул.  Профессор  Финн
вышел из кабачка с достоинством и слегка покачиваясь. Через  десять  минут
он уже удобно устроился на мягком сиденье вагона.
   Два  часа  спустя  мистер  Лурье  проснулся,   разбуженный   ласковыми,
заботливыми словами жена:
   - Мартин, Мартин милый... Я так и знала, что ты сидишь здесь...
   Глаза страхового агента открылись, точно смотровые глазки винного чана.
Сознание постепенно вернулось к нему, и он вспомнил о своем горе. Но  жена
не позволила ему предаваться  слезам  и  начала  поднимать  его  на  ноги,
радостно лепеча:
   - Мартин, миленький, пойдем домой! Опять все хорошо. Роберт  поссорился
со своей невестой и только что вернулся домой... Он сказал,  что  никогда,
никогда больше не женится...
   Страховой агент, поддерживаемый женой, направился  к  дверям  и  громко
простонал:
   - Но мой бизнес... Мой большой бизнес!.. Вот в чем вопрос...




19. ЗАМОК ТУАЛЕТА ПОРТИТСЯ, ПОМОГАЯ ДЖЕРРИ ФИННУ
ВОЗНЕСТИСЬ К СЛАВЕ И ПОЧЕСТЯМ

   Поезд на рассвете прибыл в Чикаго. Джерри несколько часов крепко спал и
пропустил много интересных видов. Он взглянул на ранний утренний пейзаж  и
ощутил дрожь, словно ему предложили выпить рыбий жир  из  старого  сапога.
Это было глубоко унылое зрелище: трущобы, трущобы, насколько хватает глаз.
Серые  некрашеные  хибарки,  опирающиеся  друг  на  друга,  точно  слепые.
Обетованная  земля  подонков  общества  и   "хобо",   где   каждый   готов
пожертвовать для родины жизнью своего товарища.
   Поезд замедлил ход, чтобы  путешественники  могли  получше  насладиться
зрелищем. Далекие потомки аборигенов африканских джунглей бродили по узким
закоулкам в поисках чего-нибудь съедобного на завтрак. На тесных дворах  и
на  крылечках  копошились   черные   человеческие   отпрыски,   босоногие,
сверкающие белками глаз. Рассохшиеся,  разваливающиеся  деревянные  корыта
стояли торчком,  поддерживаемые  густой  сетью  бельевых  веревок.  Чулки,
сорочки, штаны-трико, детские лохмотья и бюстгальтеры - все это  трепетало
на легком утреннем ветерке, точно веселые, беззаботные вымпелы,  не  давая
плотной копоти опуститься прямо на голову детям.
   Джерри Финн обладал воображением поэта, который свято верит, что  народ
читает стихи.  Он  глядел  на  сети  бельевых  веревок  -  эти  хитроумные
приспособления, фильтрующие сажу и солнечные лучи, - и был поражен скудным
выбором висевшей одежды: сорочки, детские тряпки, штаны-трико  и  лифчики.
Он удивлялся обилию лифчиков и малочисленности сорочек. Сорочки напоминали
о царстве ангелов, а бюстгальтеры - о  гамаке,  в  котором  сидят  вдвоем.
Бельевые веревки были отражением социальной среды: при переходе от  района
трущоб к жилым кварталам средних классов детское тряпье исчезло, а  вместо
него появились простыни, ночные пижамы и скатерти. Это был район  гостиниц
и женщин,  которые  искали  легкой  жизни,  но  в  поисках  ее  постепенно
скатывались все ниже и ниже.
   Пассажиры начали пробираться к выходу.  Поезд  прибывал  на  вокзал  Ла
Салль, постепенно сбавляя ход. Джерри заметил, что у него пропала шляпа, а
также позаимствованное в учительской квартире ОСВ пальто,  пять  долларов,
подаренные мистером Лурье, и галстук, который был снят  прямо  с  шеи.  Он
объявил о пропаже проводнику, но тот в утешение сказал, что в  Чикаго  еще
сравнительно тепло, поэтому пальто и шляпа не являются  предметами  первой
необходимости, а галстук - тем более. Что же касается  пяти  долларов,  то
это, по мнению проводника, не такая сумма, о которой стоило бы говорить, в
особенности сейчас, когда инфляция непомерно раздула все цифры.
   Джерри остался в вагоне последним. Он осмотрел багажные полки, заглянул
под сиденья, но утраченного имущества  не  нашел.  Под  одним  из  сидений
оказалась лишь забытая пачка кукурузных хлопьев "попкорн" и газета "Чикаго
трибюн". Он захватил и  то  и  другое  в  качестве  частичного  возмещения
убытков, вышел из вагона и слился с потоком, наводнившим вокзал Ла  Салль.
На скамьях в зале ожидания лежали негры с зажмуренными  глазами  и  широко
раскрытыми ртами. Как только уборщицы подмели пол под лавками,  вокзальная
полиция, наблюдая за порядком,  тотчас  принялась  будить  спящих.  Джерри
уселся рядом с одним седоватым негром. Это был старый сморщенный  человек,
секретом долголетия которого был  чеснок.  Однако  этот  секрет  вовсе  не
хранился в тайне, а напротив, давал о себе  знать  любому  из  окружающих.
Запах чеснока достиг ноздрей Джерри, вызывая неприятное  ощущение.  Джерри
развернул "Чикаго  трибюн"  и,  загородившись  газетой  от  соседа,  начал
просматривать объявления. Одно чикагское бюро  по  торговле  недвижимостью
продавало дачные участки на  Луне.  Цена  была  сто  долларов  за  акр,  с
рассрочкой на  десять  лет.  Рекомендовалось  покупать  участки  во  время
полнолуния, потому что акры тогда крупнее. Джерри пришли на  память  слова
Бобо о людях, которые судорожно хватаются  за  доллар  и  в  то  же  время
смотрят на небо. Детям читают научно-фантастические романы, чтобы в  своих
трущобах они видели звезды, а на звездах - дачи для еженедельного отдыха.
   Негр начал храпеть. Это было его оборонительным рефлексом  против  тех,
кто хотел втиснуться к нему на скамейку.  Его  храп  отличался  редкостным
звучанием, все удовольствие от  которого  получал  сам  храпевший.  Джерри
встал, положил "Чикаго трибюн" на скамейку и пошел  побродить  по  городу.
Все казалось ему пустым и ненужным. В этот момент он не  находил  никакого
объяснения бестолковости своей жизни. "Куда я иду и зачем?" - спрашивал он
себя,  словно  затверживая  катехизис,  и,   глядя   вдаль,   на   вершины
небоскребов, чувствовал легкий голод.
   Побродив часа два, он  вернулся  обратно  в  вокзальный  зал  ожидания.
Старый негр уже проснулся и читал оставленную Джерри  газету.  Он,  видно,
недавно снова зарядился чесноком, потому  что  запах  стоял  убийственный.
Даже самые сильные духи  не  смогли  бы  забить  смесь  ароматов,  которая
неслась изо рта старика.
   В зале ожидания царила обычная теснота. Народу было много. По-видимому,
никто еще не улетел  на  Луну.  Джерри  потолкался  туда-сюда  и  заглянул
мимоходом в туалет. Подождав десять минут в очереди,  он  получил  в  свое
распоряжение маленькую кабинку, на белых  стенах  которой  имелось  больше
рисунков, чем в любом среднем американском доме, и больше порнографии, чем
в известном бестселлере "Мэйми Стоувер". Доктор  Хинсей  мог  бы  получить
отличный материал для исследования  полового  поведения  мужчин,  если  бы
разослал своих агентов на пару дней по публичным уборным.
   Джерри взялся за ручку двери и хотел поскорее расстаться с кабинкой, но
замок испортился. Дверь не желала  открываться.  Джерри  начал  стучать  в
дверь кулаками и звать на помощь. Но никто не обращал  внимания  на  гром,
идущий из маленькой кабинки. Люди с самого  рождения  привыкли  к  шуму  и
грохоту и спохватывались только тогда, когда наступала тишина.
   Джерри Финн оказался  пленником.  Под  самым  потолком  была  маленькая
форточка, но через нее могла бы пролезть только кошка. Джерри снова  начал
колотить в дверь. Ему  хотелось  поскорее  выйти  на  свободу,  на  свежий
воздух, к людям. Но спасение не приходило. Он все еще был точно в  тюрьме,
где никто не  угрожал  повышением  квартплаты  или  вечным  пламенем  ада.
Отчаяние, охватив мозг, затем сковало руки и ноги. Джерри был уже готов на
самоубийство, и его удерживало только то, что надо было самому наложить на
себя руки. Он вспомнил  Джоан,  которая  все  еще  оставалась  его  женой.
Брачный союз, этот великолепный экзамен на алименты, все еще связывал  его
и Джоан - святое воплощение небесной наивности, которое, вероятно, все еще
ожидало возвращения  мужа,  чтобы  наконец  получить  развод,  а  затем  -
законную, твердую плату за любовь: алименты.
   Безнадежность привела за собою бессилие. Джерри сел на крышку  унитаза,
и мысли его полетели назад; словно стая голубей, завезенных на  чужбину  и
выпущенных из клетки, они пролетали над  вереницей  прожитых  лет.  И  вот
Джерри увидел вновь свое детство и услыхал тихую песню милой  матери.  Под
обаянием детских воспоминаний  он  достал  из  кармана  расческу,  оторвал
кусочек тонкой бумаги от прикрепленного к стене рулончика  и  сотворил  из
расчески и туалетной бумаги маленький музыкальный инструмент. У него  было
- точно у пастушеской свирели из древней Нубии - нежно дрожащее, простое и
грустное звучание.
   В ожидании освобождения Джерри Финн стал потихоньку наигрывать  финские
народные песни, которых в чикагском вокзале Ла Салль еще никто никогда  не
играл. Во всяком случае, на карманном гребешке...
   Нет нужды  представлять  не  отстающему  от  времени  читателю  мистера
Говарда Эткесона. Каждый знает - или по крайней мере каждый должен  знать,
- что это художественный директор величайшей в мире компании,  выпускающей
граммофонные пластинки, то  есть  человек,  который  знает  вкус  публики.
Тысячи исполнителей модных песенок-боевиков благословляют его имя, ибо без
мистера Эткесона они не были бы модными исполнителями.  Мистер  Эткесон  -
известный и признанный благодетель, он всегда что-то берет у одних и  дает
другим,  в  то  же  время  оставляя  и   себе   приличное   посредническое
вознаграждение. У него драгоценные принципы адвоката, мораль  коммерсанта,
пухлые  руки,  мягкое  округлое  лицо  и  тоненький  пастушеский  тенорок,
обладающий непреодолимым стремлением вырываться наружу через нос.
   И без этого описания многие узнали мистера Эткесона,  когда  он  шел  с
коричневым кожаным портфелем в руке на вокзал Ла Салль. Он  отправлялся  в
Голливуд на поиски новых граммофонных звезд. Синатра, Отри, Лита Роза,  Ле
Баксер, Эдди Фишер, Билли Смит и многие другие уже напели себе состояние и
своевременно устранились от артистической деятельности.
   Мистер Эткесон вступил под навес вокзала  и  надвинул  шляпу  на  самые
глаза,  избегая  охотников  за  автографами.  Вдруг   он   остановился   и
прислушался. Откуда-то из неведомых глубин  доносилась  неведомая  музыка.
Мистер Эткесон помотал  головой,  не  веря  собственным  ушам.  Он  сделал
несколько  шагов  вперед  и  снова  вернулся  на  прежнее  место.   Музыка
продолжалась. Она была красива и печальна и казалась  как  раз  подходящей
для публики. Мистер Эткесон  огляделся  кругом  и  подумал,  что  какой-то
пассажир несет  во  внутреннем  кармане  портативный  радиоприемник.  Нет!
Ложная догадка. Музыка доносилась снизу, звучала где-то у самых  его  ног.
Мистер Эткесон присмотрелся к имевшимся внизу у  стены  подвальным  окнам,
которые были чуть-чуть приоткрыты. Затем он сделал вид,  будто  завязывает
шнурки на ботинках, и таким образом получил  удобный  случай  нагнуться  к
одному из этих окон.
   Ухо его уловило нежнейшую мелодию, а нос - грубейший запах аммиака.  Он
отошел подальше от окна и громко воскликнул:
   - Флейта? Нет? Рожок? Нет! Саксофон? Нет! Что же это за дьявольщина?
   Он чуть ли не бегом помчался в зал  ожидания,  а  оттуда  -  в  мужскую
комнату. Музыка прекратилась. Мистер  Эткесон,  продолжая  обдумывать  эту
мистерию, вернулся в зал ожидания и призвал на помощь полицейского.  Тогда
они уже вдвоем вошли в  мужскую  комнату,  и  на  этот  раз  оба  услыхали
прелестную музыку,  которая  доносилась  из  крайней  кабинки,  что  возле
наружной стены.
   -  Там!  -  воскликнул  мистер  Эткесон,  указав  рукою  на   маленький
концертный зал.
   Он подошел и осторожно постучал в дверь. Музыка тотчас прекратилась.
   - Кто там? - заревел подоспевший полицейский.
   - Это я, - послышался робкий, усталый ответ. -  Замок  испорчен.  Я  не
могу выйти.
   - Зачем же вы пошли туда со своей музыкой? - осведомился полицейский.
   Из кабинки не отвечали, но мистер Эткесон сам ответил полицейскому:
   - Не задавайте дурацких вопросов! Вы, кажется, должны  знать,  что  это
место - как могила: если приспичило, то приходится идти. Отоприте дверь!
   Полицейский потрогал замок, но дверь не поддавалась.
   - Наверно, придется ломать, - засвидетельствовал представитель власти и
пошел искать лом. Однако ему не понадобилось это грубое орудие, так как он
встретил в зале ожидания своего старого знакомого Дика Гомера,  известного
также под именем Отмычка-Дик, и сказал ему:
   - Ну-ка пойдем, откроешь дверь!
   - У меня нет инструментов, - ответил честный специалист своего дела.  -
А что за дверь?
   - Дверь уборной. Самый обыкновенный автоматический замок.
   Условно освобожденный взломщик задумался на миг и сказал:
   - Достань мне кусок железной проволоки или шпильку для волос, или  хоть
какой-нибудь гвоздь.
   Представитель власти был немного недоволен поручением, но  все  же  ему
удалось получить у одной негритянки железную шпильку, которую он и  вручил
мистеру Гомеру.
   - Показывай дверь! - скомандовал мистер Гомер.
   Полицейский привел замочных дел мастера в мужскую комнату,  где  мистер
Эткесон разговаривал через дверь с мистером Джерри Финном. Мистер  Эткесон
зашел уже так далеко, что  достал  из  своего  портфеля  бланки  договора,
который он собирался тут же подписать. Ему пришлось на мгновение  прервать
приятный диалог, но только на мгновение, ибо Дик  Гомер  не  первую  дверь
отпирал шпилькой для волос. С изумительным мастерством он погнул шпильку в
разные стороны, вставил ее в скважину замка и распахнул дверь. Потрясенный
узник недвижно сидел на крышке унитаза и смотрел на своих освободителей.
   -  Какой  у  вас  инструмент?  -  спросил  мистер  Эткесон,  сгорая  от
любопытства.
   -  Да,  приятель.  А  ну,  покажи  свой  инструмент,  живо!  -  зарычал
полицейский.
   - У меня нет никакого инструмента, - отвечал Джерри невинно.
   -  Не  придуривайся!  -  закричал  полицейский,  вытаскивая  Джерри  из
необычной музыкальной комнаты. - Все равно мы тебя заставим признаться.
   Дик Гомер злорадно усмехнулся, ибо он знал  чикагскую  полицию.  Джерри
беспомощно взглянул на мистера Эткесона.
   - За что вы на меня напустились? - спросил он дрогнувшим голосом.
   - За культурное безобразие в общественны