тилась до того, что
мужчинам было разрешено спариваться прямо на улице (мужчине и женщине это не
возбранялось от начала демократии), свободные граждане этого города
     заявили  протест, ибо сие зрелище мешало им пользоваться своей свободой
-- не видеть этого. И тогда был найден компромисс: специально подготовленные
люди должны были немедленно покрывать прелюбодеев простынями. Отсюда и слово
милиция: militio  -- покрывать.  Правда, ни один  свободный гражданин города
Рима не пожелал идти  на такую службу,  и поэтому первую милицию набирали из
рабов. Сегодняшняя милиция  тоже иногда покрывает -- и,  в  сущности, то  же
самое. Она покрывает преступления. Рабское занятие.
     Трезвея,  Нестеров  вспоминал, что  его студенты,  особенно  служащие в
органах внутренних дел, не очень любят эту историю, но при этом он продолжал
ее рассказывать: разве можно выкидывать слова из  песни? Полковский спал  --
не слышал. Или делал вид...
     Над  банькой  мирно  притаилось  объявление, прилепленное сюда каким-то
остроумцем: "В женской одежде -- просьба не заходить".
     2
     Полковский умудрился  пройти  в  салон  самолета  вместе  с Нестеровым.
Поставил сумку и присел на ручку кресла.
     -- Увидимся или нет? -- спросил он Нестерова.
     -- Разве только в  Москве. У нас переводы, как у  военных, не положены.
Работаешь и работай на своем месте, ты здесь живешь, у тебя здесь дом, дети,
жена...
     Полковский сконфузился.
     -- Я даже не думаю об этом, с чего вы взяли?
     -- Читаю мысли и думаю, что как  только  у  меня в управлении объявится
вакансия, мы тебя вызовем.
     Полковский улыбнулся своими и  без того  узенькими глазами-щелочками  и
покачал головой.
     --  Мне не надо, это Нахрапов мечтает. А  мне  и здесь  хорошо. Но если
прикажут, переберусь.
     -- Кстати, а где же Нахрапов?
     In  vino  veritas.  Как  они оказались в самолете,  ни  Полковский,  ни
Нестеров не помнили. Но Полковский час назад отчетливо  видел, как полуголый
Нахрапов выбежал из гостиницы на ступени вслед за отъезжающими "жигулями".
     Нахрапов сел в поджидавшую  его "Волгу", однако вспомнил, что на нем из
одежды только  березовый веник, пришлось ему за  одеждой вернуться. Вбежав в
здание  аэровокзала,  он  ринулся  к   московскому  рейсу  и  осмотрел  всех
пассажиров, разворачивая их к свету: Нестеров как в Лету канул...
     Один из тех,  кого он  так вот  развернул, был заместитель генерального
прокурора Ксенофонт Медведко, инкогнито совершающий аэровояжи по России -- в
качестве государева ока, тайно пытающийся дознаться: нет ли где измены?
     Ему-то  и попытался  объяснить уренгойский прокурор, что  все латинские
изречения Нестеров взял  из  французской  книги, автор  которой уже умер.  В
книге действуют четыре королевских СОБРовца против ППС кардинала, и у одного
из них, самого молодого, -- не встает на миледи и -- армянская фамилия...
     Заместитель гениального прокурора великой  страны, читавший в  основном
подшивку  газеты  ЛДПР  (в  зале VIP ничего  другого  не  водилось),  книгу,
пересказанную Нахраповым, не вспомнил и по возвращении в Москву в присвоении
рассказчику очередного чина -- отказал.
     3
     В  полдень  Николай  Константинович  Нестеров  подходил   к  небольшому
облупившемуся дому  на  улице генерала Ватутина. Проверив на  всякий  случай
пистолет  и расстегнув кобуру, он позвонил в  дверь второго, верхнего этажа.
Дверь открыла девушка, испуганно посмотрела на Нестерова.
     -- Вы к кому?
     -- Семен Сергеевич Крекшин здесь проживает?
     -- Семен Сергеевич сейчас в университете, на кафедре, а вы кто?
     -- Я его  московский  коллега,  преподаю  в МГОУ,  только  на  правовом
факультете. Вы его родственница?
     -- Жинка, -- ответила девушка, очевидно, привыкшая к паузе, возникающей
вслед за этим.
     Она провела  Нестерова в квадратную  комнату, с одним выходящим в  парк
окном. В комнате было темно, деревья перед  окном  раскачивали  желто-бурыми
кронами, как будто море дыбилось и бурлило в оконной раме.
     --  А у  вас  тут,  оказывается, еще  осень,  еще желтые  листья...  --
вздохнул Нестеров.  -- Жаль, что  не застал  старого  приятеля. Нестеров моя
фамилия, не слыхали?
     -- Ни. Та вы проходьте, сидайте. Може, пообидаете? Я зараз!
     Девушка метнулась в сторону кухни, но Нестеров категорически отказался.
Девушка  принялась уговаривать, клясться,  что  нальет  ему  "зовсим  трошки
борщча", но Нестеров пригласил девушку к письменному столу в комнате.
     У  нее  был поразительно  испуганный  взгляд,  она  была напряжена,  от
каждого шороха и вздоха деревьев за окном она сжималась, будто ее собирались
бить.
     -- Так вы жена Семена Сергеевича? Вот сукин  сын, что ж он не пригласил
на свадьбу, я бы хороший подарок сделал. А ну давайте сюда фотоальбомы, хоть
так посмотрю. Я,  конечно, вижу,  какую чудную молодую жену выбрал себе. Как
же вы решились?
     В пылу своего актерского монолога Нестеров  однако заметил, как девушка
заплакала. А она быстро увернулась от его  взгляда, встала,  пошла доставать
альбомы. Молча.
     -- Вот.
     -- А как вас зовут, дорогая моя?
     -- Марина. Марина Лебедева.
     -- Ох, и фамилия под стать самой, -- все больше распалялся Нестеров, --
а что ж не поменяли?
     Он жадно листал страницы альбома, приговаривая, что до него дошли слухи
про  их свадьбу, но  он  не верил.  Специально выбрал транзитный рейс, чтобы
забежать  к  другу,  удостовериться.  Пролистав  половину альбома,  Нестеров
увидел фотографию  сына  Крекшина. Он незаметно  потянул ее из  целлофановой
ячейки, раздумывая, как бы ему этот снимок присвоить.
     -- А что,  Мариночка, может, напоите  меня молоком?  А если  есть, то и
ломоть хлеба  отрежьте. Аж  слюнки  потекли,  как  вспомнил  вкус настоящего
молока и вашей украинской гарнаутки -- каравай такой, да?
     Марина просияла и побежала на кухню. Нестеров быстро пролистал альбом.
     -- А сынок Семена Сергеевича был на свадьбе?  -- спросил он входящую  с
подносом хозяйку.
     Она поджала губы, будто что-то резануло ее внутри.
     -- Был.
     -- Он ведь в Москве живет, шельмец. Хоть бы разочек зашел. А не знаете,
в каком районе? Может, слышали? Я бы сам к нему наведался, честное слово.
     Марина отрицательно покачала головой.
     --  Этого  никто не  знает.  Он  очень  независимый.  С отцом почти  не
общается.
     --  Ай-ай-ай.  А  ведь  отец  вырастил  его,  образование  хорошее дал.
Экономическое?
     Она  кивнула и поставила на стол кувшин и  стакан с молоком,  тарелку с
хлебом  и  мед.  Ей  было  от  силы  лет  восемнадцать.  В облегающей  белой
футболочке и  джинсах  она  напомнила  Нестерову  собственную  дочь  и  этим
поразила его.
     -- А  можно,  я вот эту  вашу общую  фотографию конфискую?  --  спросил
Нестеров. -- Да что с вами, Маринушка, уж не заболели ли вы?
     Она  глубоко  задышала,  затряслась, но  промолчала и на  сей  раз.  На
фотографии,  которую  выбрал Нестеров  для официальной  конфискации, в сборе
была  вся семейка: брат и  сестра,  Марина  и младший Крекшин. Да, он  видел
Никиту,  теперь он  совершенно  точно был уверен в этом. В какой-то далекой,
другой жизни Нестерова они пересекались, но вот  на каких орбитах, вспомнить
пока не мог.
     Нестеров чувствовал, что Марина чем-то  угнетена, но отнес это  на счет
неравного брака. Судя по фотографии, шестидесятивосьмилетний профессор химии
был  еще недурен собою, высок и осанист, но никто не стал бы утверждать, что
он тянет  на секс-символ Киева. Обвислые щеки  и  старческую их желтизну  не
смогла скрыть красочная пленка.
     Нестеров решил,  что он не так  уж мало почерпнул из  этого визита, все
лучше, чем если бы хозяин оказался дома. Он встал и устало попрощался.
     -- А вы не зайдете к нему на кафедру? -- спросила девушка на прощание.
     -- Пожалуй,  уже  не  успею, --  вздохнул Нестеров.  -- А я еще хотел в
Лавру  зайти,  раз уж недалеко здесь оказался. Передавайте  огромный привет.
Желаю вам семейного счастья и любви.
     Марина вдруг схватила  его за руку и резко остановила. Нестеров немного
взволновался.
     -- Подождите меня, хорошо? Поможете мне вынести чемоданы, хорошо?
     Нестеров  согласился,   но   все-таки  спросил,   куда  это   собралась
новобрачная. Уже на лестнице, с искаженным лицом, толкнула ногой, захлопнула
дверь и зло проговорила, причем на чистом русском языке:
     -- Новобрачная? Елки. Контракт новобрачная расторгает. Пусть его сынуля
хоть зарежет меня. Я  с этим вонючим маразматиком за его деньги  больше жить
не хочу.  Это  стоит  слишком  дорого.  Гораздо дороже, чем  те  две  тысячи
долларов, которые они мне платят. А институт... В другой поступлю, где зайти
за пятеркой преподаватели не зовут на дом.
     Нестеров поднес  ее  вещи  к обочине  дороги и попрощался  вторично, ни
слова не сказав, а лишь слегка кивнув головой.
     Сначала он зашел в церковь Спаса на Берестове, в усыпальницу Мономахов.
Ее отреставрировали. Он поклонился основателю Москвы и  низом пошел ко входу
на  территорию Киево-Печерской  лавры.  Это  был  незаметный пустынный вход,
который скрывался в высокой сухой траве и  седых деревьях. Нестеров медленно
побрел вниз, на территорию Ближних пещер.
     Как наркотик,  всякий  раз тянул  его  к себе  холод этих  пещер,  этих
подземных ходов и келий, темнота  ниш, в которых лежали  святые мощи древних
чудотворцев,  сусальные  блики  тесных  подземных  церквей,  всплеск  черных
монашеских сутан. Однажды вдохнув этот воздух,  он каждую осень  стремился в
Лавру, в пещеры, к  монахам. Его пустили в Крестовоздвиженскую церковь, дали
в  руки свечку и  благословили на спуск в узкий беспросветный омут. Нестеров
сошел  по земляным  ступенькам,  несколько  раз  повернул,  пока  наконец не
оказался в  первом коридоре, по стенам которого стояли  гробы  с мощами.  Он
застегнул  пальто  и  потеплее  укутал  горло  шарфом. Начался озноб,  холод
пробирал его до костей. Вдали  мигали, мелькали, проносились быстрые огоньки
-- монахи готовились к вечерней службе.
     Нестеров остановился перед широкой земляной кельей, в которой тоже, еле
различимые,  стояли  стеклянные   гробы  схимников.  Непроизвольно  он  стал
молится. Молиться он не умел  и вдруг поймал себя на мысли, что  молится. Он
рассказывал Богу про Наташу, про этот несовершенный человеческий  мир  и про
совершенную женщину, которую встретил, он рассказывал о ее недавней смерти и
чистой душе, о том,  что  она  заслуживает милости  и спасения. Он не  знал,
откуда берутся нужные слова, но понимал, что может одной-единственной мощной
мыслью своею охватить сразу всех  дорогих  ему  людей и поднести  их в своем
воображении к Господнему оку для благословения. Вот как молился Нестеров. Он
ничего не  просил в  своей молитве:  ни  наказания  убийцам, ни благополучия
родным, он только дивился потоку сознания, льющемуся сквозь него.
     Внезапно он вспомнил, что Никиту Семеновича Крекшина  он видел семь лет
назад  в сером "вольво". Машина ждала у ворот дома на Старом Арбате и увезла
от  него его  давнюю  возлюбленную -- Марину. Это  был  тот человек, лощеный
щеголь,  который  положил ей руку на  плечо,  и  смотрел по сторонам,  когда
взгляды Нестерова и Марины столкнулись и застыли.
     Нестеров не удивился  и не  обрадовался своему открытию.  Он принял его
спокойно и достойно, как принимают подтверждение своей правоты.

     Он не  стал находить университетских  подруг  Наташи или  Никиты, чтобы
выяснить,  каковы  были  их отношения.  Он  только  прошелся  по  городу  от
Крещатика  до  Золотых ворот и  обратно  к  Софии  и  Андреевскому  спуску и
посмотрел на Киев Наташиными глазами. Она так хотела этого.
     В  Москву Нестеров прилетел на следующий день. Где он блуждал всю ночь,
где пил кофе, где спал, он не помнил. В десять часов  машина подвозила его к
дому в Серебряном переулке.  Он никому,  кроме своего водителя, не сообщил о
своем приезде, и если бы Женечка и догадалась по отсутствию  "Волги" о  том,
что Нестеров -- в Москве, разыскать его она бы не смогла.
     Он хотел сам выйти на человека, который в разные годы отнял у него двух
прекрасных женщин.
     4
     Он увидел ее в окне, выходившем на Арбат. Ее нельзя  было не  заметить:
все  окна  в  этом  доме  были  закрыты  плотными  жалюзи   или  раздвижными
занавесками, тяжелыми гардинами или  цветастыми шторами, а она  мелькнула на
белом фоне и исчезла, нарушив эту монотонную немоту фасада. Значит,  она все
еще  с ним,  живет в  этом  доме, в богатстве  и  роскоши, которые предпочла
Нестерову,  с  его безумными  походами по  городу и поездками в подмосковные
усадьбы и монастыри.
     Николай  Константинович  решил идти напролом.  В  Киеве это ему сошло с
рук, и  теперь он не волновался.  Ему казалось, что Никиты дома нет, а своей
интуиции  он  привык доверять. Вошел в небольшой,  уставленный  автомобилями
дворик и подошел к нужному подъезду.
     Подъездная  дверь  была  заперта   на  кодовый  замок,  шифра  которого
Нестеров,  естественно,  не знал. Пришлось  дожидаться,  пока кто-нибудь  не
выйдет из  подъезда. Его служебный автомобиль стоял на выезде  со двора, так
чтобы его было не очень-то видно, но чтобы водитель мог наблюдать за дверью.
     Наконец-то вышел  человек  с  собакой,  и  Нестеров  вошел  в  подъезд,
поднялся на третий этаж. На лестничной  площадке было всего две квартиры, он
выбрал  ту, которая должна была выходить окнами на угол Серебряного переулка
и улицы Арбат. И позвонил в дверь.
     Марина  улыбнулась   и  втащила  его  в  квартиру.   Она  похорошела  и
располнела, но обабилась.  Нестеров только сейчас подсчитал,  сколько  же ей
лет. Выходило тридцать пять. "Как странно, -- вдруг подумал Нестеров, -- она
тоже  Марина,  как  та  в  Киеве,  что  по  контракту с  Никитой  за  деньги
согласилась жить с его пожилым отцом, спать с ним в одной постели, выполнять
его капризы и прихоти. Только та в два раза моложе этой".
     В ту  радостную разноцветную пору, когда они встречались, Марина в свои
двадцать  восемь  казалась  такой  же  девочкой,  как  киевская  крекшинская
наложница.  Она была тогда изящной,  доверчивой и наивной. Впрочем,  в любом
возрасте влюбленная женщина кажется  наивной и  доверчивой.  А потом берет и
бросает вас -- вероломно и вовсе не наивно...
     Нестеров уже вошел в квартиру и осматривался.
     -- Хорошо живешь,  -- одобрительно констатировал он, обозрев зеркальный
потолок прихожей. -- Муж дома?
     -- В отпуске, -- сказала Марина. -- Отъехал на юга.
     -- Чего ж тебя с собой не взял?
     -- Наверное, взял бы, но у нас ребенок, его деть некуда.
     -- Вот как? Не знал, поздравляю. Можно познакомиться?
     В  этот момент из  коридора  раздался звук  приближающейся  коляски,  и
женщина вывезла в холл мальчика лет пяти.
     --   Извините,  мы  не  слышали  звонка,   --  смутилась  женщина.   --
Поздоровайся, Коленька.
     Мальчик поздоровался. Марина раздраженно отвернулась от всех и  пошла в
большую кухню, дверь в которую была открыта.
     Ребенок  сидел  в  инвалидном  кресле,  ножки  его  были  атрофированы,
короткие, они висели над полом, безжизненно покачиваясь.
     Нестеров  сглотнул  ком,  заставил  себя улыбнуться  и  поздоровался  с
малышом.
     --  Назад!  --  неожиданно  скомандовал  он,  и прислуга быстро  увезла
кресло.
     -- Что с сынишкой? -- спросил он, оборачиваясь.
     -- Ничего. Зачем ты пришел?
     --  А что? -- нарочито встал в  позу Нестеров. -- Или  боишься, что муж
неожиданно вернется? Это тот тип, которого я тогда с тобой в машине видел?
     -- Когда --  тогда?  Ты  здесь раза  три дежурил, выслеживал.  И наивно
полагал, будто я не замечаю.
     -- Да. Тогда я все еще был влюблен и наивен...
     -- Что ж, больше не страдаешь? Ну и слава Богу.
     Марина села  за  стол, закурила.  Кухня была длинная, уютная,  по  одну
сторону шел дубовый гарнитур с мраморной поверхностью, по  другую --  стол и
длинный диванчик. Ничего лишнего, все сияло чистотой.
     -- Хорошо живешь, -- повторил Нестеров. -- Так вы зарегистрированы?
     -- Да, -- ответила Марина, --  а ты  думаешь, что  ради меня  не стоило
бросать жену?
     -- Это смотря кому, -- Нестеров начинал  искренне раздражаться, -- если
бы  я  развелся, ты  бы за меня  и  не  пошла, а  пошла --  так сбежала бы с
чемоданами вскорости, у меня ведь не было и нет таких денег.
     -- А-а, что ты знаешь!..
     Нестеров снова вспомнил киевскую Марину.
     Ждать Никиту в этой квартире  было  бесполезной  тратой времени. Марина
знает,  что он в отпуске. Даже если Никита и нагрянет сюда,  открывать огонь
по нему при жене и сынишке -- последнее дело.
     -- Где, ты говоришь, он работает? -- уточнил Нестеров.
     -- Так тебе я нужна или мой муж?
     -- Мне никто не нужен, с чего ты взяла?
     Нестеров не то хотел сказать, но Марина уже взвилась.
     --  С того взяла, что когда бывший любовник приходит к  женщине, значит
ему что-нибудь нужно, значит по  делу. Он побеседует-побеседует, на больного
ребенка посмотрит, о проблемах расспросит, а потом выложит свое дельце. Так,
мол, и так, помоги, старушка, в том-то и в том-то...
     -- Откуда такой опыт? --  не удержался Нестеров. -- И много  любовников
так тебя огорчало?
     -- Не твое дело, ты что, ревнуешь до сих пор?
     -- Когда  это  я  тебя ревновал?  -- Нестеров обиделся,  чувствуя,  что
Марина попала в точку, ревность волной вскипала в нем с того момента, как он
подошел к этому дому.
     --  Если  ты моим мужем интересуешься,  то объясни  --  зачем. Это ведь
неспроста? Что, знакомства ищешь?
     --  Ты  так  говоришь,  будто я  тайком прополз  в  твой дом  и  что-то
выведываю.
     -- А что, разве не так?
     Нестерову все больше хотелось уйти. Но он должен был оставить последнее
слово за собой.
     -- Так, сдаюсь, сдаюсь, -- мягко  сказал он. -- Мне действительно нужен
твой  муж,  я слышал, он  специалист  в "Севресурсе", больше мне  не к  кому
обратиться.
     Марина тяжело вздохнула, как бы говоря, что она этого и ожидала.
     --  Но его нет.  Он  уехал  на Кипр. Он  даже  не звонит. Запер меня  в
золотой клетке и...
     Она  не  договорила,  но  и печали не было на  ее  лице. Пожав плечами,
включила чайник.
     На прощанье  она сказала Нестерову, что ее  муж, Никита,  действительно
работает в "Севресурсе", в  Департаменте безопасности,  и когда он вернется,
Марина  Нестерову  позвонит.  Он  долго  раздумывал,   стоит  ли  обеспечить
безопасность Марины и  ребенка,  предупреждать ее о ведущемся  следствии, но
потом  решил, что им ничто  не угрожает. На  всякий случай  он  позвонил  из
машины  оперативникам  из своего управления  и попросил  подежурить на  углу
Серебряного   переулка  и  улицы  Арбат,  предварительно  подключив  телефон
квартиры  к  прослушиванию.  "Многим  не  равное  --  pluribus   impar",  --
промурлыкал он.
     Дождавшись   бригаду  наружного  наблюдения,  он  передал  им  одну  из
фотографий Никиты Семеновича Крекшина и уехал домой.
     5
     В Москве,  к  удивлению Нестерова, потеплело. Сквозь извивающиеся сизые
тучи проблескивало солнце. В  такую погоду  обычно  вспоминается детство или
самые  приятные  минуты  в   жизни,   словно  рождаются  те  же  ощущения  и
впечатления.
     Нестеров  лежал в кровати и смотрел  в  окно на небо, был полдень. Анна
Михайловна давно не видела мужа  в  таком  созерцательном  состоянии. Она не
стала говорить ему,  что  его второй день ищут,  а просто позвонила Женечке,
сообщила,  что  генерал  дома,  немного  приболел.  К  завтрашнему  дню Анна
Михайловна пообещала  поставить  мужа на  ноги.  Расчет  был  верен. Она  не
предприняла ничего особенного, просто знала, что уже к вечеру Николай ощутит
пустоту, начнет  метаться и наконец  поймет, чего  ему не  хватает. И  снова
станет входить в рабочее состояние.
     А пока он заперся в их спальне, зале