, - успел кто-то шепнуть Олегу.  -  Сергей-то  и
сумасшедший в высоком смысле этого слова, и в  то  же  время,  глядите,  как
устроен.
   Это вам, Олег, не ваша дикая коммунальная квартира. Пора и вам  двинуться
по этой стезе... Детские стихи не отнимут много времени.
   Олег отмахнулся.
   - Нет у меня ничего детского в душе.  Нету.  Пропало  все,  что  и  было.
Пускай теперешние малыши подрастут, тогда, может быть, меня будут печатать.
   В углу захохотал Андрей Крупаев. Его лицо было  совершенно  замученным  и
потерянным...
   Через   десять   минут   новоприбывшие   уже   знали   текущие    события
"неконформистской" Москвы, которые произошли за часы их пьяного уединения  в
"сокровенном" месте. А чай  необычайной  крепости  и  аромата  вернул  их  к
тишине.
   Потанин  при  всей  своей  фантастичности  навевал,  однако,  отнюдь   не
апокалипсические настроения. Его стихи,  которые  он  иногда  вдруг  начинал
читать посреди разговора, были безумны, но в каком-то устойчивом  и  мирском
смысле: этот мир-де безумен, но оправдан и вечен.
   Много курившая девица долго хохотала после его  стихов.  Вошла,  наконец,
раскрасневшаяся  Люба  Демина.  Ей  вручили  штрафной  бокал  водки,  и  для
смягчения - потанинский ароматный чай.
   - Не  будет,  не  будет  конца  свету,  -  отрезал  один  из  художников,
чокнувшись с ней пустой рюмкой. - Все пророчества  надо  понимать  наоборот.
Тогда откроется истина... И вообще обратите внимание на подтекст...
   - Хорошо, неужели ты думаешь, что этот  современный  человеческий  маразм
будет продолжаться бесконечно?
   - Будет чудовищная трансформация.
   - Если "чудовищная", то ведь это одно и то же, что конец и новое  начало.
Мировой огонь - и преображение.
   - Ну и что ж, все это не так долго будет длиться. Огонь  вещь  скорая.  А
потом - другой мир...
   - Нечего спорить. Мы живем на  каком-то  страшном  переломе.  Чувствуется
приближение.. Пусть не конец, но перелом. В конец близкий я не верю.
   Единственно, что тяжело - почти буквальное воплощение некоторых  черт,  о
которых говорилось в древних книгах и пророчествах.
   Но Катенька прервала этот поток.
   - Пущай хоть конец! Лишь бы то "Я" во мне, в нас, которое я  вижу  внутри
временами, осталось бы навечно! Какая это тайна, какой пожар затаенный...
   - Нет, нет, долго, долго будет стоять  этот  мир.  А  чувствуется  верно:
перелом подходит невиданный. Тем более и маразм не может продолжаться вечно.
   Потанин чуть-чуть пустынно посмотрел на  говоривших  своими  сумасшедшими
зелеными глазами и сказал:
   - Но Бог и маразм - вот два полюса, и оба они вечны по-своему.
   - Вот именно, именно! - захохотал наоборот чокнувшийся с Любой  художник.
-  Если  хотите  вечности,  господа-товарищи,  то  человеческий   род   надо
подтолкнуть, и его уже давно толкают, в  противоположную  от  Бога  сторону.
Дело только в том, что все время остаются какие-то люди, которые еще  как-то
связаны с божественным, с реально божественным, а не  с  пародией  на  него,
которая существует везде как более эффективный вариант атеизма. Вот если все
погаснет - ведь последний толчок только нужен, и чтоб людей этих не  было  -
тогда-то человечество погрузится в такую жуткую тьму,  из  которой  уже  нет
возврата. Вот вам и обратная вечность.  Это  то,  что  оккультисты  называют
подземным миром. Земля станет подземным миром, куда ни один луч от Духа  уже
не проникнет никогда. Ха-ха-ха! Чудная будет жизнь!
   Вика Семенова истерически рассмеялась.
   - Вы поэт, поэт! Но этого же никогда не будет в  целом  для  всех  людей,
только часть туда отсечется,  в  низшие  миры,  пусть  большая,  -  чуть  не
крикнула она. - А картина хороша!
   - Картина для писателя.
   - Про последний толчок хорошо сказано. Пора, пора! - умилилась Катя.
   Так тихо продолжался этот мирный  вечер.  Иногда  позвякивал  телефон,  и
Потанин, чуть не по-матерному ругаясь, объяснял в трубку, что  детские  свои
стихи он все равно сдаст вовремя, и пусть об этом не беспокоятся.
   Вспомнили о блаженнейшем Лехе Закаулове, который  опять  куда-то  пропал.
Было несколько версий,  но  больше  поговаривали  о  том,  что  влюбился  он
отчаянно в синеокую Волгину, и оттого по-светлому затосковал.
   Это предположение навеяло грусть на Муромцева.
   Вспомнили и еще о ком-то, ушедшем в леса.
   Но сам Потанин оставался холоден и невозмутим.  Попивая  свой  неизменный
чай,  он  посматривал  на  гостей,  и  в  выражении  его  лица  было  что-то
сурово-аристократическое, и  потому  безумное  в  наш  век.  Много  курившая
девочка бросила курить, и прилипла к нему, чуть не плача. И  Потанин  как-то
умудрялся охлаждать ее пыл почти буддийским покачиванием головы.
   - Я вам завидую. Катя.
   С этими словами к Корниловой неожиданно подсел Виктор Пахомов и, печально
по отношению к себе усмехнувшись, посмотрел на нее.
   - Что так?
   - Ха-ха-ха... Вы сами знаете. Давайте я поцелую вас или лучше спою.
   И Виктор поцеловал ей руку - внезапно для всех.
   Через час-полтора квартира эта погрузилась  в  приятную,  но  разорванную
вечернюю меланхолию. Горели свечи, и все было окутано полумраком, только  по
углам виделись тени. За окном, подобно Млечному  пути,  синевела  и  мерцала
огромная  Москва.  И  разговор  перешел  в  полушепот,  прерываемый   иногда
тревожными восклицаниями... И допивалось последнее вино и восточный  чай,  и
горел глаз Сергея Потанина.
   Уже поздно,  к  полуночи,  зазвонил  телефон,  и  издалека  Борис  Берков
сообщил, что у Леонида Терехова  все  в  порядке.  Леонида  Терехова  все  в
порядке.