м, в мистическом единстве, в какой-то тревоге, и в
обнаженных глубинах душ - своих, и друзей.
   "Мне нужно чудо, - когда уже вечерело сказал один раз Смолин, -  одинокое
светлое окно среди ночи... И в нем человек, полный  бездн,  но  не  боящийся
своего безумия... Превративший свое безумие во вселенную".
   Таков был Ларион Смолин. И еще знаменит был танец  Смолина,  когда  он  в
какой-нибудь пьяной компании один танцевал. Так танцевать  могла,  возможно,
какая-нибудь потусторонняя сущность, а тут было  существо  с  развевающимися
редкими волосами, исходящее в ритмах умирания и тревоги. В эти минуты Ларион
был действительно потусторонен - в том смысле, что был изолирован от  всего,
и до странности загадочен -  особенно  своим  холодным  взглядом,  когда  он
танцевал.
   Потом он сникал и улыбался, и по-человечески просил водки.
   Между тем Олег Сабуров, после вечернего посещения Кати Корниловой и вести
о болезни Максима, пребывал в некоторой грусти. На следующий день он добился
свидания с академическим светилом по поводу Радина, и тот обещал помощь,  но
не выздоровление.
   Потом Олег сдавал свой перевод в  институт,  звонил  Тоне  Ларионовой,  с
кем-то встречался и, наконец, в тоске  попал  к  Боре  Беркову.  Тот  жил  с
родителями в отдельной, почему-то красивой квартире, где у  Бори  была  своя
довольно большая комната, заставленная шкафами с книгами. Здесь, на  диване,
рядом с окном, из которого виднелись небо и белые камни здания, Олег немного
пришел в себя.
   Мать Бори, седая, добродушная и по-старомодному  интеллигентная  старушка
принесла им в комнату поднос с чаем, вареньем и пирожками.
   - Так беседы лучше проходят, - улыбнулась она.
   Боря выложил Олегу последнюю новость: Закаулов исчез. Это с ним бывало, и
друзья не беспокоились на этот счет.
   Но смертельная болезнь Радина на  каких-то  планах  подсознания  наложила
свой отпечаток на их разговор, хотя они и не были хорошо знакомы с Максимом.
Однако, главным все-таки была тень тайного человека.
   - Все остатки  моего  прежнего  глупого  рационализма  почти  исчезли,  -
проговорил Берков. - Ничего не осталось.
   - Ну, что ж мы знаем, от наших друзей, что это не мистификация по крайней
мере.
   И что  это  серьезно.  Круг  Юры  -  надежный  источник,  а  ведь  оттуда
потянулись нити,
   - сказал  Олег.  -  Да  и  Саша,  слава  Богу,  не  дилетант,  это  сразу
чувствуется в человеке... Дело не в этом. Для чего мы Саше, и что  за  игра,
что за бездна стоит за всем этим - вот в чем вопрос. И увидим  ли  мы  этого
тайного человека. И что это за отбор-испытание людей, которое  ведет  сейчас
Саша, я ничего не пойму.
   Каков принцип отбора?  И  списочек  людей,  которых  не  надо  вовлекать,
любопытен.
   Явно, что принцип основан не на гениальности, - чуть с иронией  продолжал
Олег, - а на чем-то еще... Откровенно говоря, я плохо понял, что происходило
у Виктора, когда мы привели Сашу... Ты посек что-нибудь из того, что я  тебе
рассказал об этом?
   -  Нет.  Но  явно  отбор  основан  не  на  знании,  не  на  знакомстве  с
эзотеризмом. Иначе Саша, сам из этих кругов, искал бы людей где-то  у  себя.
Правда, и у нас готовы к принятию этого. Как ты считаешь? Ты готов идти?
   - Да, - ответил Олег, и помолчал. - Я слышу зов, страшный зов.
   - И все-таки ничего не поймешь, - вздохнул  Борис.  -  Вот  эта  книга  о
дзен-буддизме мне понятней, - и он показал на большую  книгу  на  английском
языке.
   - Кстати, надо предложить Саше как третий вариант Ниночку Сафронову.
   - Конечно! Как это мы не догадались сразу. Вот это да!
   - Мне почему-то только сейчас пришло в голову.  А  ведь  она  и  наша,  и
связана с эзотерическими кругами. И ее нет в списке. Вот ее  бы  подключить,
она может кое-что заранее распознать, думаю!
   - Где ее телефон?
   - Подожди, Олег, не  торопись.  Сначала  надо  показать  Лариона,  мы  же
обещали Саше.
   -  Нечего  тянуть.  Вечер  еще  только  начинается.  Давай-ка  спонтанно.
Попробуем сейчас созвониться с Ларионом и Сашей.
   Борис позвонил - сначала Лариону, и застал его дома, в его  однокомнатной
квартире на Таганке, где он жил один.  Ларион  тут  же  согласился  повидать
нового "пациента"  -  каждый  человек  в  его  глазах  был  полусумасшедшим,
нуждающимся в особом лечении. О Саше он раньше ничего не слышал. Но поставил
условие, что если встречаться сегодня вечером, то у цирка в парке культуры и
отдыха им. Горького.
   А потом - в ресторан. Ночью  же  можно  посидеть  и  в  его  квартире  на
Таганке.
   - Вы знаете, Борис, мою любовь к цирку, -  говорил  Ларион  в  трубку.  -
Обожаю цирк. И у меня  много  знакомых  среди  клоунов.  Цирком  я  не  могу
пожертвовать  даже  ради  душевнобольных.  Билетов  вы  уже  не   достанете.
Встретимся у цирка после окончания...
   - Я тебе перезвоню, - ответил Боря и тут же набрал номер Трепетова.
   К его удивлению Саша тоже был дома, свободен,  и  с  явным  удовольствием
одобрил идею цирка. "К тому же я люблю ночные встречи", - добавил он.
   В результате поздно вечером Олег и  Борис  поджидали  Сашу  у  выхода  из
летнего цирка. Представление еще не кончилось,  и  сквозь  ненадежные  стены
цирка слышался нелепый древний рев тигра, свист бича и аплодисменты.
   К полному удивлению Олега и Беркова Саша пришел не один. За ним  ковыляли
трое:
   один был инвалид, на костылях; второй напоминал карлика, хотя карликом не
был; третий был красив, здоров, кудряв, в тельняшке, и  настоящий  богатырь,
или во всяком случае гармонист. Все они довольно почтительно шли за Сашей.
   - Кто это? - ужаснулся Олег, не удержавшись.
   - Ничего, ничего, господа, - спокойно и весело ответил Саша.
   Он был, как всегда, просто одет, словно работяга, в дешевом пиджачке и  в
рубашке нараспашку. Не хватало ему только кепочки.
   - Это мои друзья далекой юности, со школы. Но они подросли.  Нам  они  не
помешают.
   - Ну и ну, - робко ошеломился Берков.
   - Ничего. Ребята  тоже  хотят  в  ресторан.  Я  им  не  могу  отказать  в
удовольствии.
   Представляю: Степан, Юлий и Вадик.
   И  ребята,   нисколько   не   смутившись,   уже   пожимали   руки   нашим
неконформистам.
   Вероятно, они где-то тоже  были  неконформисты.  Инвалида  звали  Степан;
"карлика" - Вадик; а красавца - Юлий.
   Берков и  Олег  переглянулись.  Олегу  показалось,  что  "ребята"  чем-то
напоминают каких-то потусторонних чудовищ, разудалых, кудрявых и выскочивших
из тьмы. Хотя, как будто бы, по крайней мере в отношении внешних  форм,  все
было в порядке: ну, инвалид, без ноги - что в этом особенного; другой  вроде
бы слишком маловат  ростом,  но  толком  не  разглядишь;  это  тоже  бывает,
красавец же вообще был не в меру розовощек и радостен.
   Этот, последний, пожалуй, вызывал самое большое подозрение.
   В это время раздался свисток, и толпа повалила из цирка. Тут же  мелькнул
и Ларион, согнуто-оживленный, ухмыляющийся, поблескивая своей лысиной. Но  и
он немного опешил при  виде  таких  "гостей".  Но  тут  же  пришел  в  себя,
покачнулся и быстро взглянул  на  луну.  Состоялось  энергичное  знакомство.
Ларион, вообще  говоря,  немного  сникал  после  цирка,  точно  это  зрелище
забирало его энергию.  Но  гости  подхлестнули  его,  хотя  в  то  же  время
чуть-чуть обескуражили.
   Гурьбой пошли к ресторану.
   - Где это вы их выкопали, Саша? - тихо спросил Олег.
   - Из ближних к нам регионов, - был ответ.
   И после паузы Саша добавил:
   -  Да,  они  чудесные  ребята.  И  кстати   говоря,   по-прежнему   очень
интеллигентные.
   Ресторанчик оказался уютным, полу-безумным,  и  весь  в  зелени.  Как  ни
странно, народу было в нем не так много. Дородная официантка озаботилась:
   - Где же мне это вас обслужить, таких боевых ребят? Вы  у  меня  назавтра
водки не оставите в ресторане, - улыбнулась она.
   - Что вы, мы - тихие, - успокоил ее Саша.
   Расположились за двумя столиками, соединив  их.  Заказ  получился  весьма
благостным и чинным: много закуски и всего по одной  бутылке  водки-вина  на
брата, не считая пива.
   Первый тост предложил розовощекий Юлий. "За наше братство!" - выпалил он.
Олег и Берков, не  удержавшись,  опять  переглянулись.  Но  выпили.  Степан,
инвалид без  ноги,  сразу  же  предложил  второй  тост:  "За  Бодлера!"  Это
прозвучало точно  короткий  удар  грома:  настолько  это  противоречило  его
физиономии, почти уголовной. Ларион хихикнул, а Олег сказал,  что  тогда  не
чокаться, так как приходится пить за покойника."Степа и хочет выпить за него
именно как за покойника, а не как за поэта! - заметил Саша. - Как  поэта  он
его даже не знает".
   "Из  какого  сумасшедшего  дома   их   привезли?"   -   подумал   Ларион,
развеселившись.
   Фонтан мрачного юмора так и захлестал из его уст. Досталось и подпольному
писателю Геннадию Семенову,  интеллектуалу  и  эстету,  который  предпочитал
однако писать рассказы про идиотов. "Это у него от мистицизма, -  усмехнулся
Ларион. - Разочарован в уме. Он считает, что в мировом уме, а на самом  деле
- в собственном".
   Олег заметил, что Саша на сей раз ведет себя совершенно  иначе,  чем  при
встрече с Виктором. Трепетов  был  тих,  далек,  не  задавал  парадоксальных
вопросов и скорее только наблюдал.
   Олег сам исподтишка поглядывал на Сашино лицо: оно казалось  ему  уже  не
таким закрытым, как раньше. Черты его были обыкновенны, но глаза  -  были  в
высшей степени  необычны.  Олег  видел:  временами  в  них  таился  какой-то
бесконечный разум, который потом вдруг исчезал, уступая место:  чему?  Глаза
тогда, после этого ухода, превращались в бездонный путь, в  провал,  ведущий
неизвестно куда. От такого взгляда становилось не по себе - если этот взгляд
можно было распознать.
   Олега однако удивляло выражение непроницаемой  странной  грусти,  которое
иногда возникало на Сашином лице. Он знал, что  грусть  -  это  не  свойство
сейджей.*** Но это была совершенно особая, из  ряда  вон  выходящая  грусть,
может  быть,  даже  грусть  как  некое  средство,  так,  во  всяком  случае,
чувствовал Олег, целиком отдаваясь своей интуиции, чтобы проникнуть в  суть.
Но суть не давалась, и грусть исчезала с лица.
   В таких наблюдениях Олег провел вечер,  сам  погрустнев,  но  естественно
по-человечески, по-обычному,  и  почти  не  трогая  вино.  Это  была  весьма
бредовая пирушка.
   - Куда все-таки он нас закинет, - раздумывал Олег. - Не сбежать ли  лучше
к Лесневу? Там по крайней мере все ясно: Индия,  Бого-реализация,  практика.
Обучает высшей медитации. А здесь что? И хорош же сам этот  тайный  человек,
если Саша таков. Хоть бы взглянуть на него разок. Интересно, отдают  ли  ему
честь пьяные, как я слышал в одной легенде о нем. Да, да, пьяные, если  даже
лежат в стельку, встают и отдают ему честь как генералу неведомого  мира,  в
котором может быть сами пребывают, когда у них исчезает  сознание...  Такова
легенда, со смешком. И еще есть другие, более истерические легенды...  Но  я
слышу зов: зов и зов среди всего этого скрежета...
   И он очнулся немного из-за неестественного хохота Вадика. Было  почему-то
неприятно, что такой маленький человек может так заливаться.
   - Вы - интересные люди, - убежденно говорил между тем Ларион "гостям", не
обращая внимания на Сашу. -  Степан,  правда,  чересчур  мрачен.  Степан,  а
Степан, да не пейте вы так водку! Веселитесь!
   - А я и веселюсь, - ответил Степан, и похлопал по костылю.
   Темнело, и Олега удивило, что так быстро стало лететь  время,  как  будто
они попали в иное измерение, точно сорванное с цепи. Ресторан был  открытый,
на воздухе, и ветер рвался  в  него,  покачивая  темные  верхушки  деревьев.
Посетители исчезали, зал пустел. "Если бы так всегда летело время!..  ого...
мы были бы уже на краю", - подумал Олег.
   - Спляшем, Юлий, - внезапно заявил Ларион.
   И Юлий, словно повинуясь его словам, сплясал, один,  и  ветер,  дующий  с
озера, шевелил его кудрявые волосы. Олег заметил, что во время  пляски  Юлий
почему-то смотрел в одну точку  -  неподвижно  и  тяжело.  И  это  очень  не
вязалось с  его  разудалой  пляской;  такой  угрюмый  глаз  подходил  скорее
покойнику или офицеру, ведущему своих подчиненных в ад. Но когда Юлий кончил
танцевать, взгляд его помягчел, и он,  подойдя,  даже  поцеловал  Лариона  в
широкий лоб, от чего последний по-девичьи зарделся.
   Было много анекдотов, шуток и прибауток. Эти трое - Степан, Вадим и  Юлий
- все более и более определяли настрой  вечера.  Степан  больше  не  поминал
Бодлера, а скорее просто подвывал тоскливые, дремучие песни. И делал это так
обнаженно, что хотелось прильнуть к его тельняшке.
   И вместе с тем, во всем этом была непонятная лихость.
   Юлий, например, был чудодейственно весел (за  исключением,  конечно,  тех
моментов, когда взгляд его вдруг тяжелел, сосредоточиваясь в одной точке), и
даже болтлив, если называть его  странные,  несвязные  и  отнюдь  не  пьяные
высказывания болтливостью.
   Ларион, наконец, утомился от всего этого. Его  привычный  интеллектуализм
утонул в эдакой беспросветной обнаженности троих  гостей.  При  этом  у  них
почти полностью отсутствовали всякие соответствия чему-либо существующему на
земле.
   Ничему не было конца, и  вместе  с  тем  все  светилось  горячей  кровью.
Румянец так и пылал на щеках Юлия, хотя говорил он об отсутствии судьбы.
   - Мне страшно с тобою быть, потому, что ты разрушаешь сознание, -  сказал
ему вдруг Ларион, и лысина его побелела.
   Они сидели друг против друга, за столом, и держали в руках бокалы.
   Юлий, развалившись на стуле, бешено захохотал в ответ на такие  слова,  и
тут же умудрился в хохочущий рот влить добрый бокал водки.
   - Что с ним? - шепнул Берков и  подмигнул  Лариону.  Кончив  ржать,  Юлий
вытер салфеткой красные губы,  пропитанные  водкой,  почему-то  извинился  и
заплакал. Но плакал он так, что от этого другим становилось  ни  больно,  ни
страшно, ни стыдно
   - а только хорошо. Это было так же квази-натурально,  как  и  его  хохот.
Поплакав, он опять вытер салфеткой губы, налил водки и, похлопав Лариона  по
плечу, весело вымолвил, точно утешая его:
   - Ничего, старик, живем!
   И всем стало очевидно, что жить, жить надо долго и обязательно без всяких
берегов.
   - Пора, братцы, пора! - проговорил вдруг Саша, остававшийся все  время  в
тени.
   Да, действительно было пора. Толстая официантка,  прибирая  остатки  еды,
дружелюбно поторапливала их:
   - Ну, вот погуляли, и слава  Богу...  Глядишь,  и  завтра  то  же  самое.
Ласковые...
   У границ парка, на Крымском мосту, расстались: Саша со своими  приятелями
направились к Зубовскому бульвару, а остальные - в  другую  сторону.  Берков
скоро исчез в глубинах метро, а Олег с Ларионом решили  закончить  вечер  на
квартире у Лариона за последней бутылочкой.
   Ларион быстро вытащил ее из угла, добавив к ней, к  красненькой,  ломтики
лимона в сахаре и яблочко. Он отдыхал на диване и  быстро  протрезвел  -  от
мыслей.
   - Ну как тебе эти мальчики, особенно тот, кудряш? - спросил Олег.
   - Тяжелы... - Ларион вытер пот с лысины. - Ты  знаешь,  не  встречал  еще
таких...
   Нда... Серьезное дело?
   - А Саша?
   - Совсем иное, это редчайший случай почти полного психического здоровья.
   - Ого!.. Жалко вот Муромцева не было.
   - А! - Ларион махнул рукой. - Хорошенького понемножку. - И  он  прибавил,
чуть передразнивая манеру Муромцева: - Вчера  с  мусенькой  поймали  черного
кота. Все сделали как полагается: время, луна и прочее. Стали его стричь,  а
он  так  заорал,  замяукал,  а  мы  с  мусенькой  сели  на  диван  и   стали
расшифровывать. Он орет, а мы расшифровываем  и  расшифровываем...  И  такое
расшифровали, что волосы встанут дыбом.
   Ларион хохотнул, заключив:
   - Вот в этом и весь Муромцев.
   Олег вдруг разозлился:
   - Извините, но вовсе  не  весь.  Ты  берешь  только  негативную  сторону,
карикатуришь ее и  создаешь  не  реальное  лицо,  а  его  черную  тень.  Это
остроумно, зло, но далеко от сути...
   Ларион удивился  такой  реакции,  и  вечер  закончился  в  раздражении  и
непонимании...
   На прощание Ларион сказал:
   - А начинать надо с расшифровки собственного крика... Причем здесь коты.


      VII

   Первый утробный глоточек прошел за бытие - за вечное и неделимое.  Галюша
даже немного всплакнула. Петр же, обернув свой лик к Люде, убеждал ее:
   - Страх твой, Люда, очень простой источник имеет: атеизм в детстве.  Всех
нас в свое время накрыл этот ужас: такова уж современная  цивилизация.  Ведь
впервые человек один на один со смертью оказался, без веры. А в детстве, ой,
ой, как все  остро  воспринимается,  вот  и  залез  некий  животный  ужас  в
душеньку, еще бы; я один, кругом тьма, и я умру, и уйду в эту тьму навсегда.
Да к тому же дух стал уже  пробуждаться,  у  некоторых  даже  в  очень  юном
возрасте, бывает, вот и получилось, что даже все, что вечным полагать нужно,
разум, дух, держится только в одной точке, в одном теле,  и  разрушится  эта
точка - тогда и все погибнет, даже самое дорогое, "я", сознание. Вот  откуда
и вошло в нашу душу это судорожное цеплянье за  жизнь,  эта  истерика.  Ведь
согласитесь, даже в девятнадцатом веке такого не было. О, конечно, потом,  я
имею  в  виду  нас,  все  восстановилось,  пришло  в  нормальное  состояние,
вернулась вера в Бога и в абсолютность бытия, но ведь  это  потом,  по  мере
самодвижения разума. А тот ужас, тот  страх  безумный  вошел  с  детства,  в
кровь, и в плоть, и в темные глубины души тоже, и пусть разум  его  вытеснил
из сознания, где-то в наших глубинках, закоулках, он еще живет.  Это  уже  я
про вас лично говорю, дорогая моя Людочка...
   - Ах, вот как, - рассмеялась Люда. - Но учти, Петр, этот  атеизм,  -  или
точнее страх, вероятно, не так прост, как кажется. Не исключено,  он  просто
символ чего-то иного, страшного, чего нам не понять. Легко высмеять  атеизм,
но трудно  уничтожить  страх,  тем  более  что  он  может  быть  намеком  на
совершенно другую, уже не "атеистическую", а метафизическую ситуацию...
   - Хватит, хватит, - вздохнула Галя. - Договорились. Все вы может не правы
по-своему. Давайте-ка лучше хлебнем  немного,  чтоб  каждая  жилочка  внутри
задрожала. Пока живы.
   Прошел хохоток.
   - А время и я не люблю  -  умильно  продолжала  Галюша,  вытирая  платком
сальные губки. - Когда выпьешь, время  немного  утихает,  не  так  бежит.  Я
помню, Люда, тот наш разговор о времени... Ох!
   Мефодий опять приблизился к ним. Был он, замутенный, молчалив, но на этот
раз заговорил:
   - Может, на кладбище хотите прогуляться. Я люблю...
   - А что, тут рядышком кладбище? - осведомилась Люда.
   - А то нет. Этого добра везде хватает.
   И Мефодий опять подпрыгнул, сделав вокруг себя свою гимнастику.
   - На кладбище всегда хорошо прогуляться - дружелюбно улыбнулась  Галя.  -
Мы с моим мужиком часто гуляем по кладбищу. Так оно, поди, уж закрыто?
   - Я дыру в заборе знаю, - уважительно вставил Мефодий.
   - Что ж прогуляться после пития неплохо. Только надо бы его угостить?!  -
и Петр кивнул на Мефодия.
   - Не надо - шепнула Галя. - Он вообще-то не пьет, а если  выпьет,  то  не
такой дурной делается. Смиреет. А сейчас он как раз своеобычный.
   - Закаты здесь какие, закаты на этой окраине, -  вздохнула  Люда.  -  Всю
душу вывернут. Как у вас в Боровске, Галя.
   - Я за палкой схожу, - буркнул Мефодий и побежал к дому.
   - Без палки он на  кладбище  никогда  не  ходит,  горемычный  -  вставила
Галюша. - С кем он там воюет, не знаю.
   Тихо допилась сладкая наливочка, и с  какой-то  радостью  Галя  поцеловал
свою Люду.
   Мефодий не заставил себя ждать: вприпрыжку с палкой в руке,  и  в  то  же
время умственный, он прискакал к друзьям.
   Началась вечерняя прогулка.
   Мефодий вел изворотливо, кривыми  переулочками,  то  и  дело  приходилось
пролезать в разные дыры в заборах. Петр поддерживал более чем  нежную  Люду.
Мефодий тем временем разговаривал с Галей