й  пора
уходить. Подобная  невежливость,  как  ни  странно,  еще  более  успокоила
Кумико.
   Сасадзима проводил девушку до порога и с легким  поклоном  простился  с
ней.
   Кумико той же  дорогой  направилась  к  станции.  Она  никак  не  могла
разобраться в своих впечатлениях. В ожидании электрички Кумико  глядела  в
ту сторону, где она только  что  была.  Там,  на  холме,  среди  деревьев,
виднелась сверкающая на солнце стеклянная крыша мастерской Сасадзимы.
   Кумико охватило странное чувство: ей казалось, что  не  она,  а  кто-то
другой будет завтра позировать в этой мастерской.
   Кумико предполагала, что художник будет рисовать ее  в  мастерской,  но
Сасадзима сделал иначе. Он усадил  ее  в  плетеное  кресло  на  террасе  и
сказал:
   - Начнем с эскизов.
   Ему хотелось уловить ряд естественных выражений лица, естественных поз,
и здесь, на террасе, этого было легче  добиться,  чем  в  мастерской,  где
обстановка  принуждала  к  официальности,   объяснил   он.   Кумико   тоже
чувствовала себя на террасе более свободно.
   С  террасы  открывался  вид  на  обширный,  хорошо  ухоженный   сад   с
многочисленными клумбами, обрамленными бордюром из  красного  кирпича.  На
каждой клумбе были высажены цветы  определенного  сорта.  Кумико  особенно
понравились хризантемы, которые были в самом цвету. Человек,  который  так
любит цветы, должен быть добрым, подумала она.
   На этот раз на Сасадзиме был модный свитер в  клетку,  в  котором,  как
казалось Кумико, он  больше  походил  на  художника.  Он  сел  напротив  в
плетеное кресло, разложил на коленях этюдник и взял в руки карандаш.  Лицо
его, как и вчера, озаряла легкая улыбка.
   Половину лица и плечо художника мягко освещали лучи  утреннего  солнца.
Те же лучи освещают и меня, подумала Кумико, и ей  стало  понятно,  почему
Сасадзима вчера обрадованно сказал, что  в  этот  час  освещение  особенно
хорошее.
   Вначале  Кумико  ощущала  некоторую  скованность:  ведь   она   впервые
позировала, да еще известному художнику. Сасадзима  это  сразу  уловил  и,
продолжая держать в руке карандаш и посасывая трубку, завел непринужденную
беседу.
   Сасадзима был человеком широко образованным. Он сперва показался Кумико
молчуном и нелюдимом. Но вскоре она убедилась,  что  он  очень  интересный
собеседник. Говорил он тихо и проникновенно, так, что его  слова  невольно
запоминались. Его негромкий голос удивительно  гармонировал  с  окружающей
тишиной и прозрачным воздухом.
   Во время беседы глаза художника неотступно следили за  выражением  лица
Кумико.
   - Вам нравится ваша служба? - спросил  Сасадзима,  делая  набросок.  Он
брался  за   карандаш   только   тогда,   когда   лицо   Кумико   обретало
естественность.
   - Ничего особенного,  обыкновенная  работа,  каждый  день  утром  -  на
службу, вечером - домой.
   - И все же работать лучше, чем сидеть дома сложа руки.
   Такой,  совершенно  обыденный,  разговор  успокаивающе  действовал   на
Кумико, снимал напряженность, чего художник и добивался.
   Кумико  вначале  думала,  что  ей  придется  по  приказанию   художника
принимать различные позы, но Сасадзима просто беседовал  с  ней,  а  когда
схватывал понравившийся ему ракурс, мгновенно наносил на бумагу  несколько
штрихов.
   - Скажите, пожалуйста, почему вы до сих пор  не  женаты?  -  осмелилась
спросить Кумико, когда основательно освоилась с обстановкой.
   Бесцеремонность     подобного     вопроса     смягчалась     девической
непосредственностью, с которой он был задан.
   Художник улыбнулся.
   - Я в молодости интересовался только живописью. Вот и упустил время.  А
теперь поздно, да и привык уже  к  одиночеству,  думаю,  что  сейчас  жена
только стесняла бы меня.
   Нынешним  утром  лицо  художника  было  каким-то  просветленным.  Когда
накануне, неряшливо одетый, он появился перед Кумико, она подумала: что за
неопрятный старый холостяк. Теперь же, особенно когда  Сасадзима  работал,
он казался ей подтянутым и моложавым,  хотя  его  волосы  уже  посеребрила
седина. Ну что ж, подумала Кумико, может, вполне естественно,  что  он  не
женат. Такова, должно быть, судьба всех, кто посвятил  себя  искусству.  А
может, в молодости он испытал безответную любовь и  с  тех  пор  дал  обет
безбрачия. Но спросить его об этом Кумико пока еще не осмеливалась. И  все
же сами эти мысли  были  лишним  доказательством  того,  что  девушка  уже
освоилась и не дичилась сидевшего напротив художника.
   Внезапно  Кумико  заметила  какого-то  человека,  бродившего  по  саду.
По-видимому, садовник, решила она. Чтобы не мешать художнику, он не глядел
в их сторону и бесшумно переходил от одной клумбы к другой, что-то  срезая
садовыми ножницами. На нем была старая широкополая шляпа и защитного цвета
рубашка.
   Художник действительно любит цветы, если нанимает  человека  специально
ухаживать за садом, подумала Кумико.
   Сасадзима работал быстро. Закончив один набросок, он тут же  принимался
за следующий. Кумико было интересно узнать, как она выглядит на  рисунках,
но сама взглянуть на наброски не решалась, надеясь, что потом художник  ей
их покажет.
   В течение часа он сделал четыре или пять эскизов.
   - Я хочу сделать их как можно больше, - сказал Сасадзима, - с тем чтобы
потом выбрать наиболее удачный.
   Он взглянул на часы и отложил карандаш в сторону.
   - Время обеда, пора и нам перекусить, - сказал он, поднимаясь с кресла.
   - Благодарю вас, я совсем не голодна, - запротестовала Кумико.
   - Не говорите так, сейчас я приготовлю что-нибудь вкусненькое, - сказал
художник и отправился на кухню.
   - Может быть, вам помочь?
   - Нет-нет, вы гостья! - замахал руками художник. - Я давно  привык  все
делать сам. А вы посидите здесь, отдохните.
   Сасадзима ушел на кухню, а Кумико осталась, на террасе. На кресле лежал
оставленный художником этюдник.  Кумико  нерешительно  подошла  к  креслу,
открыла этюдник  и  стала  разглядывать  наброски.  Карандашные  зарисовки
свидетельствовали о  большом  таланте  художника.  Кумико  поразили  точно
схваченные особенности ее лица.
   На некоторых рисунках она была удивительно похожа, на  других  лицо  ей
казалось чужим. По-видимому, в  последних  художник  стремился  отобразить
свое видение натуры. Далее следовали отдельные фрагменты: лоб, брови, нос,
глаза, губы.
   Пока Кумико перебирала рисунки, из сада  время  от  времени  доносилось
характерное полязгивание ножниц. Она поглядела в сад. Там бродил старик  в
широкополой шляпе. Тени от высоких кустов падали ему на спину.
   Зря я отказывалась идти сюда, подумала Кумико, хотя ей по-прежнему было
неприятно, что ее лицо будет изображено на какой-то картине.  Она  ощутила
некую неповторимость момента и подумала, что в жизни ей редко  приходилось
чувствовать подобное умиротворение.


   - Очень рада, - сказала мать, выслушав Кумико. - Вот,  оказывается,  он
какой, этот знаменитый художник.
   - Сначала я подумала, что у него, наверно,  скверный  характер,  но  он
оказался удивительно приятным человеком. А какие сандвичи он приготовил  -
объедение. Не хуже настоящего повара, - весело рассказывала Кумико.
   - Выходит, на все руки мастер!
   - Волей-неволей ему пришлось всему научиться, ведь он живет один.
   - Да, ты права. Но говорят, мужчины вообще умеют готовить лучше женщин.
Кстати, ты не чувствовала неудобства от того, что тебе пришлось так  долго
позировать?
   - Нисколько! Сасадзима был очень  любезен,  развлекал  меня  интересной
беседой. Только я никак не могу понять, почему такой  хороший  человек  до
сих пор не женат. Я даже осмелилась спросить у него об этом.  Он  ответил,
что не хочет на себя брать лишнюю обузу.
   - Среди художников иногда попадаются такие люди.  Но  как  ты  решилась
задать ему этот неприличный вопрос?
   - Он не обиделся. Он вообще очень искренний и доброжелательный человек.
   - Я очень рада, что он тебе понравился. Сначала, когда я дала  согласие
господину Таки, меня,  откровенно  говоря,  беспокоило,  как  ты  к  этому
отнесешься. Значит, завтра опять пойдешь?
   - Пойду.
   На лице у Такако появилось довольное выражение. И не потому, что Кумико
пошла ей навстречу, а потому, что дочь  исполнила  просьбу  Таки  -  друга
своего отца.
   На следующий  день,  в  понедельник,  Кумико,  как  было  условлено,  в
одиннадцать часов приехала к Сасадзиме. Она сейчас совсем не  жалела,  что
ей пришлось для этих сеансов пожертвовать два дня своего отпуска.
   Как и накануне, дверь открыл ей сам художник.
   - Заходите, - сказал он со своей доброжелательной улыбкой. - Я уже  вас
жду.
   Сегодня предполагалась работа в  мастерской  художника,  но  Сасадзима,
по-видимому, изменил свои планы и вновь провел ее к  плетеному  креслу  на
террасе.
   - Я решил, что здесь  нам  будет  уютней,  чем  в  мастерской,  хотя  и
просторной, но неприветливой. На террасе и позировать  будет  вам  не  так
утомительно: можно любоваться и цветами, и дальней рощей.
   Кумико охотно согласилась.
   Погода стояла хорошая,  осеннее  солнце  еще  ярко  освещало  цветочные
клумбы. Как и в прошлый раз, по саду бродил старик в широкополой  шляпе  и
орудовал садовыми ножницами.
   - Должно быть, ваша матушка вчера  беспокоилась?  -  улыбаясь,  спросил
художник.
   - Напротив. Когда я рассказала ей о своем  визите  к  вам,  она  совсем
успокоилась.
   - Вот как! Это очень приятно. Теперь и я спокоен.
   Художник раскрыл этюдник и взял карандаш. Но  опять-таки  он  не  сразу
приступил к работе.
   - Мне сказали, будто вы случайно обратили на меня внимание. Где  же  мы
могли с вами встретиться? - полюбопытствовала Кумико.
   - Значит, Таки все же проговорился. - Художник досадливо поморщился.  -
Я увидел вас в электричке. Погодите, где же это было? Что-то не  припомню.
- Художник поднял глаза к потолку, как бы пытаясь вспомнить эту встречу.
   - По-видимому,  на  центральной  линии.  Я  обычно  выхожу  на  станции
Огикубо.
   - Верно, верно! Я увидал вас на станции Ееги, - сказал художник.
   Странно, подумала Кумико, именно на Ееги он не мог  меня  встретить,  я
ведь еду от Касумигасэки до Синдзюку, а там пересаживаюсь  на  центральную
линию и никак не могу оказаться на Ееги. Наверно, что-то перепутал, решила
Кумико, но ничего не сказала.
   - Вы не скучаете вдвоем с матушкой? - переменил тему Сасадзима.
   - Иногда бывает скучно, даже очень.
   - Ваш отец, я слышал, умер за границей?
   - Да, за год до окончания войны он заболел там и  умер.  Сюда  привезли
только его прах.
   - У меня нет подходящих слов, чтобы выразить вам свое сочувствие. И все
же ваша матушка должна быть довольна, имея такую прекрасную дочь.
   - К сожалению, я у нее одна. Будь у меня братья, ей было бы веселее.  А
так вы все вдвоем да вдвоем.
   Разговаривая, художник не забывал о деле: внимательно глядел на Кумико,
делал несколько быстрых  штрихов,  снова  глядел  и  снова  пускал  в  ход
карандаш. Кумико привыкла к его быстрым взглядам, они ее уже не тревожили.
   Когда Кумико вернулась домой, мать снова встретила ее вопросом:
   - Ну, как сегодня?
   - Очень хорошо, - ответила Кумико.
   - А как подвигается его работа над картиной?
   - Не знаю. Почему-то он все рисует меня в разных позах.
   - Интересно, как все получится? Мне бы тоже хотелось взглянуть.
   - Пока еще нельзя.  Когда  Сасадзима  на  минуту  вышел,  я  потихоньку
заглянула в этюдник и удивилась, как это он, непрерывно болтая, так  много
сделал рисунков, и, знаешь, на некоторых, я очень похожа.
   - На то он и художник, да еще такой известный. А нельзя ли будет у него
потом попросить несколько рисунков?
   - Что вы, мама!
   - А что тут дурного? Не все же  они  ему  понадобятся  для  картины.  И
потом, я все же хочу нанести господину Сасадзиме  визит  вежливости,  хотя
его просьба исходила от господина Таки, а не от него лично.  Кстати,  Таки
сегодня звонил. Он сказал, что Сасадзима несказанно рад, что рисует  тебя,
и о тебе он самого лучшего мнения.
   Если всем доставляют такую радость эти сеансы, подумала Кумико, то  она
готова ходить к художнику не три дня, а больше.
   -  Господин  Сасадзима  прекрасный  человек  и  непосредственный,   как
ребенок, - сказала она.
   - Чем он угощал тебя сегодня? - поинтересовалась мать.
   - Рисом с карри. Причем все так вкусно было приготовлено, лучше, чем  у
нас.
   - В самом деле?
   - И нисколько не хуже, чем в самом дорогом ресторане. Такому человеку и
жена не нужна. Откровенно говоря,  мне  нравится  не  столько  позировать,
сколько лакомиться его угощениями. Интересно, чем  завтра  он  будет  меня
потчевать? - мечтательно сказала Кумико.
   На следующее утро Кумико вышла из дому в начале одиннадцатого. Стоявшая
несколько дней хорошая погода начала  портиться.  По  небу  плыли  тяжелые
тучи, и от этого все вокруг стало  серым.  Тучи  приглушили  яркие  краски
осени. Кумико забеспокоилась, сможет ли художник в такую погоду  работать.
Накануне он предупредил, что сегодня начнет писать акварелью.
   В одиннадцать часов Кумико подошла к знакомому дому и позвонила. Обычно
художник не заставлял себя ждать и сразу же  открывал  дверь.  Сегодня  он
что-то не спешил. Кумико позвонила еще раз.
   Внутри дома было тихо.
   Кумико подождала минут десять и вновь нажала  кнопку  звонка.  И  снова
никто не вышел. Кумико вспомнила о старике, который ухаживал за садом. Она
подошла к ограде. Ограда была довольно низкая и позволяла заглянуть в сад.
Но и в саду никого не было. Тогда Кумико вернулась к входной двери и долго
звонила. Но и на-эти звонки никто не отзывался.  Может  быть,  он  куда-то
ушел? Но она сразу отбросила эту мысль. Ведь он же знал,  что  она  придет
ровно в одиннадцать. Может, он работал допоздна, очень  устал  и  все  еще
спит? Но ведь звонок звонит очень громко, его невозможно не услышать.
   Кумико не знала, как ей поступить: то ли подождать еще немного,  то  ли
вернуться домой и прийти на следующий день. Во всяком случае, звонить  она
больше не решилась.
   В полной растерянности Кумико вернулась домой.


   Труп Сасадзимы обнаружили на следующий день. Его  обнаружила  прислуга,
пришедшая прибрать дом  после  трехдневного  отпуска.  Художник  лежал  на
кровати под одеялом в небольшой комнатушке, которая служила ему  спальней.
На ночном столике у изголовья стоял пустой пузырек из-под  снотворного,  а
рядом - чашка, Он, видно, пользовался ею, запивая лекарство.
   Экспертиза,  произведенная  полицией,  установила,  что  художник  умер
накануне  ночью,  вероятно  приняв  чересчур  большую  дозу   снотворного.
Вскрытие подтвердило это предположение.
   Художник не оставил ни письма, ни записки, и  полиция  решила,  что  он
либо покончил жизнь самоубийством,  либо  непреднамеренно  принял  слишком
много снотворного.
   Сасадзима был одинок, родственников не имел,  и  было  трудно  ухватить
какую-либо нить, чтобы выяснить,  что  же  произошло  в  действительности.
Приходящая прислуга появлялась обычно утром,  а  вечером  уходила.  Короче
говоря, ночью, в момент смерти, он был абсолютна один.  Во  время  допроса
прислуга  заявила,  что  в  последние  дни  у  Сасадзимы  было  прекрасное
настроение,  так  что   версия   о   самоубийстве   отпадала.   Оставалось
предположение о чрезмерной дозе  снотворного.  Прислуга  подтвердила,  что
художник имел привычку принимать его на ночь.
   Детектив Судзуки тщательно обследовал место происшествия.  На  столе  в
спальне его внимание  привлек  этюдник.  В  этюднике  лежал  незаконченный
рисунок лица молодой женщины.
   Кто бы это мог быть? У него невольно возникло  подозрение,  что  смерть
Сасадзимы как-то связана с женщиной, лицо которой художник  запечатлел  на
бумаге.



        "9"

   Похороны художника Сасадзимы состоялись на другой день вечером.
   Сасадзима был одинок, и заботы, связанные с похоронами, взяли  на  себя
его друзья-художники. О смерти Сасадзимы сообщили газеты, и  проститься  с
ним пришло довольно много народа, в том числе и незнакомые почитатели  его
таланта.
   Пришел на  похороны  и  детектив  Судзуки.  Незаметно  он  наблюдал  за
присутствующими.
   Вскоре он обратил внимание на девушку, лицо которой как две капли  воды
походило на лицо, изображенное на рисунке, обнаруженном им в этюднике.
   - Прошу прощения, -  подойдя  к  ней,  вполголоса  произнес  Судзуки  и
показал ей свою визитную карточку. - Я из полиции.  Хотел  бы  задать  вам
несколько вопросов. Пройдемте, пожалуйста, в соседнюю комнату.
   Девушка  взглянула  на  визитную  карточку  и  молча   последовала   за
детективом.  В  отличие  от  просторной  мастерской,   где   прощались   с
покойником, сюда никто не заходил, и они могли спокойно побеседовать.
   - Вы давно были знакомы с господином Сасадзимой? - приветливо улыбаясь,
спросил Судзуки.
   - Нет, я познакомилась с ним несколько дней назад, - ответила девушка.
   Глаза у нее были красные. По-видимому, она только что плакала.
   - Как вас зовут?
   - Кумико Ногами, - сказала она, затем назвала также свой адрес и  место
работы.
   - Значит, вы служите?
   - Да. Сегодня я отпросилась пораньше, чтобы попасть на похороны.
   -  Вы  сказали,  что  познакомились  с  ним  недавно.  Вероятно,   ваше
знакомство связано с его профессией?
   - Да, он обратился ко мне с просьбой позировать ему.
   Судзуки и не ожидал другого ответа.
   - Почему он обратился именно к вам? - спросил детектив.
   - Один его знакомый попросил об этом мою мать. И вот четыре дня назад я
впервые пришла сюда.
   - Значит, прежде вы никогда с ним не встречались?
   - Нет.
   - Вас не удивило, почему он избрал именно вас?
   - Удивило, - сказала Кумико.
   - Сасадзима не оставил ничего, что могло бы пролить свет на причину его
смерти, и мы пока не можем составить на этот  счет  определенного  мнения.
Положение усугубляется тем, что он  был  одинок.  Мы,  конечно,  допросили
прислугу, но она ничего не знает. Может, вы могли бы что-либо сообщить  по
поводу этого происшествия? Ведь именно вы бывали у него в последние дни.
   - К сожалению, я не могу вам ничем помочь, - сказала Кумико, и  Судзуки
понял, что девушка говорит правду.
   - С какой целью просил он вас позировать?
   - Точно не знаю. Кажется, он задумал большую  картину.  Для  этого  ему
надо было сделать наброски нескольких лиц, и я попала в их число.
   - Об этом вам сообщила ваша матушка?
   - Да.
   - Работа продвигалась успешно?
   - Да, каждый день он делал несколько набросков.
   - А сколько же всего?
   - Точно не помню, но, думаю, не меньше восьми.
   - Восьми?! Он что, собирался кому-нибудь их  подарить  или  продать?  -
спросил Судзуки.
   - Не думаю. Он лишь сказал, что  ему  для  будущей  картины  необходимо
сделать несколько набросков.
   - Дело в том, - помедлив, сказал Судзуки, - что все наброски исчезли. В
этюднике сохранился лишь один. А вы говорите, что их было не менее восьми.
Если он их не порвал и не сжег, значит, кто-то их взял.
   Кумико эта новость крайне удивила. Сасадзима с таким подъемом  рисовал.
Нет-нет, он небезразлично относился к этим рисункам.  Куда  же  они  могли
исчезнуть? Если, как подозревает детектив, они попали в  чужие  руки,  это
ужасно неприятно. Ведь Сасадзима с ней не договаривался, что он  их  может
кому-нибудь передать, речь шла исключительно о набросках для него, для его
картины. Но если они действительно исчезли, это произошло только незадолго
до его смерти. Ибо позднее уже никто не мог незамеченным  зайти  в  дом  и
взять их.
   - Прислуга тоже ничего не смогла сказать, - продолжал Судзуки. - Обычно
она приходила к нему утром и уходила вечером. Работала она  у  него  около
пяти лет и должна бы знать все, что касается его личности? Но о  набросках
ей ничего не известно. Дело в том,  что  художник  отпустил  почему-то  ее
домой как раз на те три дня, когда вы должны были ему позировать.
   Действительно, это  было  так,  вспомнила  Кумико.  Когда  она  бы