ля, то это только на благо читателю, -- пускай ко мнe привыкнетъ; я же
буду  тихо радоваться, что  онъ не знаетъ, мое ли  это лицо или  Феликса, --
выгляну  и спрячусь, -- а  это  былъ не  я. Только  такимъ способомъ и можно
читателя проучить, доказать  ему на опытe, что  это не выдуманное  сходство,
что  оно можетъ, можетъ существовать, что  оно существуетъ, да, да,  да,  --
какъ бы искусственно и нелeпо это ни казалось.
     Когда  я  вернулся  изъ  Праги  въ  Берлинъ,  Лида  на  кухнe  взбивала
гоголь-моголь...  "Горлышко  болитъ", -- сказала она  озабоченно;  поставила
стаканъ  на  плиту, отерла  кистью желтыя губы  и поцeловала мою руку.  {29}
Розовое  платье,  розовые чулки, рваные шлепанцы... Кухню наполняло вечернее
солнце.  Она  принялась  опять   вертeть  ложкой  въ  густой  желтой  массe,
похрустывалъ сахарный песокъ, было еще рыхло,  ложка еще  не шла  гладко, съ
тeмъ  бархатнымъ  оканiемъ  котораго  слeдуетъ  добиться.  На  плитe  лежала
открытая потрепанная книга;  неизвeстнымъ почеркомъ,  тупымъ  карандашемъ --
замeтка на полe: "Увы, это вeрно" и три восклицательныхъ знака со съeхавшими
на-бокъ  точками.  Я   прочелъ   фразу,   такъ   понравившуюся   одному  изъ
предшественниковъ   моей  жены:   "Любовь  къ   ближнему,  проговорилъ  сэръ
Реджинальдъ, не котируется на биржe современныхъ отношенiй".
     "Ну какъ, -- хорошо съeздилъ?" -- спросила жена, сильно вертя рукояткой
и зажавъ ящикъ между колeнъ. Кофейныя зерна потрескивали, крeпко благоухали,
мельница  еще  работала  съ  натугой  и  грохоткомъ,  но  вдругъ  полегчало,
сопротивленiя нeтъ, пустота...
     Я что-то спуталъ. Это какъ  во снe. Она вeдь дeлала гоголь-моголь, а не
кофе.
     "Такъ себe съeздилъ. А у тебя что слышно?"
     Почему  я  ей  не   сказалъ  о   невeроятномъ  моемъ   приключенiи?  Я,
разсказывавшiй ей уйму чудесныхъ  небылицъ, точно  не смeлъ оскверненными не
разъ  устами повeдать  ей  чудесную правду. А можетъ  быть  удерживало  меня
другое: писатель  не читаетъ во всеуслышанiе неоконченнаго черновика, дикарь
не  произноситъ словъ, обозначающихъ вещи  таинственныя, сомнительно къ нему
настроенныя, сама Лида не любила преждевременнаго именованiя едва свeтающихъ
событiй. {30}
     Нeсколько дней  я  оставался  подъ  гнетомъ  той встрeчи.  Меня странно
безпокоила  мысль, что  сейчасъ  мой двойникъ  шагаетъ  по неизвeстнымъ  мнe
дорогамъ, дурно питается, холодаетъ, мокнетъ, -- можетъ быть уже простуженъ.
Мнe  ужасно хотeлось,  чтобы  онъ нашелъ работу: прiятнeе было бы знать, что
онъ въ сохранности, въ теплe или хотя бы въ надежныхъ стeнахъ тюрьмы. Вмeстe
съ  тeмъ  я  вовсе не  собирался  принять какiя-либо мeры для  улучшенiя его
обстоятельствъ, содержать его мнe ни чуть не хотeлось. Да и найти  для  него
работу  въ Берлинe, и такъ полномъ дворомыгъ,  было все равно невозможно, --
и,  вообще  говоря,  мнe  почему-то  казалось  предпочтительнeе,  чтобы  онъ
находился въ нeкоторомъ отдаленiи отъ меня, точно близкое съ нимъ  сосeдство
нарушило бы чары нашего  сходства. Время отъ времени, дабы онъ не погибъ, не
опустился окончательно  среди  своихъ  дальнихъ скитанiй, оставался  живымъ,
вeрнымъ носителемъ моего лица въ мiрe, я бы ему, пожалуй, посылалъ небольшую
сумму...  Праздное благоволенiе, --  ибо у него не было  постояннаго адреса;
такъ  что  повременимъ, дождемся  того  осенняго дня,  когда  онъ зайдетъ на
почтамтъ въ глухомъ саксонскомъ селенiи.
     Прошелъ май, и воспоминанiе о Феликсe затянулось. Отмeчаю самъ для себя
ровный ритмъ этой фразы: банальную повeствовательность первыхъ двухъ словъ и
затeмъ -- длинный вздохъ идiотическаго удовлетворенiя. Любителямъ сенсацiй я
однако укажу на то, что затягивается, собственно говоря, не  воспоминанiе, а
рана. Но это --  такъ, между  прочимъ, безотносительно.  Еще отмeчу, что мнe
теперь какъ то легче пишется,  разсказъ  мой тронулся: я  уже попалъ {31} на
тотъ автобусъ, о которомъ упоминалось въ  началe,  и eду не стоя, а сидя, со
всeми удобствами, у окна.  Такъ по утрамъ я eздилъ въ контору,  покамeстъ не
прiобрeлъ автомобиля.
     Ему  въ то лeто  пришлось малость пошевелиться, --  да,  я увлекся этой
блестящей  синей игрушкой.  Мы  съ  женой  часто  закатывались на  весь день
за-городъ.  Обыкновенно  забирали  съ   собой   Ардалiона,  добродушнаго   и
бездарнаго  художника, двоюроднаго  брата жены. По  моимъ соображенiямъ, онъ
былъ бeденъ, какъ воробей; если кто-либо и заказывалъ ему свой портретъ,  то
изъ  милости, а  не то  -- по  слабости  воли  (Ардалiонъ  бывалъ невыносимо
настойчивъ). У меня,  и вeроятно у Лиды, онъ  бралъ взаймы по полтиннику, по
маркe, -- и ужъ конечно норовилъ у насъ пообeдать. За комнату онъ не платилъ
мeсяцами или платилъ мертвой натурой, -- какими-нибудь квадратными яблоками,
разсыпанными по  косой скатерти,  или малиновой сиренью въ  набокой  вазe съ
бликомъ. Его хозяйка обрамляла  все это  на свой счетъ; ея столовая походила
на  картинную  выставку. Питался онъ въ русскомъ  кабачкe,  который когда-то
"раздраконилъ": былъ онъ москвичъ и  любилъ  слова этакiя густыя, съ искрой,
съ пошлeйшей московской  прищуринкой. И  вотъ, несмотря  на свою нищету, онъ
какимъ-то образомъ ухитрился прiобрeсти небольшой участокъ въ  трехъ  часахъ
eзды отъ Берлина, -- вeрнeе, внесъ первыя  сто марокъ, будущiе взносы его не
безпокоили,  ни гроша  больше  онъ  не  собирался выложить,  считая, что эта
полоса земли оплодотворена  первымъ его платежомъ  и уже принадлежитъ ему на
вeки вeчные. Полоса была длиной въ двe съ половиной теннисныхъ {32} площадки
и упиралась  въ  маленькое  миловидное озеро.  На ней росли двe  неразлучныя
березы (или четыре, если считать ихъ отраженiя), нeсколько  кустовъ крушины,
да  поодаль  пятокъ сосенъ,  а еще дальше  въ тылъ -- немного  вереска: дань
окрестнаго лeса. Участокъ не былъ огороженъ, -- на это  не хватило средствъ;
Ардалiонъ  по-моему  ждалъ,  чтобы   огородились   оба   смежныхъ   участка,
автоматически узаконивъ предeлы  его владeнiй и давъ  ему даровой частоколъ;
но эти  сосeднiя  полосы еще не были проданы, -- вообще продажа  шла туго въ
данномъ мeстe: сыро, комары, очень далеко отъ деревни, а дороги къ шоссе еще
нeтъ, и когда ее проложатъ неизвeстно.
     Первый  разъ  мы  побывали  тамъ  (поддавшись  восторженнымъ  уговорамъ
Ардалiона) въ серединe iюня. Помню, воскреснымъ утромъ мы заeхали за нимъ, я
сталъ трубить, глядя на его окно. Окно спало крeпко. Лида сдeлала рупоръ изъ
рукъ и крикнула: "Ардалiо-ша!" Яростно метнулась штора въ одномъ изъ нижнихъ
оконъ, надъ вывeской пивной, видъ которой  почему-то наводилъ меня на мысль,
что  Ардалiонъ  тамъ  задолжалъ немало, --  метнулась,  говорю  я,  штора, и
сердито выглянулъ какой-то старый бисмаркъ въ халатe.
     Оставивъ Лиду въ отдрожавшемъ автомобилe, я пошелъ поднимать Ардалiона.
Онъ спалъ. Онъ  спалъ  въ купальномъ  костюмe.  Выкатившись изъ постели, онъ
молча и быстро надeлъ тапочки, натянулъ  на купальное трико фланелевые штаны
и  синюю рубашку,  захватилъ  портфель съ  подозрительнымъ  вздутiемъ,  и мы
спустились.  Торжественно сонное выраженiе мало {33} красило его толстоносое
лицо. Онъ былъ посаженъ сзади, на тещино мeсто.
     Я дороги не  зналъ. Онъ говорилъ, что  знаетъ ее,  какъ Отче Нашъ. Едва
выeхавъ изъ Берлина, мы стали плутать. Въ  дальнeйшемъ пришлось справляться:
останавливались, спрашивали и потомъ поворачивали посреди невeдомой деревни;
маневрируя, наeзжали задними колесами на куръ; я не  безъ раздраженiя сильно
раскручивалъ руль, выпрямляя его, и, дернувшись, мы устремлялись дальше.
     "Узнаю  мои владeнiя! -- воскликнулъ Ардалiонъ,  когда около полудня мы
проeхали Кенигсдорфъ и попали  на знакомое ему  шоссе. -- Я вамъ укажу,  гдe
свернуть. Привeтъ, привeтъ, столeтнiя деревья!"
     "Ардалiончикъ, не валяй дурака", -- мирно сказала Лида.
     По  сторонамъ  шоссе  тянулись  бугристыя  пустыни,  верескъ  и песокъ,
кое-гдe мелкiя сосенки. Потомъ все  это немножко  пригладилось --  поле какъ
поле, и за нимъ темная  опушка лeса. Ардалiонъ  захлопоталъ снова.  На  краю
шоссе,  справа,  выросъ  ярко-желтый  столбъ,  и  въ  этомъ мeстe  отъ шоссе
исходила подъ прямымъ угломъ  едва замeтная дорога,  призракъ старой дороги,
почти сразу выдыхающейся въ хвощахъ и дикомъ овсe.
     "Сворачивайте",  --  важно  сказалъ  Ардалiонъ  и,  невольно  крякнувъ,
навалился на меня, ибо я затормазилъ.
     Ты  улыбнулся, читатель. Въ  самомъ  дeлe -- почему бы и не улыбнуться:
прiятный   лeтнiй   день,  мирный   пейзажъ,  добродушный  дуракъ-художникъ,
придорожный  столбъ. О, этотъ желтый  столбъ...  Поставленный {34} дeльцомъ,
продающимъ земельные участки, торчащiй въ яркомъ одиночествe,  блудный братъ
другихъ охряныхъ  столбовъ, которые  въ  семи верстахъ  отсюда,  поближе  къ
деревнe  Вальдау,   стояли  на  стражe  болeе  дорогихъ  и  соблазнительныхъ
десятинъ, -- онъ, этотъ одинокiй столбъ, превратился для  меня  впослeдствiи
въ  навязчивую  идею.  Отчетливо-желтый  среди   размазанной   природы,  онъ
вырасталъ въ моихъ снахъ. Мои видeнiя по немъ орiентировались. Всe мысли мои
возвращались къ нему. Онъ сiялъ вeрнымъ огнемъ во мракe моихъ предположенiй.
Мнe теперь кажется, что увидeвъ  его  впервые я какъ бы  его узналъ: онъ мнe
былъ знакомъ  по будущему. Быть можетъ, я ошибаюсь, быть  можетъ я взглянулъ
на него  равнодушно и только  думалъ о томъ, чтобы  сворачивая не задeть его
крыломъ автомобиля, -- но все равно: теперь, вспоминая его, не могу отдeлить
это первое знакомство съ нимъ отъ его созрeвшаго образа.
     Дорога, какъ я уже сказалъ, затерялась, стерлась; автомобиль недовольно
заскрипeлъ, прыгая на кочкахъ; я застопорилъ и пожалъ плечами.
     Лида сказала:  "Знаешь,  Ардалiоша, мы лучше поeдемъ прямо по шоссе  въ
Вальдау, -- ты говорилъ, тамъ большое озеро, кафе".
     "Ни   въ  коемъ  случаe,  --   взволнованно   возразилъ  Ардалiонъ.  --
Во-первыхъ, тамъ  кафе только проектируется, а, во-вторыхъ, у меня тоже есть
озеро.  Будьте любезны, дорогой,  -- обратился онъ ко мнe, -- двиньте дальше
вашу машину, не пожалeете".
     Впереди, шагахъ  въ  трехстахъ,  начинался сосновый  боръ. Я посмотрeлъ
туда и,  клянусь, почувствовалъ, {35} что все это  уже знаю!  Да,  теперь  я
вспомнилъ ясно: конечно, было  у  меня такое  чувство,  я  его  не  выдумалъ
заднимъ  числомъ,  и этотъ  желтый  столбъ...  онъ многозначительно на  меня
посмотрeлъ, когда я  оглянулся, -- и какъ  будто сказалъ мнe:  я  тутъ, я къ
твоимъ услугамъ, --  и стволы сосенъ впереди,  словно  обтянутые красноватой
змeиной кожей,  и мохнатая  зелень ихъ хвои, которую противъ шерсти  гладилъ
вeтеръ,  и голая береза на опушкe... почему голая?  вeдь это еще не зима, --
зима была  еще далеко, --  стоялъ мягкiй,  почти  безоблачный  день,  тянули
"зе-зе-зе", срываясь, заики-кузнечики...  да,  все это было полно  значенiя,
все это было недаромъ...
     "Куда, собственно, прикажете двинуться? Я дороги не вижу".
     "Нечего миндальничать, --  сказалъ Ардалiонъ. --  Жарьте, дорогуша. Ну,
да, прямо. Вонъ  туда, къ тому просвeту. Вполнe  можно пробиться. А тамъ ужъ
лeсомъ недалеко".
     "Можетъ быть, выйдемъ и пойдемъ пeшкомъ", -- предложила Лида.
     "Ты права, --  сказалъ я, -- кому  придетъ въ голову украсть  новенькiй
автомобиль".
     "Да это опасно, --  тотчасъ согласилась она, -- тогда,  можетъ  быть вы
вдвоемъ (Ардалiонъ застоналъ), онъ тебe покажетъ свое имeнiе, а я васъ здeсь
подожду, а потомъ поeдемъ въ Вальдау, выкупаемся, посидимъ въ кафе".
     "Это свинство,  барыня,  -- съ  чувствомъ сказалъ Ардалiонъ. -- Мнe  же
хочется принять васъ у себя, на своей землe. Для  васъ заготовлены кое-какiе
сюрпризы. Меня обижаютъ". {36}
     Я  пустилъ  моторъ и  одновременно  сказалъ: "Но если сломаемъ  машину,
отвeчаете вы".
     Я подскакивалъ, рядомъ подскакивала Лида, сзади подскакивалъ  Ардалiонъ
и говорилъ: "Мы сейчасъ (гопъ) въeдемъ въ лeсъ (гопъ), и тамъ (гопъ-гопъ) по
вереску пойдетъ легче (гопъ)".
     Въeхали.  Сначала застряли  въ зыбучемъ  пескe, моторъ  ревeлъ,  колеса
лягались, наконецъ -- выскочили; затeмъ вeтки пошли хлестать по крыльямъ, по
кузову, царапая  лакъ. Намeтилось впрочемъ  что-то вродe  тропы,  которая то
обростала сухо  хрустящимъ  верескомъ,  то выпрастывалась  опять,  изгибаясь
между тeсныхъ стволовъ.
     "Правeе,  -- сказалъ Ардалiонъ, --  капельку правeе,  сейчасъ прieдемъ.
Чувствуете, какой расчудесный сосновый духъ -- роскошь! Я предсказывалъ, что
будетъ роскошно. Вотъ теперь можно остановиться. Я пойду на развeдку".
     Онъ вылeзъ и, вдохновенно вертя толстымъ задомъ, зашагалъ въ чащу.
     "Погоди, я съ тобой!" -- крикнула Лида, но онъ уже шелъ во весь парусъ,
и вотъ исчезъ за деревьями.
     Моторъ поцыкалъ и смолкъ.
     "Какая глушь, -- сказала Лида,  -- я бы, знаешь, боялась остаться здeсь
одна. Тутъ могутъ ограбить, убить, все что угодно".
     Дeйствительно, мeсто было глухое. Сдержанно шумeли  сосны, снeгъ лежалъ
на землe, въ немъ чернeли проплeшины... Ерунда, -- откуда въ iюнe снeгъ? Его
бы  слeдовало  вычеркнуть.  Нeтъ,  --  грeшно. Не  я  пишу,  --  пишетъ  моя
нетерпeливая память. Понимайте, какъ хотите, -- я не при чемъ. И на  желтомъ
{37} столбe была мурмолка снeга. Такъ просвeчиваетъ будущее. Но довольно, да
будетъ опять въ фокусe  лeтнiй  день: пятна  солнца, тeни  вeтвей  на синемъ
автомобилe, сосновая  шишка на подножкe, гдe нeкогда будетъ стоять  предметъ
весьма неожиданный: кисточка для бритья.
     "На какой день мы съ ними условились? -- спросила жена.
     Я отвeтилъ: "На среду вечеромъ".
     Молчанiе.
     "Я только надeюсь, что они ее не приведутъ опять", -- сказала жена.
     "Ну, приведутъ... Не все ли тебe равно?"
     Молчанiе. Маленькiя голубыя бабочки надъ тимьяномъ.
     "А ты увeренъ, Германъ, что въ среду?"
     (Стоитъ ли  раскрывать скобки? Мы говорили о пустякахъ,  -- о какихъ-то
знакомыхъ, имeлась въ виду собачка, маленькая и злая, которою въ гостяхъ всe
занимались,  Лида  любила  только  "большихъ породистыхъ  псовъ",  на  словe
"породистыхъ" у нея раздувались ноздри).
     "Что же это онъ не возвращается? Навeрное заблудился" .
     Я вышелъ изъ автомобиля, походилъ кругомъ. Исцарапанъ.
     Лида  отъ  нечего  дeлать  ощупала,  а  потомъ  прiоткрыла  Ардалiоновъ
портфель.  Я  отошелъ въ сторонку,  -- не  помню, не помню,  о  чемъ думалъ;
посмотрeлъ на  хворостъ  подъ  ногами,  вернулся. Лида  сидeла  на  подножкe
автомобиля  и  посвистывала.  Мы оба {38} закурили. Молчанiе.  Она выпускала
дымъ бокомъ, кривя ротъ.
     Издалека донесся сочный крикъ Ардалiона. Минуту  спустя онъ появился на
прогалинe и  замахалъ, приглашая насъ слeдовать. Медленно  поeхали, объeзжая
стволы. Ардалiонъ шелъ впереди, дeловито и увeренно. Вскорe блеснуло озеро.
     Его участокъ я уже описалъ. Онъ не могъ мнe  указать точно его границы.
Ходилъ большими твердыми шагами,  отмeривая  метры,  оглядывался, припавъ на
согнутую ногу, качалъ головой и шелъ отыскивать какой-то пень, служившiй ему
примeтой. Березы глядeлись въ воду, плавалъ какой-то пухъ, лоснились камыши.
Ардалiоновымъ сюрпризомъ оказалась бутылка  водки, которую впрочемъ Лида уже
успeла  спрятать.  Смeялась,  подпрыгивала,  въ тeсномъ  палевомъ  трико  съ
двуцвeтнымъ, краснымъ  и синимъ,  ободкомъ, --  прямо крокетный шаръ.  Когда
вдоволь накатавшись верхомъ  на медленно  плававшемъ Ардалiонe ("Не щиплись,
матушка, а то свалю"), покричавъ и пофыркавъ,  она выходила изъ воды, ноги у
нея  дeлались  волосатыми, но потомъ высыхали  и  только  слегка золотились.
Ардалiонъ   крестился  прежде  чeмъ  нырнуть,  вдоль  голени  былъ  у   него
здоровенный  шрамъ  -- слeдъ гражданской  войны,  изъ  проймы  его  ужаснаго
вытянутаго трико то и дeло выскакивалъ натeльный крестъ мужицкаго образца.
     Лида,  старательно намазавшись  кремомъ,  легла навзничь,  предоставляя
себя  въ  распоряженiе солнца. Мы  съ Ардалiономъ расположились по-близости,
подъ лучшей его сосной. Онъ вынулъ изъ печально похудeвшаго портфеля тетрадь
ватманской  бумаги,  карандаши,  {39}  и  черезъ минуту я замeтилъ, что  онъ
рисуетъ меня.
     "У васъ трудное лицо", -- сказалъ онъ, щурясь.
     "Ахъ, покажи", -- крикнула Лида, не шевельнувъ ни однимъ членомъ.
     "Повыше голову, -- сказалъ Ардалiонъ, -- вотъ такъ, достаточно".
     "Ахъ покажи", -- снова крикнула она погодя. "Ты мнe прежде покажи, куда
ты запендрячила мою водку", -- недовольно проговорилъ Ардалiонъ.
     "Дудки, -- отвeтила Лида. -- Ты при мнe пить не будешь".
     "Вотъ чудачка. Какъ вы  думаете,  она ее правда  закопала? Я собственно
хотeлъ съ вами, сэръ, выпить на брудершафтъ".
     "Ты у меня отучишься пить", -- крикнула Лида, не поднимая  глянцевитыхъ
вeкъ.
     "Стерва", -- сказалъ Ардалiонъ.
     Я спросилъ:  "Почему вы говорите, что у меня трудное лицо?  Въ чемъ его
трудность?"
     "Не  знаю, --  карандашъ  не беретъ.  Надобно  попробовать  углемъ  или
масломъ".
     Онъ стеръ  что-то  резинкой,  сбилъ пыль  суставами пальцевъ, накренилъ
голову.
     "У  меня по-моему очень обыкновенное лицо.  Можетъ  быть, вы попробуете
нарисовать меня въ профиль?"
     "Да, въ профиль!" -- крикнула Лида (все такъ же распятая на землe).
     "Нeтъ, обыкновеннымъ его  назвать нельзя. Капельку выше. Напротивъ,  въ
немъ  есть что-то  странное. {40} У меня  всe  ваши линiи  уходятъ  изъ-подъ
карандаша. Разъ, -- и ушла".
     "Такiя лица, значитъ, встрeчаются рeдко, -- вы это хотите сказать?"
     "Всякое лицо -- уникумъ", -- произнесъ Ардалiонъ.
     "Охъ, сгораю", -- простонала Лида, но не двинулась.
     "Но  позвольте,  при  чемъ  тутъ  уникумъ?  Вeдь,  во-первыхъ,  бываютъ
опредeленные  типы   лицъ,   --  зоологическiе,  напримeръ.  Есть   люди  съ
обезьяньими  чертами,  есть  крысиный  типъ,  свиной...  А  затeмъ  --  типы
знаменитыхъ  людей, --  скажемъ,  Наполеоны среди мужчинъ, королевы Викторiи
среди женщинъ. Мнe говорили, что я смахиваю на Амундсена. Мнe приходилось не
разъ видeть носы а ля Левъ Толстой. Ну еще бываетъ  типъ художественный,  --
иконописный  ликъ,  мадоннообразный. Наконецъ, -- бытовые,  профессiональные
типы..."
     "Вы еще  скажите,  что всe  японцы между  собою  схожи.  Вы  забываете,
синьоръ, что художникъ видитъ именно разницу. Сходство видитъ  профанъ. Вотъ
Лида вскрикиваетъ въ кинематографe: Мотри,  какъ  похожа  на  нашу горничную
Катю!"
     "Ардалiончикъ, не остри", -- сказала Лида.
     "Но согласитесь, -- продолжалъ я, -- что иногда важно именно сходство".
     "Когда прикупаешь подсвeчникъ", -- сказалъ Ардалiонъ.
     Нeтъ нужды записывать дальше  этотъ  разговоръ.  Мнe страстно хотeлось,
чтобы  дуракъ заговорилъ  о двойникахъ,  -- но  я этого  не  добился. Черезъ
нeкоторое {41}  время онъ спряталъ  тетрадь,  Лида умоляла показать  ей, онъ
требовалъ  въ награду возвращенiя  водки, она  отказалась, онъ  не показалъ.
Воспоминанiе объ этомъ  днe  кончается тeмъ,  что растворяется въ солнечномъ
туманe, -- или переплетается съ воспоминанiемъ о слeдующихъ нашихъ поeздкахъ
туда.  А eздили мы  не разъ.  Я  тяжело  и  мучительно  привязался къ  этому
уединенному  лeсу съ горящимъ въ  немъ озеромъ. Ардалiонъ непремeнно  хотeлъ
познакомить меня съ директоромъ предпрiятiя и заставить меня купить сосeднiй
участокъ, но я отказывался, да если и было-бы желанiе купить, я бы все равно
не  рeшился,  --  мои  дeла  пошли  тeмъ  лeтомъ  неважно,  все  мнe какъ-то
опостылeло, скверный мой шоколадъ меня раззорялъ. Но честное слово, господа,
честное слово, -- не корысть, не только корысть, не только желанiе дeла свои
поправить... Впрочемъ, незачeмъ забeгать впередъ.


ГЛАВА III.

     Какъ  мы начнемъ эту главу? Предлагаю  на выборъ  нeсколько варiантовъ.
Варiантъ первый,  -- онъ встрeчается  часто  въ романахъ, ведущихся отъ лица
настоящаго или подставного автора:
     День нынче солнечный, но холодный, все такъ же бушуетъ вeтеръ, ходуномъ
ходитъ вeчно-зеленая  листва  за  окнами