и
мной? Мнe даже кажется, что онъ былъ построенъ изъ какихъ-то отбросовъ моего
прошлаго, ибо я находилъ въ  немъ вещи, совершенно замeчательныя по жуткой и
необъяснимой близости ко  мнe: приземистый, блeдно-голубой домишко, двойникъ
котораго я видeлъ на Охтe, лавку старьевщика, гдe висeли  костюмы  знакомыхъ
мнe покойниковъ, тотъ же номеръ фонаря (всегда замeчаю номера фонарей), какъ
на стоявшемъ передъ домомъ, гдe я жилъ въ Москвe, и  рядомъ съ нимъ -- такая
же голая береза, въ такомъ  же  чугунномъ корсетe и  съ тeмъ же раздвоенiемъ
ствола (поэтому я и посмотрeлъ на номеръ).  Можно было бы привести еще много
примeровъ -- иные изъ нихъ такiе тонкiе, такiе -- я бы сказалъ -- отвлеченно
личные,  что читателю -- о которомъ я,  какъ нянька, забочусь -- они были бы
непонятны.  Да и кромe  того я  несовсeмъ  увeренъ въ исключительности  сихъ
явленiй. Всякому человeку, одаренному повышенной примeтливостью, знакомы эти
анонимные  пересказы изъ  его  прошлаго,  эти  будто  бы  невинныя сочетанiя
деталей,  мерзко  отдающiя  плагiатомъ.  Оставимъ ихъ  на  совeсти  судьбы и
вернемся, съ замиранiемъ  сердца, съ тоской  и неохотой,  къ  памятничку  въ
концe бульвара.
     Старикъ  доeлъ виноградъ  и  ушелъ,  женщину,  умиравшую  отъ  водянки,
укатили, -- никого не было, кромe  одного человeка, который сидeлъ какъ разъ
на той  скамейкe, гдe я  самъ давеча сидeлъ, и,  слегка поддавшись  впередъ,
разставивъ  колeни,  кормилъ   крошками  воробьевъ.   Его  палка,   небрежно
прислоненная къ сидeнiю  скамьи, медленно пришла въ  движенiе  въ тотъ мигъ,
какъ я  ее  замeтилъ,  --  она поeхала  и  упала  на  {68}  гравiй.  Воробьи
вспорхнули,   описали   дугу,  размeстились   на   окрестныхъ   кустахъ.   Я
почувствовалъ, что человeкъ обернулся ко мнe... Да, читатель, ты не ошибся.


ГЛАВА V.

     Глядя въ  землю, я  лeвой  рукой пожалъ его правую  руку,  одновременно
поднялъ его упавшую палку и сeлъ рядомъ съ нимъ на скамью.
     "Ты опоздалъ", -- сказалъ я, не глядя на него.
     Онъ  засмeялся. Все еще не  глядя, я  разстегнулъ пальто, снялъ  шляпу,
провелъ ладонью по головe, -- мнe почему-то стало жарко.
     "Я васъ  сразу узналъ", -- сказалъ  онъ льстивымъ, глупо-заговорщичьимъ
тономъ.
     Теперь  я смотрeлъ на  палку, оказавшуюся у  меня въ  рукахъ:  это была
толстая,  загорeвшая  палка,  липовая,  съ  глазкомъ  въ одномъ  мeстe  и со
тщательно выжженнымъ именемъ владeльца -- Феликсъ такой-то, --  а подъ этимъ
--  годъ и  названiе  деревни.  Я  отложилъ  ее, подумавъ мелькомъ, что онъ,
мошенникъ, пришелъ пeшкомъ.
     Рeшившись наконецъ,  я  повернулся къ нему.  Но посмотрeлъ  на его лицо
несразу; я  началъ  съ  ногъ, какъ  бываетъ въ  кинематографe, когда форситъ
операторъ.  Сперва: пыльные  башмачища,  толстые  носки,  плохо  подтянутые;
затeмъ -- лоснящiеся синiе штаны (тогда были плисовые, -- вeроятно сгнили) и
рука,  держащая {69}  сухой  хлeбецъ. Затeмъ  -- синiй  пиджакъ и  подъ нимъ
вязаный  жилетъ дикаго  цвeта.  Еще выше  --  знакомый  воротничекъ,  теперь
сравнительно  чистый. Тутъ я  остановился.  Оставить  его безъ  головы,  или
продолжать его строить? Прикрывшись рукой, я сквозь пальцы посмотрeлъ на его
лицо.
     На  мгновенiе   мнe   подумалось,   что  все  прежнее   было  обманомъ,
галлюцинацiей, что  никакой  онъ не  двойникъ мой,  этотъ  дурень, поднявшiй
брови,  выжидательно  осклабившiйся,  еще несовсeмъ знавшiй, какое выраженiе
принять, -- отсюда: на всякiй случай поднятыя брови. На мгновенiе, говорю я,
онъ  мнe  показался  такъ же  на меня похожимъ,  какъ былъ бы  похожъ первый
встрeчный.  Но  вернулись  успокоившiеся  воробьи,  одинъ запрыгалъ  совсeмъ
близко, и это отвлекло его вниманiе, черты его встали по своимъ мeстамъ, и я
вновь увидeлъ чудо, явившееся мнe пять мeсяцевъ тому назадъ.
     Онъ кинулъ воробьямъ горсть крошекъ. Одинъ  изъ нихъ суетливо  клюнулъ,
крошка подскочила, ее схватилъ другой и улетeлъ. Феликсъ опять повернулся ко
мнe съ выраженiемъ ожиданiя и готовности.
     "Вонъ  тому  не  попало",  -- сказалъ я, указавъ  пальцемъ  на воробья,
который стоялъ въ сторонe, безпомощно хлопая клювомъ.
     "Молодъ,  -- замeтилъ Феликсъ. --  Видите, еще хвоста почти нeтъ. Люблю
птичекъ", -- добавилъ онъ съ приторной ужимкой.
     "Ты  на  войнe  побывалъ?",  --  спросилъ  я  и  нeсколько  разъ  сряду
прочистилъ горло, -- голосъ былъ хриплый.
     "Да, -- отвeтилъ онъ, -- а что?" {70}
     "Такъ, ничего. Здорово боялся, что убьютъ, -- правда?"
     Онъ подмигнулъ и проговорилъ загадочно:
     "У всякой мыши -- свой домъ, но не всякая мышь выходитъ оттуда".
     Я уже успeлъ замeтить, что  онъ любитъ пошлыя  прибаутки въ  рифму;  не
стоило  ломать себe  голову надъ  тeмъ, какую  собственно мысль  онъ  желалъ
выразить.
     "Все.  Больше нeту, -- обратился онъ вскользь къ  воробьямъ. --  Бeлокъ
тоже люблю" (опять подмигнулъ). "Хорошо, когда въ лeсу много бeлокъ. Я люблю
ихъ за то, что онe противъ помeщиковъ. Вотъ кроты -- тоже".
     "А воробьи? -- спросилъ я ласково. -- Они какъ -- противъ?"
     "Воробей среди птицъ нищiй, -- самый что ни на есть  нищiй.  Нищiй", --
повторилъ   онъ  еще   разъ.   Онъ   видимо   считалъ   себя   необыкновенно
разсудительнымъ и смeтливымъ парнемъ. Впрочемъ, онъ былъ не просто дуракъ, а
дуракъ-меланхоликъ.  Улыбка  у  него  выходила  скучная,  --  противно  было
смотрeть. И все же я смотрeлъ съ жадностью.  Меня весьма занимало, какъ наше
диковинное  сходство нарушалось  его  случайными  ужимками.  Доживи  онъ  до
старости,  -- подумалъ я,  -- сходство совсeмъ пропадетъ,  а  сейчасъ оно въ
полномъ расцвeтe.
     Германъ(игриво): "Ты, я вижу, философъ".
     Онъ  какъ  будто слегка обидeлся. "Философiя  --  выдумка  богачей,  --
возразилъ онъ съ глубокимъ убeжденiемъ. -- И вообще, все это пустыя выдумки:
религiя,  поэзiя...  Ахъ,  дeвушка, какъ я  страдаю,  ахъ, {71}  мое  бeдное
сердце... Я въ любовь не вeрю. Вотъ дружба -- другое дeло. Дружба и музыка".
     "Знаете что, -- вдругъ обратился  онъ ко мнe съ нeкоторымъ жаромъ, -- я
бы хотeлъ имeть  друга,  --  вeрнаго друга, который  всегда  былъ  бы готовъ
подeлиться  со мной  кускомъ  хлeба, а по завeщанiю оставилъ  бы мнe немного
земли,  домишко. Да, я хотeлъ бы настоящаго друга, -- я служилъ бы у него въ
садовникахъ,  а потомъ  его садъ  сталъ бы  моимъ,  и я  бы  всегда поминалъ
покойника  со слезами  благодарности.  А  еще  -- мы  бы  съ нимъ играли  на
скрипкахъ, или тамъ онъ на  дудкe,  я на мандолинe. А женщины... Ну скажите,
развe есть жена, которая бы не измeняла мужу?"
     "Очень  все это правильно. Очень правильно. Съ  тобой прiятно говорить.
Ты въ школe учился?"
     "Недолго. Чему въ школe научишься? Ничему.  Если человeкъ умный, на что
ему ученiе? Главное -- природа. А политика, напримeръ, меня  не интересуетъ.
И вообще мiръ это, знаете, дерьмо".
     "Заключенiе  безукоризненно   правильное,   --   сказалъ   я.  --   Да,
безукоризненно. Прямо удивляюсь. Вотъ что, умникъ, отдай-ка  мнe моментально
мой карандашъ!"
     Этимъ я его здорово осадилъ и привелъ въ нужное мнe настроенiе.
     "Вы забыли  на травe,  -- пробормоталъ онъ растерянно.  -- Я  не зналъ,
увижу ли васъ опять..."
     "Укралъ и продалъ!" -- крикнулъ я, -- даже притопнулъ.
     Отвeтъ его былъ замeчателенъ:  сперва  мотнулъ головой, что значило "Не
кралъ", и тотчасъ кивнулъ, {72} что значило "Продалъ". Въ немъ, мнe кажется,
былъ собранъ весь букетъ человeческой глупости.
     "Чортъ съ тобою, -- сказалъ я,  -- въ другой  разъ будь осмотрительнeе.
Ужъ ладно. Бери папиросу".
     Онъ размякъ, просiялъ,  видя, что я  не сержусь;  принялся благодарить:
"Спасибо, спасибо...  Дeйствительно, какъ мы съ вами  похожи, какъ похожи...
Можно  подумать,   что   мой   отецъ  согрeшилъ   съ  вашей   матушкой!"  --
Подобострастно засмeялся, чрезвычайно довольный своею шуткой.
     "Къ  дeлу,  -- сказалъ я,  притворившись  вдругъ очень серьезнымъ. -- Я
пригласилъ тебя сюда не для  однихъ отвлеченныхъ разговорчиковъ, какъ бы они
ни были прiятны. Я тебe писалъ  о  помощи, которую собираюсь тебe сказать, о
работe,  которую  нашелъ  для тебя. Прежде  всего, однако, хочу  тебe задать
вопросъ.  Отвeть  мнe  на него  точно и правдиво.  Кто я  таковъ  по  твоему
мнeнiю?"
     Феликсъ осмотрeлъ меня, отвернулся, пожалъ плечомъ.
     "Я тебe  не загадку  задаю,  -- продолжалъ я  терпeливо. --  Я  отлично
понимаю,  что ты не можешь знать, кто  я въ дeйствительности. Отстранимъ  на
всякiй  случай  возможность, о которой  ты такъ остроумно  упомянулъ. Кровь,
Феликсъ, у  насъ разная, -- разная, голубчикъ,  разная. Я родился  въ тысячe
верстахъ отъ  твоей колыбели, и честь моихъ родителей,  какъ -- надeюсь -- и
твоихъ, безупречна. Ты  единственный сынъ, я -- тоже. Такъ что ни ко мнe, ни
къ тебe  никакъ не можетъ явиться этакiй таинственный братъ, котораго, молъ,
ребенкомъ  украли цыгане.  Насъ не  {73} связываютъ никакiя узы, у  меня  по
отношенiю  къ тебe нeтъ никакихъ обязательствъ, -- заруби это  себe на носу,
-- никакихъ обязательствъ, -- все, что собираюсь сдeлать для тебя, сдeлаю по
доброй волe. Запомни все это, пожалуйста. Теперь я тебя снова спрашиваю, кто
я таковъ по твоему мнeнiю,  чeмъ я представляюсь  тебe, -- вeдь какое-нибудь
мнeнiе ты обо мнe составилъ, -- неправда-ли? "
     "Вы, можетъ быть, артистъ", -- сказалъ Феликсъ неувeренно.
     "Если я правильно понялъ тебя, дружокъ,  ты значитъ, при первомъ нашемъ
свиданiи, такъ  примeрно подумалъ: Э, да онъ, вeроятно, играетъ  въ  театрe,
человeкъ  съ  норовомъ, чудакъ  и франтъ,  можетъ  быть знаменитость.  Такъ,
значитъ?"
     Феликсъ уставился на свой  башмакъ, которымъ трамбовалъ гравiй, и  лицо
его приняло нeсколько напряженное выраженiе.
     "Я  ничего не  подумалъ, --  проговорилъ онъ  кисло.  --  Просто  вижу:
господинъ  интересуется,  ну   и  такъ  далeе.  А  хорошо  платятъ  вамъ-то,
артистамъ?"
     Примeчаньице: мысль, которую  онъ подалъ мнe, показалась мнe гибкой, --
я рeшилъ ее испытать.  Она любопытнeйшей излучиной соприкасалась съ главнымъ
моимъ планомъ.
     "Ты угадалъ, -- воскликнулъ я, --  ты угадалъ. Да, я актеръ. Точнeе  --
фильмовый актеръ. Да,  это вeрно. Ты хорошо, ты великолeпно это сказалъ. Ну,
дальше. Что еще можешь сказать обо мнe?"
     Тутъ я замeтилъ,  что онъ  какъ  то  прiунылъ. Моя профессiя точно  его
разочаровала.  Онъ  сидeлъ  насупившись,   держа  дымившiйся  окурокъ  между
большимъ  {74}  пальцемъ   и  указательнымъ.   Вдругъ  онъ  поднялъ  голову,
прищурился...
     "А какую вы мнe работу хотите предложить?" -- спросилъ онъ безъ прежней
заискивающей нeжности.
     "Погоди, погоди. Все въ свое время.  Я тебя спрашивалъ, -- что  ты  еще
обо мнe думаешь, -- ну-съ, пожалуйста".
     "Почемъ  я  знаю?  -- Вы любите разъeзжать,  --  вотъ это я  знаю, -- а
больше не знаю ничего".
     Между  тeмъ  завечерeло, воробьи  исчезли  давно,  всадникъ потемнeлъ и
какъ-то  разросся.  Изъ-за  траурнаго дерева  безшумно  появилась  луна,  --
мрачная, жирная.  Облако  мимоходомъ  надeло  на  нее маску;  остался виденъ
только ея полный подбородокъ.
     "Вотъ  что  Феликсъ,  тутъ  темно  и  неуютно. Ты,  пожалуй,  голоденъ.
Пойдемъ, закусимъ гдe-нибудь  и за  кружкой пива продолжимъ  нашъ разговоръ.
Ладно?
     "Ладно",   --  отозвался  онъ,   слегка  оживившись  и  глубокомысленно
присовокупилъ: -- "Пустому желудку одно только и можно сказать" -- (перевожу
дословно, -- по-нeмецки все это у него выходило въ рифмочку).
     Мы  встали  и  направились  къ  желтымъ  огнямъ  бульвара.  Теперь,  въ
надвигающейся тьмe, я  нашего сходства  почти  не  ощущалъ.  Феликсъ  шагалъ
рядомъ со мной, словно въ какомъ-то раздумьe,  -- походка  у него была такая
же тупая, какъ онъ самъ.
     Я спросилъ: "Ты здeсь въ Тарницe еще никогда не бывалъ?"
     "Нeтъ, -- отвeтилъ  онъ. -- Городовъ  не люблю. Въ городe нашему  брату
скучно".
     Вывeска трактира. Въ окнe боченокъ, а по  сторонамъ {75} два бородатыхъ
карла. Ну, хотя бы сюда. Мы вошли  и  заняли  столъ  въ глубинe. Стягивая съ
растопыренной руки перчатку, я  зоркимъ  взглядомъ  окинулъ присутствующихъ.
Было ихъ, впрочемъ, всего трое, и они не обратили на насъ никакого вниманiя.
Подошелъ лакей,  блeдный человeчекъ въ  пенснэ  (я не въ первый  разъ видeлъ
лакея въ пенснэ, но не могъ вспомнить,  гдe мнe уже такой попадался). Ожидая
заказа,  онъ  посмотрeлъ  на меня, потомъ на Феликса. Конечно, изъ-за  моихъ
усовъ сходство не такъ бросалось въ глаза, -- я и отпустилъ ихъ, собственно,
для того,  чтобы,  появляясь съ  Феликсомъ вмeстe,  не  возбуждать черезчуръ
вниманiя. Кажется у Паскаля встрeчается гдe-то умная фраза  о томъ, что двое
похожихъ  другъ   на  друга  людей  особаго  интереса  въ   отдeльности   не
представляютъ, но коль скоро появляются вмeстe -- сенсацiя. Паскаля самого я
не читалъ  и не  помню,  гдe слямзилъ это изреченiе. Въ  юности я  увлекался
такими штучками.  Бeда  только  въ  томъ,  что  иной  прикарманенной  мыслью
щеголялъ не  я одинъ. Какъ то  въ  Петербургe, будучи въ гостяхъ, я сказалъ:
"Есть чувства, какъ говорилъ Тургеневъ, которыя можетъ выразить  одна только
музыка". Черезъ нeсколько минутъ явился  еще гость и среди  разговора вдругъ
разрeшился тою же сентенцiей. Не я, конечно, а онъ, оказался въ дуракахъ, но
мнe  вчужe  стало  неловко,  и  я  рeшилъ  больше  не  мудрить.  Все  это --
отступленiе, отступленiе  въ  литературномъ  смыслe разумeется, отнюдь не въ
военномъ.  Я ничего не  боюсь, все разскажу.  Нужно признать:  восхитительно
владeю  не только  собой, но  и  слогомъ.  Сколько романовъ  я понаписалъ въ
молодости,  такъ,  между   {76}  дeломъ,  и  безъ  малeйшаго  намeренiя  ихъ
опубликовать.  Еще  изреченiе:  опубликованный  манускриптъ,  какъ  говорилъ
Свифтъ, становится  похожъ  на публичную  женщину. Однажды, еще въ Россiи, я
далъ Лидe прочесть одну вещицу въ рукописи,  сказавъ, что сочинилъ знакомый,
-- Лида нашла, что скучно, не дочитала, -- моего почерка она до сихъ поръ не
знаетъ, --  у меня  ровнымъ счетомъ двадцать  пять почерковъ,  -- лучшiе изъ
нихъ,  т.  е.  тe,  которые  я  охотнeе  всего  употребляю, суть  слeдующiе:
круглявый:  съ прiятными  сдобными  утолщенiями, каждое  слово -- прямо  изъ
кондитерской;  засимъ:  наклонный,  востренькiй,   --  даже  не  почеркъ,  а
почерченокъ, -- такой мелкiй, вeтреный, -- съ  сокращенiями  и безъ твердыхъ
знаковъ; и наконецъ --  почеркъ, который  я особенно цeню:  крупный, четкiй,
твердый   и   совершенно   безличный,  словно  пишетъ  имъ  абстрактная,  въ
схематической  манжетe,  рука,  изображаемая  въ  учебникахъ   физики  и  на
указательныхъ  столбахъ.  Я  началъ  было  именно   этимъ  почеркомъ  писать
предлагаемую  читателю повeсть, но  вскорe сбился, --  повeсть  эта написана
всeми  двадцатью  пятью   почерками,  вперемeшку,  такъ  что  наборщики  или
неизвeстная мнe машинистка, или наконецъ,  тотъ опредeленный, выбранный мной
человeкъ, тотъ русскiй  писатель,  которому  я мою  рукопись доставлю, когда
подойдетъ срокъ, подумаютъ,  быть можетъ, что писало мою  повeсть  нeсколько
человeкъ,  --  а  также  весьма  возможно,  что  какой-нибудь  крысоподобный
экспертъ  съ  хитрымъ личикомъ  усмотритъ  въ  этой  какографической роскоши
признакъ ненормальности. Тeмъ лучше.
     Вотъ  я упомянулъ о тебe,  мой первый  читатель, о {77} тебe, извeстный
авторъ психологическихъ  романовъ,  --  я ихъ просматривалъ,  --  они  очень
искусственны,  но  неплохо скроены.  Что  ты почувствуешь,  читатель-авторъ,
когда  приступишь къ этой рукописи? Восхищенiе? Зависть? Или  даже -- почемъ
знать? -- воспользовавшись моей безсрочной  отлучкой, выдашь мое за свое, за
плодъ собственной изощренной, не спорю, изощренной и опытной, -- фантазiи, и
я останусь  на бобахъ?  Мнe  было бы нетрудно принять  напередъ мeры противъ
такого наглаго  похищенiя.  Приму ли ихъ, -- это другой вопросъ. Мнe, можетъ
быть, даже лестно, что ты  украдешь  мою вещь. Кража --  лучшiй комплиментъ,
который можно  сдeлать вещи. И, знаешь, что  самое забавное? Вeдь, рeшившись
на  непрiятное  для  меня  воровство,  ты   исключишь  какъ  разъ  вотъ  эти
компрометирующая  тебя  строки, --  да и кромe того  кое-что перелицуешь  по
своему, (это  уже менeе прiятно), какъ автомобильный  воръ краситъ въ другой
цвeтъ машину, которую угналъ. И по  этому  поводу  позволю  себe  разсказать
маленькую исторiю, самую смeшную исторiю, какую я вообще знаю:
     Недeли полторы тому назадъ, т. е. около десятаго марта тридцать перваго
года,  нeкiимъ человeкомъ (или  людьми),  проходившимъ (или проходившими) по
шоссе, а не то лeсомъ  (вeроятно  -- еще выяснится), былъ обнаруженъ у самой
опушки  и незаконно  присвоенъ небольшой  синiй автомобиль  такой-то  марки,
такой-то силы  (техническiя подробности опускаю).  Вотъ собственно говоря, и
все.
     Я не утверждаю, что всякому будетъ смeшонъ этотъ анекдотъ: соль  его не
очевидна. Меня онъ разсмeшилъ --  до слезъ -- только потому, что я знаю {78}
подоплеку. Добавлю, что я его ни отъ  кого  не слышалъ, нигдe не вычиталъ, а
строго логически вывелъ изъ факта исчезновенiя автомобиля, факта  совершенно
превратно истолкованнаго газетами. Назадъ, рычагъ времени!
     "Ты  умeешь править  автомобилемъ?"  -- вдругъ  спросилъ  я,  помнится,
Феликса,  когда  лакей, ничего  не  замeтивъ въ  насъ  особеннаго, поставилъ
передъ нами двe кружки пива, и Феликсъ жадно окунулъ губу въ пышную пeну.
     "Что?" -- переспросилъ онъ, сладостно крякнувъ.
     "Я спрашиваю: ты умeешь править автомобилемъ?"
     "А  какъ же, -- отвeтилъ  онъ  самодовольно.  --  У  меня былъ прiятель
шофферъ, -- служилъ у  одного нашего помeщика. Мы съ нимъ  однажды раздавили
свинью. Какъ она визжала..."
     Лакей принесъ какое-то рагу въ большомъ количествe и картофельное пюре.
Гдe я уже видeлъ  пенснэ на  носу  у лакея? Вспомнилъ только  сейчасъ, когда
пишу это: въ паршивомъ  прусскомъ ресторанчикe, въ Берлинe, -- и тотъ  лакей
былъ похожъ на этого, -- такой же маленькiй, унылый, бeлобрысый.
     "Ну  вотъ, Феликсъ, мы  попили, мы  поeли, будемъ теперь  говорить.  Ты
сдeлалъ  кое-какiя  предположенiя на  мой  счетъ,  и  предположенiя  вeрныя.
Прежде, чeмъ приступить  вплотную къ  нашему дeлу, я хочу нарисовать тебe въ
общихъ  чертахъ  мой  обликъ, мою жизнь,  --  ты скоро  поймешь, почему  это
необходимо. Итакъ..."
     Я отпилъ пива и продолжалъ:
     "Итакъ, родился  я въ богатой семьe. У  насъ былъ домъ и садъ,  -- ахъ,
какой садъ, Феликсъ! Представь {79} себe розовую чащобу, цeлыя заросли розъ,
розы  всeхъ  сортовъ, каждый сортъ  съ дощечкой, и на  дощечкe  -- названiе:
названiя розамъ даютъ такiя же звонкiя, какъ скаковымъ лошадямъ. Кромe розъ,
росло въ нашемъ саду множество другихъ цвeтовъ, -- и когда по утрамъ все это
бывало обрызгано росой, зрeлище, Феликсъ, получалось сказочное. Мальчикомъ я
уже любилъ и  умeлъ ухаживать за нашимъ садомъ, у меня была маленькая лейка,
Феликсъ, и маленькая мотыга, и  родители мои сидeли  въ тeни старой черешни,
посаженной еще  дeдомъ,  и  глядeли  съ  умиленiемъ,  какъ  я,  маленькiй  и
дeловитый, -- вообрази, вообрази эту  картину,  --  снимаю съ  розъ  и давлю
гусеницъ, похожихъ  на  сучки. Было  у  насъ всякое  домашнее  звeрье,  какъ
напримeръ,  кролики, -- самое  овальное животное, если  понимаешь,  что хочу
сказать,  --  и  сердитые сангвиники-индюки,  и прелестныя  козочки, и  такъ
далeе, и  такъ  далeе. Потомъ родители мои разорились,  померли, чудный садъ
исчезъ, какъ  сонъ, --  и вотъ  только  теперь  счастье какъ будто  блеснуло
опять. Мнe удалось  недавно прiобрeсти клочокъ земли на берегу озера, и тамъ
будетъ  разбить новый садъ, еще лучше  стараго. Моя  молодость  вся насквозь
проблагоухала  тьмою  цвeтовъ,  окружавшей ее,  а  сосeднiй  лeсъ,  густой и
дремучiй, наложилъ на мою душу тeнь романтической меланхолiи.  Я всегда былъ
одинокъ, Феликсъ, одинокъ  я и сейчасъ.  Женщины... -- Но что