раться в бордоском вине и отличать натуральное гасконское  от
орлеанского и, пожалуй, еще считать  дурную  болезнь  не  стоящей  внимания,
словно прыщик, вскочивший  на  лице,  закрывать  нос  бархатной  повязкой  и
расхаживать с печальным видом, скрестив руки на груди.
     Что привозит путешественник  из  Испании?  Круглую  шляпу,  похожую  на
старинную глубокую миску, невысокие брыжи, какие носят у  нас  олдермены,  с
короткими тесемками, что  тянутся,  как  сопли  из  носа,  облегающий  талию
камзол, который спускается сзади до самого крупа, а спереди едва доходит  до
середины груди, как воротник или шейный платок; широкие штаны по  гасконской
моде, смахивающие на женскую юбку для верховой езды,  огромные  ножны,  куда
можно запихнуть полкоровы, рапиру, которую в свое время носили  с  полдюжины
грандов; плащ у него будет либо длинный, либо короткий, - ежели он  длинный,
то обязательно обшит по краям турецкой тесьмой  из  крученого  шелка,  ежели
короткий, то непременно с узким капюшоном, похожим на телячий язык,  который
по своей длине уступает разве что стоячему капюшону на голландских плащах.
     Но это еще не все; в башмаки его напихана тафта, как у стариков;  ежели
хочешь, я открою тебе тайну: она не только предохраняет  пальцы  ног,  но  и
служит в качестве стельки. Он вояка и хвастун (это твердо  установлено).  Он
шествует, приплясывая, ступая на носки и подбоченясь. Стоит вам заговорить с
ним, и он начнет превозносить Испанию и втаптывать в грязь родную страну, но
ежели вы станете  у  него  допытываться,  в  чем  же  состоит  превосходство
Испании, он только сможет сказать, что у испанцев хлеб попышнее нашего; а на
деле-то эти голодные черти накрошат в воду  хлеба  полную  тарелку,  сделают
тюрю и уписывают за обе щеки, ибо у них не достанешь ни кусочка  порядочного
мяса, и они круглый год довольствуются соленой треской (если же и едят мясо,
то круглый год вместе с треской), а главное,  испанцы  бедны  как  церковные
крысы и валяются по ночам на вонючей соломе.
     Италия, этот земной рай,  где  вкушают  небесное  блаженство,  воспетое
Эпикуром, - чему научится там молодой  англичанин?  Научится  целовать  себе
руку, как обезьяна, изгибаться в поклонах, как нищий,  выклянчивающий  кусок
хлеба, выделывать всевозможные па и размахивать шляпой  вместо  приветствия.
Он постигнет там науку безбожия, привыкнет жить в  роскоши  и  распутничать,
обучится искусству отравления и противоестественной любви. Как  ни  достойна
презрения эта страна, пожалуй, там можно усвоить нечто  хорошее,  а  именно,
науку раболепства и стать отменным  придворным  шаркуном;  другими  словами,
изысканным подхалимом и непревзойденным лицемером. В настоящее время в кругу
порядочных людей в ходу такое выражение; ежели они хотят поставить клеймо на
каком-либо отменном негодяе, то говорят: "Он побывал в Италии".
     С датчанами и голландцами я не стал бы встречаться. Эти  славные  люди,
подобно дочерям Даная, только и делают, что наполняют вином бездонные бочки,
и уже за вторым блюдом пьяны вдрызг  и  начинают  громко  храпеть.  Человек,
посетивший эти страны, наносит ущерб своему кошельку, зато  может  надеяться
на спасение души, ибо виноторговцы, пивовары, солодовники и  продавщицы  эля
будут молиться на него.

                         Плати сполна, плати скорей
                         Молиться будут горячей!

                         А не оплатишь счет,
                         Тебя проклятье ждет!

     Впрочем, едва ли будет толк от их молитв, ведь они ужасные грешники,  -
большинство  из  них  смешивают  различные  вина,   особенно   этим   грешат
виноторговцы.
     Ты спросишь: почему я позволяю  себе  эти  шутки,  ведь  я  веду  такую
серьезную, поучительную речь? Я подвергся изгнанию  и  должен  был  покинуть
родину, хотя и связан узами крови с самыми  знатными  особами:  я  природный
граф, но сейчас, как ты видишь, нищий.  Много  лет  прожил  я  в  Италии  на
положении изгнанника. Некоторое время я получал приличную пенсию от папы, но
сие продолжалось недолго, ибо он скончался, а его преемнику не было дела  ни
до англичан, ни до своих соотечественников. Пришлось  мне  подбирать  крохи,
падающие со стола кардиналов, вымаливать помощь и милостыню у всех  герцогов
Италии; все эти годы я влачил жалкое существование и тысячу раз предпочел бы
смерть подобной жизни.
     Cum patriam araisi, tune me  perisse  putato  {Утрата  отчизны  гибелью
представлялась мне (лат.).}. Утратив родину, я жизнь утратил.
     Вода - родная стихия для рыб; извлеки рыбу из воды, и ей уже ни дышать,
ни жить - она тут же погибает. Так же бывает и с птицей, ежели ее вырвут  из
воздушной стихии, где ей предназначено жить,  и  с  четвероногими,  коли  их
оторвут от земли, - так случилось и со мной, когда я был выброшен из Англии.
Насладится ли теленок молоком волчицы? Подобно злополучному теленку, питаюсь
я волчьим молоком, или же меня  можно  сравнить  с  эфиопами,  обитающими  в
окрестностях Мэроэ, кои  питаются  только  скорпионами;  привычка  -  вторая
натура, однако вдесятеро был бы счастливей человек,  ежели  бы  он  сохранил
свою коренную натуру. Поверь мне, ни воздух, ни хлеб, ни огонь, ни  вода  не
идут на пользу вдали от родины. Растения северных стран, пересаженные на юг,
не приносят плодов и погибают, гибнут и тропические  растения,  пересаженные
на север.
     Жалок тот, кто ради суетных наслаждений  откажется  от  счастья  дышать
воздухом в краю, где он рожден на свет. Возвращайся домой,  милый  юноша,  и
пусть твой прах мирно почиет  в  склепе  предков  твоих;  живи  до  глубокой
старости, управляя своим имением, и считай своим долгом закрыть глаза  своим
родным. И дьявол и я равно утратили надежду - он на возвращение на небеса, я
на возвращение на родину.
     Тут он умолк и залился слезами. Обрадовавшись, что он наконец дошел  до
точки, я обещал ему принять к сведению его советы, добавив, что по мере  сил
постараюсь его отблагодарить. Сейчас меня призывают крайне важные и  спешные
дела, но я надеюсь еще с ним встретиться. Он не хотел со мной  расставаться,
но я столько наговорил ему о своих неотложных делах,  что  наконец  он  меня
отпустил; он поведал мне, где его можно найти, настоятельно просил  заходить
к нему без церемоний как можно чаще.
     "Ну и морока! - подумал я, очутившись на свободе.  -  Это  почище,  чем
получить здоровую порку".
     Ежели бы я, этакий шалопай, опамятовался, я, конечно, прочитал бы сотни
раз "Ave Maria" за человека, который дал мне столь  мудрые  советы.  Господь
наказал меня за то, что  я  отверг  его  строгие,  отеческие  наставления  и
посмеялся над ним.
     Выслушайте же рассказ о самом ужасном из моих злоключений. Я рыскал  по
городу в поисках своей возлюбленной до поздней  ночи,  и  вот  что  со  мной
стряслось. Облака, словно напившись за день допьяна,  вдруг  стали  изливать
потоки воды; спасаясь от ливня, как вор от стражника, очутился я возле  дома
некоего еврея Цадока и забился под навес, под коим находился вход в  подвал.
Дверь подвала оказалась открытой; не разглядев ее в темноте, я полетел  вниз
головой, как человек на корабле, не приметив открытого люка, падает в  трюм,
или подобно тому, как во время землетрясения разверзается  земля  и  слепец,
что бредет, нащупывая посохом дорогу, вдруг падает в бездну и оказывается  в
преисподней. Я здорово расшибся и принялся кататься по полу, пока не  утихла
боль, затем стал оглядываться  по  сторонам,  желая  определить,  под  каким
континентом я нахожусь, и вдруг - о, злой рок! - я увидел  свою  куртизанку,
которая целовалась взасос с каким-то подмастерьем.
     После падения у меня сильно болели спина и бока, но тут  кровь  ударила
мне в голову, и она разбухла, как от ушиба. Я уже готов  был  обрушиться  на
куртизанку с отборной бранью, как вдруг хозяин,  коего  разбудил  шум  моего
падения,  стремглав  спустился  по  лестнице  в  подвал  и  поднял  тревогу.
Сбежались его слуги, он велел связать меня и мою возлюбленную, обвиняя  нас,
что мы вошли в заговор с подмастерьем и ворвались в его дом с намерением его
ограбить.
     В то время в Риме существовал закон, по коему всякий  человек,  который
схватит грабителя, ворвавшегося к нему в дом, или разбойника,  напавшего  на
него на большой дороге, имеет право сделать его своим  рабом  или  повесить.
Цадок, корыстолюбивый, как все евреи, живо смекнул, что для  него  не  будет
никакого толку, ежели он столкнет меня в петлю с лестницы, и в голове у него
созрел хитроумный план. Он отправился к доктору  Захарии,  папскому  лекарю,
своему соплеменнику, и сообщил, что может предложить ему  самую  что  ни  на
есть выгодную сделку.
     - Мне небезызвестно, - сказал он, - что приближается день, в который вы
ежегодно производите анатомирование трупов, и вам надлежит заранее раздобыть
подходящее для вскрытия тело, иначе вашей коллегии грозит  штраф.  В  городе
свирепствует зараза, и едва ли вам удастся достать труп  человека,  умершего
не от болезни. Вы мой соплеменник, посему я пришел первым делом  к  вам.  Да
будет вам известно, что ко мне попал в рабство вломившийся в мой  дом  юноша
восемнадцати лет, высокого роста, стройный и писаный красавец. Слушайте  же!
Вы почтенный человек, один из рассеянных по  лицу  земли  сынов  Авраама;  я
уступлю вам его за пятьсот крон.
     - Покажите мне его,  -  отвечал  доктор  Захария,  -  и  ежели  он  мне
подойдет, я заплачу вам, сколько следует.
     Цадок послал за мной, и меня повели по улице в оковах, со связанными за
спиной руками. По дороге я проходил под  окнами  некоей  Джулианы;  то  была
маркиза, родом из  Мантуи,  развеселая  особа  легкого  поведения,  одна  из
наложниц папы; окно у нее было приоткрыто, она выглянула  наружу  и  увидала
меня.
     Ее сразу же пленило мое юное, безбородое лицо,  отнюдь  не  похожее  на
лицо закоренелого преступника. Она послала мне вслед служанку разузнать, кто
я таков, в чем провинился и  куда  меня  ведут.  Сопровождавшие  меня  слуги
ответили  на  все  вопросы.  Узнав,  в  чем  дело,  она  прониклась  ко  мне
состраданием, к коему примешивалось вожделение, стала горько сетовать, что я
попал в руки к иудеям, этому проклятому  племени,  и  стал  их  рабом,  -  и
принялась изыскивать средства к моему спасению.
     Но сперва я поведаю вам, что случилось со мной, когда  меня  привели  к
доктору Захарии. Подслеповатый доктор напялил на нос очки и стал  пристально
разглядывать мое лицо; потом он приказал  раздеть  меня  донага  и  принялся
осматривать и ощупывать с головы до ног,  желая  удостовериться,  что  я  не
страдаю никакой болезнью и у меня на теле нет следов заразы. Потом он уколол
мне руку, чтобы посмотреть, как циркулирует у меня в жилах  кровь.  Закончив
свои опыты и исследования, он уплатил сполна Цадоку и отослал  его,  а  меня
запер в темную каморку, где я и должен был сидеть до дня,  назначенного  для
анатомирования.
     О, в какое отчаянье я впал, узнав, что меня собираются  раскроить,  как
модный французский камзол; меня даже прошибло холодным потом.  Мне  мнилось,
что у меня кровь пошла из носу. Ежели меня кусала  в  руку  блоха,  мне  уже
мерещилось, что это укол скальпеля. Да, да,  хоть  я  сейчас  и  пускаюсь  в
шутки, рассказывая о  роковом  повороте  судьбы, но  лучший  способ  сделать
человека благочестивым  христианином  -  это  заявить  ему,  что  его  будут
анатомировать. Могу поклясться, что покамест я сидел в  чулане,  я  прочитал
больше молитв, нежели за предыдущие семь лет. Если капли пота скатывались  у
меня по груди или по бокам, я воображал, что по моему телу с  нежной  лаской
скользит острие скальпеля. Если раздавался стук в дверь, мне думалось, будто
за мной пришел педель из  анатомического  театра.  По  ночам  мне  только  и
снились что кровопускания, кровавые поносы, вскрытие  нарывов,  кровоточащие
язвы. Я не решался ковырнуть прыщик, опасаясь  истечь  кровью.  Вместо  мяса
меня то и дело угощали каким-то месивом  из  послабляющего  вещества,  чтобы
кровь у меня очистилась и не свертывалась  в  жилах.  Но  делалось  все  это
скорее из экономии, нежели для очистки  организма.  Несчастнейшие  из  мышей
обитают в домах врачей. Их терзает такой  голод,  какого  не  испытывал  сам
Тантал в аду.
     Захария подбирал на полу хлебные крошки, упавшие со стола, скатывал  из
них шарики и приготовлял манну.  Из  горелых  хлебных  корок  он  изготовлял
какое-то снадобье. Из обглоданных костей он вытапливал жир и продавал его по
шиллингу за драхму. Свои сопли и слюни он  взбалтывал  и  сотни  раз  всучал
аптекарю, выдавая  за  "снежную  воду".  Он  поджаривал  ядовитых  пауков  и
приготовлял из них  замечательное  противоядие.  У  него  здорово  слезились
глаза, и когда он шел против ветра или вставал рано  утром,  к  его  услугам
было сколько угодно розовой воды. Он был прямой  наследник  и  душеприказчик
тетушки  Скупости.  У  него  была  целая  куча  старых  книг  в  переплетах,
изъеденных молью и червями, и он  целые  дни  копался  в  своей  библиотеке;
однако он и не думал заниматься науками, а вылавливал из  фолиантов  моль  и
червей и приготовлял из них лекарство, предохраняющее от  чумы.  Он  выжимал
пот из своих башмаков и делал из него чудодейственный бальзам,  излечивающий
от бесплодия.
     Однако покинем его на несколько минут и  возвратимся  к  Джулиане.  Она
долго ломала голову, измышляя  способ  выручить  меня,  и  наконец  решилась
послать к доктору Захарии гонца, нагло требуя отдать меня  ей,  а  в  случае
отказа продать меня за любую сумму. Но  Захария,  сей  старозаветный  еврей,
грубо отказал ей в ее просьбе и заявил, что ежели на свете  не  осталось  ни
одного христианина, то он немедленно пронзит скальпелем свой кадык.
     Прочитав с возмущением его  ответ,  она  задумала  нанести  ему  весьма
болезненный, сокрушительный удар еще до конца месяца. Прошло два дня, и папа
заболел (не знаю, при ее ли содействии или без оного). Послали  за  доктором
Захарией,  и  тот,  обнаружив  кое-какие  неполадки  в  его  моче,  дал  ему
прекрасное средство для укрепления  желудка  и  попросил  приближенных  папы
убедить его святейшество, дабы он некоторое время отдохнул,  и  он  ручался,
что папе  в  скором  времени  полегчает.  И  кому  же  передал  Захария  сие
мягкодействующее лекарство? Наложнице Джулиане, своему заклятому врагу!
     У сей особы был припасен на всякий случай весьма сильный яд; не  выходя
из папского дворца, в укромном уголке она подмешала его в лекарство, и когда
человек, испытывавший на себе все кушанья его  святейшества,  отведал  этого
зелья, он рухнул мертвым на пол. Папа немедленно призвал Джулиану и  спросил
ее, что за необычайный отвар она  принесла  ему.  Она  преклонила  колени  и
ответила, что отвар вручил  ей  самолично  еврей  Захария,  и  ежели  он  не
понравился его святейшеству, она весьма огорчена и просит ее извинить.
     Тут папа, не желая глубже вникать в сей вопрос, решил казнить Захарию и
всех находящихся в Риме евреев, но Джулиана обняла его  колени  и,  проливая
крокодиловы слезы, умоляла  смягчить  приговор  и  подвергнуть  евреев  лишь
изгнанию.
     - Доктор Захария, - говорила  она,  -  ваш  лекарь,  проявивший  черную
неблагодарность и покусившийся на вашу  жизнь,  все  же  весьма  искусен  во
врачевании, и у него имеется множество лекарственных трав,  целебных  масел,
полосканий и сиропов, кои могут пригодиться вашей  светлости.  Я  прошу  вас
отдать в мое распоряжение все его имущество - ради блага и сохранения вашего
здоровья, блаженнейший отец.
     Просьба  была  подкреплена  поцелуем,  и  папа  тут  же  издал   эдикт,
предписывавший всем иудеям мужского и  женского  пола,  обитавшим  в  старом
еврейском квартале, не позже чем через двадцать  дней  после  выхода  эдикта
покинуть пределы Рима, под страхом смертной казни через повешение; эдикт был
оглашен по всему городу.
     Еще за два дня до издания эдикта Джулиана послала своих  слуг  наложить
руку на все земли Захарии, на  его  богатства,  на  движимое  имущество,  на
пожитки и на слуг; ее повеление было выполнено более чем старательно, и  ему
не оставили даже старого ночного горшка или ящика  из-под  свечей.  Вечером,
часов около шести, сии мародеры явились в дом Захарии; когда  они  ворвались
ко мне в каморку, я сидел, пригорюнившись, подперев голову  рукой,  стараясь
себе представить, что испытывает человек, когда у него  понемногу  выпускают
кровь, приятная ли это смерть. Тут мне вспомнилось, что  некоторые  философы
утверждают, будто душа вся целиком гнездится в крови, и мне подумалось:  что
же это будет, ежели моя душа плюхнется в лоханку?
     Я сильно потел в душной каморке, и у меня  вскочил  розовый  прыщик  на
руке как раз в том месте, где обычно делают уколы, и я с ужасом подумал, что
это  моя  душа  отчаянно  ищет  выхода  из  тела.  Тьфу,   пропасть!   Жизнь
человеческую выбросят на помойку! Что за мерзость! Умереть, истекая  кровью,
то же самое, что умереть, испуская мочу. Если потреблять хорошие напитки, то
из них образуется хорошая кровь, а моча не  что  иное,  как  еще  не  вполне
готовая кровь. Сенека и Лукан были сущие олухи! Как могли они избрать именно
такого рода смерть? Свинья, боров и все животные,  чье  мясо  употребляют  в
пищу, умирают, истекая кровью, под ножом  мясника  или  повара.  Умереть  от
укола не захотела бы даже самая трусливая женщина на свете.  Боже  мой,  как
это чудовищно!
     Я был занят подобными  размышлениями,  когда  слуги  Джулианы  схватили
меня; они закутали меня с головой в мой плащ, дабы никто по дороге  меня  не
разглядел и дабы я не знал, куда меня тащат. И  вот  из  дома  Захарии  меня
перенесли прямо в комнату маркизы Джулианы. Я и не  подозревал,  что  судьба
уготовила мне столь прекрасную смерть. Пока они меня несли на плечах, я  был
уверен, что направляюсь прямо на небеса; мне  мнилось,  что  меня  тащат  на
носилках в церковь, и я уже больше не надеялся отведать ни эля, ни  здешнего
пива.
     Джулиана гневно напустилась на своих слуг, словно я неожиданно для  нее
попал к ней в руки:
     - Что за подарочек притащили вы ко мне в дом? Это весьма странно. В чем
он провинился? И где вы его подцепили?
     Они отвечали примерно в таких словах:
     - Мы нашли его в  доме  Захарии,  он  сидел  запертый  в  каморке,  как
пленник, и мы решили, что нарушим приказание вашей светлости, ежели  оставим
его там.
     - Ах, - сказала она, - вижу, вы перестарались. Или вы  думали,  что  я,
будучи одинокой женщиной, нуждаюсь в любовнике? Вы  притащили  ко  мне  сего
безбородого хлыща, дабы навлечь на меня подозрения? Ведь я  даже  не  ведаю,
откуда он и чего ему надобно! Так слушайте! Вы оскорбили меня, и я этого вам
не спущу! Вам надлежало отвести его к стражникам. Я наказала вам отобрать  у
Захарии только его имущество и слуг.
     Слуги стали умолять Джулиану, чтобы она простила им их  ошибку,  они-де
впали в крайность от избытка рвения и отнюдь не желали нарушить ее приказ.
     - Но ведь я могу заподозрить и самое худшее! - продолжала она. -  Скажу
вам по правде, я начинаю подозревать, что сей юноша опасный сумасброд и  что
он подкупил вас, намереваясь меня  обесчестить.  Но,  с  другой  стороны,  я
вполне могу допустить, что такой человек, как Захария, превратил свой дом  в
тюрьму. С вашего разрешения, прекрасный синьор, вы будете находиться у  меня
под замком, покамест  я  не  наведу  о  вас  справок;  я  узнаю  о  вас  всю
подноготную, и лишь тогда мы с вами расстанемся.  Ступай,  -  приказала  она
служанке, - отведи его в дальнюю  комнату,  что  в  самом  конце  галереи  и
выходит окнами в сад. А вы, услужливые сводники, потрудитесь  доставить  его
туда под караулом, раз вы уж потрудились  притащить,  его  сюда;  когда  сие
будет сделано, проверьте, хорошо ли заперта дверь, и отправляйтесь восвояси.
     Служанка была продувная бестия и знала  все  хитрости,  к