озможно  отличить  от
чужестранцев; порой они облачаются  в  дорогую  одежду  и  имеют  вид  самых
добропорядочных горожан. По сему ни один горожанин или  чужеземец,  будь  он
дворянином, рыцарем или даже маркизом, не  имеет  права  носить  отточенного
оружия, и нарушители попадают в застенок. Мне пришлось заплатить за незнание
этого закона; пусть же мой опыт послужит на пользу другим и  избавит  их  от
излишних расходов.
     Повествовать  о  роскошных,  полных  отрады   римских   садах,   банях,
виноградниках и галереях - значило бы написать  вторую  часть  "Сокровищницы
чудес". Войдите в дом любого знатного человека - и вы увидите на его плоской
кровле бассейн с рыбами и небольшой садик. Если эти  бассейны  после  дождей
переполняются водой и необходимо ее  спустить,  то  римляне  даже  из  этого
извлекают  удовольствие,  ибо  у  них  вместо  свинцовых  водосточных   труб
установлены мощные духовые инструменты, которые издают гармонические  звуки,
когда стремительно падает вода.
     Я посетил виллу, предназначенную для летних  увеселений,  принадлежащую
одному богатому торговцу, то было подлинное чудо  света,  с  коим  ничто  не
могло сравниться, разве что бог создал бы новый рай. То было круглое  здание
из зеленоватого мрамора, походившее на театр; войдя туда, вы могли созерцать
под его кровлей и небо и землю.  Над  головой  простиралось  небо,  то  бишь
прозрачный хрустальный свод, где сияли и двигались солнце, луна и целый сонм
звезд, коих невозможно было отличить от  настоящих,  и  уж  не  знаю,  какой
скрытый хитрый механизм заставлял эти светила вращаться и совершать круговое
движение в орбитах, причем сие  вращение  сопровождалось  мелодичной,  точно
журчание ручейка, поистине небесной музыкой; такова музыка небесных сфер,  о
которой повествуют мудрецы, добавляя, что наши грубые чувства не способны ее
уловить.
     А земля здесь была подобна той, над коей владычествовал Адам до  своего
падения, что именно в таком зале король Артур ежегодно в день  пятидесятницы
пировал со своими рыцарями за круглым столом. На полу яркими  красками  были
изображены великолепнейшие в мире цветы; они были выписаны столь  тщательно,
что если смотреть на  них  с  известного  расстояния  и  не  так  уж  к  ним
приглядываться, то, ей-ей, они и впрямь казались живыми.
     Стены  были  опоясаны  кольцом  маслин,  пальм  и  разных  благоухающих
фруктовых деревьев, в дни празднеств от них веяло ароматами мирры и  ладана.
Другие деревья,  не  приносившие  плодов,  были  посажены  длинными  рядами,
образуя множество тенистых аллей; стволы сосен столь тесно примыкали друг  к
другу, что казалось, будто это одна сосна с широко раскинувшимися ветвями.
     На покрытых густой хвоей  ветвях  сих  сросшихся  вместе  сосен  сидело
множество звонкоголосых птиц, самых различных пород, какие только  услаждают
нас летом своим пением  в  лесных  капеллах.  Хотя  то  были  неодушевленные
фигурки, принявшее прелестную форму вещество,  лишенное  дыхания  жизни,  но
благодаря  хитроумному  приспособлению   -   длинным   серебряным   трубкам,
вставленным внутрь сучьев, на коих сидели птички,  и  незаметно  проведенным
сквозь их  тельце  в  горлышко,  они  свистели  и  распевали,  как  крылатые
обитательницы лесов и  полей.  Серебряные,  состоявшие  из  множества  колец
трубки отнюдь не были прямыми, но многократно изгибались, не разрываясь  при
этом, извивались в разные стороны, следуя за изгибами ветвей, и проникали  в
горлышко птичек. Ежели кто-нибудь спросит, каким образом вдувался  воздух  в
эти серебряные трубки и циркулировал в них, то я отвечу вам по всей  правде,
что трубки проникали в отверстия ручных раздувальных мехов, к коим они  были
накрепко припаяны и так плотно охвачены железными кольцами,  что  оставались
неподвижными  и  воздух  не  мог  просочиться  в  мехи.  По  мере  того  как
поднимались и  опускались  свинцовые  полосы,  намотанные  на  колесо,  мехи
раздувались, наполняясь воздухом, который проникал сразу во  все  извилистые
трубки, пронизывающие сучья дерева, и двигался в них взад и вперед.  Но  эти
механические приспособления  были  так  ловко  спрятаны  в  толстых  стволах
деревьев, что все присутствующие, не  подозревая  о  хитроумном  устройстве,
помышляли о действии некоего волшебства.
     На одном из деревьев вместо плодов висели на цепочках щебечущие птички;
в их тесное  горлышко  были  вставлены  узенькие  трубочки,  куда  проникала
подсахаренная вода; ее загоняло небольшое колесо, работавшее на сей  раз  на
манер насоса, оно непрерывно  доставляло  воду,  которая  производила  звук,
подобный щебету, булькая в зазубренных углублениях закрытого клюва.
     Под сенью уже упомянутых мною деревьев, стоявших  тесным  строем  вдоль
стен, на густой траве, мирно почивали дикие звери; иные  из  них  лежали  по
двое: собака спала, уткнувшись носом в шею оленя, а волк с радостью позволял
ягненку лежать на нем и согревать его; осел закинул  свои  копыта  на  спину
льва, но тот, как видно, предпочитал честного, хоть и  бесцеремонного  друга
куче пресмыкающихся перед ним прихвостней. Здесь  не  было  ядовитых  тварей
(ведь до грехопадения Адама не существовало яда).  Не  было  тут  пантер  со
зловонным дыханьем, что  коварно  нападают  из  засады;  не  было  и  воющих
человеческим голосом гиен, что жаждут крови и могут изменять  свой  пол.  Мы
знаем, что  голодные  волки  едят  землю,  так  вот,  здесь  волки  питались
исключительно землей,  не  трогая  невинных  тварей.  Единорог,  приходя  на
водопой, не погружал сперва в поток свой рог, выпуская в воду яд, ибо  ни  в
воде, ни на земле никто не творил зла.
     Змеи не причиняли человеку ни малейшего вреда, подобно тому как  у  нас
на земле они не вредят друг другу; на лепестках  розы  не  было  червей,  на
листьях - гусениц, в море не водилось сирен, а на земле -  ростовщиков.  Там
стригли козлов и употребляли их шерсть, как, по рассказам, это и ныне делают
в Сицилии. И тропинки  были  обитаемы.  Только  сороки  воровали  золотые  и
серебряные вещи, употребляя их на постройку  гнезд,  нельзя  было  встретить
ненасытных лизоблюдов, и никого не тянуло сбежать в Индии. Подобно тому  как
слон понимает язык страны, в которой он живет, здесь все  животные  понимали
человеческую речь.
     Муравьи не собирались к зиме в муравейник, ибо здесь не было  зимы,  но
царила вечная весна, воспетая Овидием.  Мороз  не  грозил  миндалю,  который
расцветает  раньше  всех  деревьев,  как  бы   проявляя   опрометчивость   и
неосмотрительность, а тутовое  дерево,  что  поздно  цветет,  но  плодоносит
раньше других, там никто бы не упрекнул в хитрости. Персиковое дерево  сразу
же после посадки приносило полезные для здоровья плоды, меж тем как  у  нас,
сколько его ни пересаживай, на нем созревают  лишь  отвратительные  ядовитые
плоды. Стволы молодых растений были налиты не  соком,  а  бальзамом,  вместо
капель желтой смолы на них сверкали янтарные слезы.  По  вечерам  на  цветах
вместо росы выступали капли меда. Так золотой век, прекрасный и  благородный
век, царил на сей вилле, предназначенной для увеселений.
     О Рим, если в твоих пределах заключены столь возвышающие душу предметы,
то разве может сравниться с тобой небо? Подобием его  скорее  можно  назвать
глобус Меркатора, чем тебя.  И  все  же  я  должен  сказать,  к  стыду  нас,
протестантов: если за добрые дела попадают  на  небо,  то  здесь,  часто  их
совершают, и я поведаю о них.
     Суеверие  ли  или  что-либо  иное  побуждает  здесь  людей   отдаваться
безвозмездному служению, сие пусть решают проповедники на кафедрах; но здесь
вы увидите, как самые достойные дамы в платьях из золотой парчи омывают ноги
пилигримам и бедным солдатам и круглый год только и делают вместе со  своими
служанками, что шьют для них рубахи и кроят бинты, дабы помочь им, когда они
попадут в беду. Здесь госпитали весьма напоминают дома  знатных  людей;  они
столь  богато  обставлены,  столь  чисто  содержатся,  такое  там  тепло   и
благоухание, что раненый солдат,  очутившись  в  этой  божественной  обители
отдыха, почитает себя вознагражденным за все тяжелые походы  и  раны.  Я  не
буду вести речь о папе и  о  его  окружении,  но  поведаю  вам  о  том,  что
случилось со мною в бытность мою в Риме.
     Так вот, когда я там  проживал,  выпало  на  редкость  знойное  лето  и
разразилась чума неслыханной ярости. Истину говорю, налетела она, как вихрь,
и не успели мы воскликнуть: "Господи помилуй!", как она обрушилась  на  нас.
За восемь месяцев в одном этом городе от  нее  погибла  добрая  сотня  тысяч
человек. Загляните в хронику Ланкета - и вы прочтете там о  ней.  Втянуть  в
нос воздух близ  зараженного  чумой  дома  было  столь  же  губительно,  как
понюхать букет цветов. Подобно скрягам, что сберегают зерно, покамест оно не
потухнет и не покроется плесенью, облака сберегали в своих недрах  заразу  и
своим зловонным дыханием отравили чуть ли не всех жителей  Рима.  Жадных  до
золота лекарей быстро настигал рок. Посетив пациентов, которых они бессильны
были исцелить от недуга своим искусством, они возвращались домой  и  тут  же
умирали; они походили на чудака, который  за  хорошую  плату  согласился  бы
повеситься. Дни и ночи напролет по  улицам  разъезжали  повозки,  и  возчики
кричали:
     - Эй, у кого тут покойники, которых надо хоронить?
     И не раз случалось, что из дома выносили всех его обитателей;  в  одной
могиле хоронили  чуть  ли  не  полтораста  человек,  одно  ложе  становилось
алтарем, на коем приносилась в жертву целая семья.
     Стены были насквозь пропитаны горячими влажными парами, кои  вырывались
из уст больных при последнем издыхании. Подобно тому как перед выстрелом  из
дула ружья вылетает зловонный дым, как  бы  прокладывая  путь  пуле,  так  и
смерть, прежде чем человек испускал дух, словно бы закупоривала ему ноздри и
заполняла весь рот зловонным паром, так что стоявший с  ним  рядом  невольно
зажмуривался, зная, что ему надо готовиться к кончине. Иные умирали, сидя за
столом, другие - спрашивали врача, как помочь их больным  друзьям.  В  доме,
где я квартировал, я видел, как служанка принесла хозяину горячий суп, чтобы
его ублажить, но не успел он выхлебать и полтарелки, как она упала мертвой.
     Покамест свирепствовал этот бич, в  Риме  подвизался  один  испанец  по
имени Ездра из Гранады, известный "бандетто", коему  покровительствовал  сам
папа, ибо он совершал убийства по велению последнего. Этот злодей  вместе  с
неким Бартоло, головорезом-итальянцем, имел обыкновение вламываться по ночам
в дома богатых людей, опустошенные чумой, и ежели там не оставалось в  живых
никого, кроме хозяйки и служанки, негодяи насиловали их и уносили все добро,
какое только могли взвалить на спину. В доброй сотне домов  знатных  горожан
они совершили такие преступления. Хотя подвергавшиеся насилию женщины вопили
во  всю  мочь,  никто  не  осмеливался  войти  в  дом  из  боязни  подцепить
смертельную заразу, а иные полагали, что женщины больны и кричат,  испытывая
ужасные муки.
     В числе других подвергался нападению и дом, где я квартировал, там  все
погибли от чумы, кроме почтенной хозяйки, благородной целомудренной матроны,
по имени Гераклида, ее прислужницы, меня и  моей  куртизанки:  вломившись  в
дверь  поздно  ночью,  Ездра  бросился  к  матроне,  а  со  мной  и  с  моей
возлюбленной  предоставил  расправиться  своему  товарищу.  Застав  меня   в
постели, тот устремился на меня с  рапирой  в  руке,  полагая,  что  я  буду
сопротивляться, но, к счастью, мне удалось от него увернуться, я бросился  к
окну и схватил лежавший там незаряженный  пистолет.  Опасаясь  выстрела,  он
погрозил, что пронзит мою возлюбленную насквозь, ежели только я нацелюсь  на
него. Он поволок ее из комнаты, приставив острие рапиры к ее груди.
     - Отпусти ее! - крикнул я. - Лучше убей меня! Я дам тебе за нее выкуп -
тысячу дукатов!
     Однако похоть взяла верх, и тщетны были все мольбы.  Он  запер  меня  в
спальне и крикнул товарищам, чтобы они меня сторожили и зарубили алебардами,
ежели я вздумаю спускаться по лестнице (он обманывал  меня,  сторожить  было
некому).
     Я упал на  постель  и  долго  лежал  в  мрачном  раздумье.  Потом  стал
призывать всех чертей, какие только есть в аду, крича, чтобы теперь, когда я
остался один, они явились ко мне, и я стану драться с ними по  очереди,  ибо
они допустили столь чудовищное насилие. Я бился об стену головой  и  обзывал
их грязными сводниками за то, что они видели, как совершается  преступление,
и не обрушились на злодея.
     Но вернемся к находившейся внизу  Гераклиде,  на  которую  напал  самый
безобразный из всех кровопийц, Ездра из Гранады. Сперва он хотел силой взять
ее и зарубил прислужницу,  которая  кинулась  было  защищать  свою  госпожу.
Расправившись со служанкой, он приступил к Гераклиде  с  медовыми  речами  и
посулил ей столько брильянтов и драгоценностей, сколько ей не награбить бы и
за сто лет. Он поведал ей, как к нему благоволит и во всем поддерживает  его
папа и сколько ужасных убийств он безнаказанно совершал,  избавляя  папу  от
досадивших ему людей.
     - Я уже навел порядок во множестве домов, - заявил он, - твой дом будет
сто шестнадцатым. Провалиться мне на этом месте, если я  и  на  сей  раз  не
добьюсь своего!
     - Ах, - воскликнула Гераклида с душераздирающим вздохом, - неужто  тебе
будет дано расправиться со мною беспощадней самой  чумы?  Неужто  я  избегла
карающей десницы божьей, дабы впасть с руки человека? Услышь  меня,  Иегова,
смилуйся и положи конец моим страданиям! Прикончи меня, гнусный,  развратный
человекоубийца,посланец смерти! Вот лежит мой супруг, холодный  как  камень,
на ледяном полу. Ежели ты могущественней бога и можешь мгновенно меня убить,
то порази меня в грудь, в самое сердце и отправь  на  небо,  где  я  встречу
своего супруга. Увы мне, ты хочешь обесчестить меня, а потом уж  вырвать  из
тела мою потрясенную душу. Я знаю, ты дьявол и послан искушать  меня.  Прочь
от меня, сатана, душа моя принадлежит спасителю моему! Ему я ее завещала,  и
никто из смертных не в силах похитить ее у  него!  Иисусе,  Иисусе,  сохрани
неоскверненной меня, невесту твою! Иисусе, Иисусе,  не  оставь  ту,  которая
всецело доверилась тебе!..
     Тут она упала в обморок, веки ее  сомкнулись,  и  мнилось,  затворилась
раковина, скрыв дивные, только что сотворенные жемчужины, каких еще не видел
свет. Ездра принялся ее трясти, быстро привел в чувство и заявил, что у него
имеется величайшее соизволение. Она должна ему сдаться,  непременно  должна,
ибо никому не вырвать ее из его рук.
     На пороге смерти она отвечала слабым голосом:
     - Неужто ты думаешь, что над тобой нет никакой  власти?  Здесь  незримо
присутствует грозный судия, и он покарает тебя, если ты совершишь преступное
деяние. Когда все кругом  благополучно,  каждый  человек  грешит,  но  когда
смерть вручает одному из друзей грамоту с приказом подвергнуть другого казни
посредством чумной заразы и раздает из своего  колчана  смертоносные  стрелы
сразу сотне тысяч человек, кто же  не  станет  следить  за  собой?  Когда  у
человека на одном волоске висит над головой камень и он знает, что не успеет
прочесть "Отче наш", как камень упадет на него и раздавит, то не  станет  ли
он поневоле скорбеть о своих проступках, воздерживаться от  всяких  безумных
помыслов и очищать душу раскаянием и покаянием?
     Рука господня, подобно огромному камню, отяготела  над  твоей  головой.
Что есть чума, как не смерть, -  наш  палач,  призванный  подвергнуть  казни
всех, кому не суждено иным путем достигнуть  небесной  отчизны?  Бездыханное
тело моего дорогого повелителя - колчан, из которого  уже  извлечены  стрелы
смерти и незримо нацелены на тебя. Подобно тому  как  возраст  козлов  можно
определить по числу утолщений на их изогнутых рогах, ты можешь  узреть  меру
гнева божьего по изгибам моих гневно сдвинутых  бровей.  У  меня  на  глазах
скончалось не менее ста моих домашних, я хоронила их всех, и в моем  дыхании
таится стократная зараза.
     Вот я дохнула на тебя, и тебя постигнет сто смертей!  Спеши  покаяться,
ведь если для тебя не существует неба, то существует ад.  Вспомни  об  этом,
ведь ты, конечно, испытал адские муки  совести,  если  совершил  даже  вдвое
меньше убийств, чем сказал мне, бесстыдно хвалясь. Меценат под  конец  жизни
не спал целых семь лет, и я последние  семь  недель  провела  без  сна,  ибо
непрестанно следила за своим  врагом,  дьяволом.  Я  называла  смерть  своим
другом, но  друзья  всегда  покидают  нас  в  беде.  Смерть,  дьявол  и  все
искушающие нас духи тьмы стоят на страже, следя за тобой, и,  если  ты  меня
обесчестишь, они завладеют твоей душой, и она навеки погибнет.
     Господь может пощадить твою душу лишь в том случае,  если  ты  пощадишь
мою честь. Смерть не коснется тебя, хотя ты и ворвался в  дом,  который  она
избрала своим обиталищем. Если ты рожден женщиной  или  уповал  на  то,  что
спасение твое в  потомстве,  которое  даст  тебе  женщина,  то  сжалься  над
женщиной. Затравленная псами лань, ежели ей  некуда  скрыться,  бросается  к
мужчине, ища у него защиты, - к кому же прибегнуть женщине в безутешном горе
и в страшной беде, как не к мужчине, ища у него защиты и поддержки? Если  ты
мужчина, ты защитишь меня, но если ты пес и дикий зверь, ты меня осквернишь,
надругаешься надо мной и растерзаешь меня.  Итак,  или  откажись  от  образа
божьего, или откажись от своего злодейского умысла!
     Эти слова, казалось,  могли  бы  смягчить  не  только  железное,  но  и
алмазное сердце, однако они  не  тронули  сердца  Ездры.  Покамест  она  его
умоляла, он сидел, развалясь в парадном кресле, мрачно глядя из-под нависших
бровей на рукоять своего обнаженного меча, и ни разу не  поднял  глаз  и  не
произнес ни слова; но увидев, что она ждет от него  ответа,  который  должен
принести ей милость или гибель, он  вскочил  и  грубо  схватил  ее  за  шею,
спрашивая, долго ли она еще его задержит.
     - Ты говорила мне, - сказал он, - о чуме  и  о  тяжкой  руке  божьей  и
дохнула на меня, угрожая стократной заразой, а я тебе скажу, что в Испании я
сто раз бросал кости и в случае проигрыша должен был попасть на виселицу, но
мне неизменно везло. У нас придерживаются такого обычая при  игре  в  кости:
когда какой-либо генерал  или  капитан  вернется  с  войны,  уплатит  сполна
солдатам и у него  окажется  на  руках  четыреста  или  пятьсот  крон  сверх
королевского жалованья, то он заявляет во всеуслышание, что  ежели  найдутся
двое смельчаков, которые готовы рискнуть ради выигрыша головой, он  поставит
эту сумму на кон, и пускай они приходят в такое-то место,  где  и  состоится
игра. И вот я отправляюсь туда и нахожу еще охотника, такого же  обедневшего
дворянина, как и я. Бросаем кости, я в выигрыше, а он  пропал.  Я  выигрываю
кучу крон, а его тащат на виселицу. Таков у нас обычай, и я больше  ста  раз
загребал кроны, а этих бедняг загребал  дьявол  в  ад,  где  им  приходилось
солоно и они были обречены вечно плясать под свист кнута.
     Так неужто и ты думаешь, что я, который  несчетное  число  раз  избегал
адских  опасностей,  полагаясь  лишь  на  удачный  бросок   костей,   удеру,
испугавшись чумы? Не испытал ли я на своей  шкуре  бед  почище  твоей  чумы?
Недуги, тюрьма, нищета, изгнание - через все это я прошел. Родной  матери  я
дал затрещину, так что она полетела со второго этажа и сломала себе  шею,  а
все оттого, что не захотела пойти к знатному  господину,  к  которому  я  ее
посылал. Свою сестру я продал  старому  своднику,  который  и  пустил  ее  в
оборот; всех моих родственниц, про которых я  знал,  что  они  не  шлюхи,  я
сделал шлюхами. Ты и есть шлюха,  ты  будешь  шлюхой,  хоть  и  уповаешь  на
религию и всякие там обряды!
     Вслед за тем он устремился на  нее,  угрожая  ей  мечом,  но  вовсе  не
собираясь ее ранит