ми -  в коридоре пусто, никто не появлялся,
но самому Овчинникову хотелось поскорее присоединиться к собутыльникам.
 - Прощайте же...
 Ярославский  наклонился  к  Землячке  -   надо  же  сделать  вид,   что
христосуются, и они разошлись.
 Землячка вернулась в камеру.
 - Ну как? - поинтересовалась Генкина. - Что-нибудь получается?
 - Узнаем  завтра,  -  уклончиво  сказала  Землячка.  -  Может  быть,  и
получится...
 Она не стала больше ничего объяснять,  и  Генкина не расспрашивала.  За
несколько  дней  совместного  пребывания  в  камере  она  уже  изучила  этот
характер. Землячка никогда не говорит больше того, что хотела сказать.
 Ночью,  спустя  сутки,  женщины услышали в  коридоре шум  -  метались и
кричали надзиратели, началась суматоха.
 В тюрьме обнаружили побег.
 Все  тот  же  Овчинников рассказал Землячке,  как  это произошло,  а  о
подробностях она узнала позже от непосредственных участников побега.
 Помимо политических,  в  камере сидело много  разной публики,  какие-то
личности  без  определенных  занятий,  уголовные  преступники,  дожидавшиеся
перевода в тюрьму, и просто забранные на улице бродяги.
 Еды в камеру нанесли под пасху в изобилии, передачи получили чуть ли не
все заключенные.  Тут были и пасхи, и куличи, и крашеные яйца, жареное мясо,
колбасы, всякие прочие закуски, да вдобавок попало несколько бутылок вина.
 Получили передачи и  Ярославский с  товарищами;  те,  кто их передавал,
позаботились о том, чтобы послать побольше крепких напитков, а Ярославский и
его товарищи не проявляли большого беспокойства, когда бутылки эти до них не
доходили.
 В  воскресенье рано  утром штабс-капитан Клопов вместе с  Ярославским и
Костиным склонился над присланным ему из дому куличом,  осторожно разрезал и
извлек  из   него   десяток  пилок.   Затем  участники  военной  организации
перебрались к окнам и принялись пилить оконные решетки.
 Увы!  Пилки оказались слишком тонки,  не  брали тюремное железо,  побег
приходилось отложить.
 Но тут Ярославскому пришла спасительная мысль.  Он обратился за помощью
к уголовникам:  надо быстро и аккуратно продолбить стену,  выходящую во двор
соседнего дома.
 - Платим полсотни!
 Пятьдесят  рублей  по  тем  временам  считались  большими  деньгами,  и
уголовники соблазнились,  тем  более что  обратившиеся к  ним  заключенные -
простые симпатичные парни.
 Повыломали у  коек ножки и  принялись за  работу.  Кто пел песни,  чтоб
заглушить шум,  кто  просто кричал.  Тюрьма по  случаю праздника была  полна
посетителей. В городе гремели колокола. К вечеру в стене замерцал пролом.
 У надзирателей попойка,  им не до арестантов, уголовники тоже пьяны, да
и кому придет в голову, что кто-то станет долбить стену.
 В темноте Ярославский,  Дрейер, Клопов и Костин, а вместе с ними восемь
уголовников  выбрались  наружу  и   покинули  тюрьму  под   пасхальный  звон
колоколов.
 Ночь, незнакомый двор, откуда-то доносятся песни...
 - Теперь нам в разные стороны, - сказал кто-то из уголовников.
 Они сразу исчезли в темноте.
 У Клопова в кармане план местности, но какой тут план, когда тьма, хоть
глаз выколи!
 Попытались  осмотреться.   Забор.   Поленница   дров.   Больше   ощупью
перебрались по  поленнице в  следующий двор.  Какие-то  сараюшки.  За  углом
галдят.  Перелезли в чей-то сад. Кусты, деревья. Опять уперлись в забор. Еще
какой-то сад...
 Так и лазили через заборы, пока не запутались.
 И вдруг окрик:
 - Вы что это по чужим садам шныряете?
 Но Ярославский не растерялся:
 - Христос воскресе из мертвых...
 Запел,   притворился  пьяным,  принялся  обнимать  товарищей.  Те  тоже
догадались,  что  лучше  всего притвориться пьяными -  мало  ли  куда  можно
забрести с пьяных глаз!
 - Отец! - заплетающимся языком позвал Костин незнакомца, плохо различая
его в темноте.
 - Пошли вы!..
 Во мраке ночи послышались сердитые рассуждения о пропойцах.  Но в конце
концов ночной незнакомец указал им калитку.
 Беглецы очутились на улице и сразу разошлись по указанным адресам.
 Ярославский отправился к  знакомой фельдшерице Машинской,  у нее не раз
уже скрывались большевики, жившие по фальшивым паспортам.
 Дошел до Бутырок, постучал в дверь.
 - Фаина Васильевна!
 - Кто там?
 - Христос воскресе!
 - Не может быть...
 - Уверяю вас!
 Дверь распахнулась.
 - Емельян Михайлович!
 - Как видите.
 Пролом в  стене  стражи порядка заметили лишь  на  рассвете.  Поднялась
суматоха,  однако продолжалась она недолго - нетрезвые надзиратели побоялись
испортить начальству праздничное настроение,  отложили доклад  о  побеге  на
"после праздника", и к утру все в тюрьме постепенно угомонилось.
 А Землячке еще предстояло осуществить свою первоапрельскую шутку.
 Она даже заснула под утро, нашла силы взять себя в руки.
 Часов в восемь поднялась, умылась, надела принесенное Катениной платье,
принарядилась по случаю пасхи.
 Генкина вопросительно взглянула на соседку.
 - Да, - односложно ответила та.
 По сравнению с Землячкой Генкина нервничала гораздо больше, хотя бежать
предстояло не ей.
 И вот в коридоре загромыхали...
 Разносят чай!
 Отворилась дверь,  вошел надзиратель с медным чайником в руках, на этот
раз не Овчинников, а Потапов, человек малоразговорчивый, сумрачный.
 - Кипяточек, - произносит он приветливо ради праздника.
 Ни хлеба, ни сахара не принес, во всех камерах полно всякой снеди.
 Обитательницы камеры наполняют кружки.
 Потапов идет к двери разносить кипяток дальше.
 - Я  вас  прошу,  пока  вы  в  коридоре,  оставьте  дверь  открытой,  -
обращается к  нему  Землячка  равнодушным голосом.  -  Такая  духота,  пусть
проветрится.
 Потапов не отвечает,  выходит в коридор, но дверь не закрывает. Слышно,
как заходит в соседнюю камеру.
 Землячка  с  лихорадочной быстротой надевает шляпку,  опускает на  лицо
вуаль, натягивает перчатки, подходит к двери...
 Вот Потапов зашел еще в одну камеру.
 Теперь действовать со всей возможной быстротой!
 - С богом, - шепчет позади нее Генкина.
 Землячка не  слышит  ее,  быстро  пробегает на  цыпочках по  коридору и
скрывается  за  углом.  Потапов  не  услышал!  Она  приближается к  дежурной
комнате.  Оттуда несутся мужские голоса.  Тут же,  направо,  против дежурки,
дверь во  двор.  Мимо,  мимо!  Она подходит к  двери...  Не заперта.  Удача!
Выходит во  двор,  не  спеша прикрывает дверь.  Идет по  двору...  Только не
торопиться!  Навстречу городовой.  Он не обращает на нее внимания. Медленно.
Не  торопись...  Теперь самое страшное.  Она входит в  караульное помещение,
дверь  из  которого  ведет  на  улицу.  Неторопливо приближается к  выходной
двери... Самообладание! Еще раз самообладание!
 - Откуда это такая барышня? - слышит она за своей спиной.
 - Да должно, от нашего доктора.
 Она выходит на крыльцо.
 У дверей дежурит городовой.
 - Позовите, пожалуйста, извозчика, - обращается она к городовому.
 - Извозчик! - кричит городовой.
 На ее счастье извозчик неподалеку.  Он подъезжает к крыльцу, и Землячка
садится в пролетку.
 - Благодарю,   -   небрежно  бросает  она  городовому  и  затем  громко
приказывает: - На Тверскую, в гостиницу "Луч"!
 Она называет правильный адрес.  Прежде всего -  именно туда!  Там живет
хорошая знакомая Катениной актриса Ратнева.  В  этой  гостинице обитают лица
свободных профессий. Журналисты, актеры, художники, а то так и коммивояжеры,
и  даже  шулера.  К  ним  ходит  множество посетителей,  двери  гостиницы не
закрываются круглые сутки.  Но это-то и устраивает Землячку,  ей нужно сбить
со следа полицию.
 Она останавливает извозчика у подъезда гостиницы, щедро расплачивается,
чтобы расположить к себе извозчика -  в случае расспросов он,  может быть, и
не захочет ее вспомнить...
 Дверь гостиницы хлопает не переставая.
 Землячка поднялась в  номер  Ратневой,  передала привет  от  Катениной,
посидела,  вышла,  прошлась по улице,  снова вернулась,  снова вышла;  так в
течение часа то входила,  то выходила, чтобы служащие гостиницы не смогли бы
сказать,  ушла она или нет, а она ушла, наняла на углу извозчика, доехала до
Каменного моста,  расплатилась,  перешла  мост,  наняла  другого  извозчика,
поехала в  Замоскворечье,  в  Медведниковскую больницу,  к доктору Бекетову,
пробыла у него до вечера,  а когда стемнело,  поехала на Ярославский вокзал,
отправилась в Щелково, к фельдшерице Васильевой...
 Васильеву она тотчас послала в  Москву -  та  умела конспирировать,  но
Землячка предупредила,  что  на  этот  раз  конспирировать придется особенно
тщательно,  посылала она Васильеву ни  больше,  ни  меньше как в  Московский
комитет сообщить, что она удачно ушла из тюрьмы и ждет новых указаний.
 Васильева  выполнила  поручение  с  отменной  точностью:  добралась  до
Москвы, нашла нужного человека, дождалась, пока тот в свою очередь сходил по
известному ему адресу, получила ответ и благополучно вернулась домой.
 В  Щелково  Землячке  надлежало  прожить  несколько дней,  пока  ее  не
известят, что делать дальше.
 Васильева старалась всячески занять свою гостью,  принесла кипу романов
Данилевского,  выпросила  у  соседки  на  несколько  дней  швейную  машинку,
предложила даже сыграть в подкидного дурака,  но гостья не хотела ни читать,
ни шить, ни играть в карты.
 - Не беспокойтесь,  голубчик,  - сказала она гостеприимной хозяйке. - Я
хочу спать,  спать,  только спать, нервы у меня не в порядке, и самое лучшее
для меня - выспаться.
 Она  действительно старалась как  можно больше спать -  еще неизвестно,
что ждет ее впереди.
 Лишь  через неделю приехал из  Москвы к  Васильевой незнакомый студент,
привез  роскошное издание  лермонтовского "Демона",  попросил передать книгу
доктору Осипову и тут же отправился обратно.
 - Что  там такое?  -  поинтересовалась Землячка,  когда студент покинул
квартиру Васильевой.
 Землячка даже  не  показалась ему,  так  и  просидела в  спальне,  пока
студент разговаривал с хозяйкой.
 - Да вот,  привез книжку для доктора Осипова,  -  неуверенно произнесла
Васильева, догадываясь, что слова студента имеют какой-то тайный смысл.
 - Давайте...
 "Демон" служит ключом одного из принятых в  Московском комитете шифров,
а Осиповым была сама Землячка.
 В  книжке  записка совершенно невинного содержания -  на  взгляд любого
непосвященного человека.
 Землячке предписывалось немедленно выехать в  Петербург и  включиться в
работу   Петербургского  комитета   большевиков;   после   провала   военной
организации Москва Землячке была заказана.
 В тот же вечер она собралась в дорогу. В записке рекомендовалось ехать,
минуя московские вокзалы.  Она  так и  сделала.  На  извозчиках добралась до
Николаевской дороги,  купила билет на  проходящий поезд и  на следующий день
была уже в Петербурге.


 Тюрьма

 Начался  один  из  самых  тяжелых периодов в  жизни  Розалии Самойловны
Землячки.
 После  поражения  Декабрьского  восстания  революция  пошла  на  убыль.
Правда,  то в  одном,  то в другом городе вспыхивало сопротивление рабочих -
народные массы отступали с  боями.  Но все-таки отступали.  Все силы бросила
контрреволюция на  разгром рабочего движения.  Чтобы "обуздать" пролетариат,
капиталисты,   в  тесном  единении  с  правительством,  усилили  полицейский
произвол.
 Землячку кооптировали в состав Петербургского комитета. Сложно и трудно
было в то время работать в подполье.  Рабочий класс придавлен, интеллигенция
разочарована, колеблющиеся элементы бегут от революции. Лишь одни большевики
не  теряли  присутствия духа.  "...Преследования страшны  только  отживающим
классам,  -  писал  Ленин в  годы  наибольшего упадка массовой борьбы,  -  а
пролетариат увеличивается в  числе и  сплоченности тем быстрее,  чем быстрее
успехи господ капиталистов".
 Снова жизнь в  нелегальных условиях,  но  ни  на  один час не прерывает
Землячка своих связей с  рабочими Петербурга,  хотя  работать становится все
трудней и трудней.
 Однако  среди  трудностей и  опасностей бывали  светлые  дни,  когда  и
Землячка, и ее товарищи по работе ощущали новый приток сил.
 Это были дни общения с  Владимиром Ильичем,  встречи с ним,  работа под
его руководством.
 Ленин вернулся в  Россию 7 ноября 1905 года и в течение всего 1906 года
непосредственно руководил социал-демократическими организациями в Петербурге
и нередко выступал перед питерскими рабочими.
 В  начале 1906 года развернулась подготовка к  Четвертому съезду РСДРП.
Петербургский комитет избрал своим представителем на съезд Ленина.
 Съезд состоялся в  Стокгольме,  и в продолжение всего апреля Землячка с
нетерпением ждала вестей из Швеции.
 Между Лениным и оппортунистами развернулась ожесточенная борьба, и хотя
большевиков на съезде было меньше,  чем меньшевиков,  железная логика Ленина
настолько подавляла противников,  что  при утверждении устава партии принята
была   ленинская  формулировка  о   демократическом  централизме,   навсегда
определившая основные  принципы организационного построения коммунистической
партии.
 Из  Стокгольма Ленин  вернулся  в  последних числах  апреля,  и  9  мая
Землячка на  партийном собрании слушала  его  доклад  об  итогах  Четвертого
съезда.
 Теперь она  и  сама  могла  выступать перед рабочими и  знакомить их  с
резолюциями, вносившимися на обсуждение съезда и меньшевиками, и Лениным.
 А наступление реакции все усиливается.  Меньшевики проповедуют коалицию
с кадетами.  У Землячки начинают сдавать нервы.  Непереносимо изо дня в день
сталкиваться с холопством интеллигентского мещанства.
 В  письмах  к  Лидии  Михайловне Катениной,  старому  и  верному другу,
которая к тому времени переехала работать в Чухлому, у Землячки нет-нет да и
прорываются трагические нотки.
 "Трудно всегда все скрывать глубоко в себе.
 Здесь по-прежнему омерзительно-скверно обстоят дела. Пожалуй, еще хуже,
чем при вас.  У меня настроение какое-то зловещее, не могу подобрать другого
слова...
 Выход - начать беспощадную борьбу за самое дорогое мне в жизни..."
 Так  пишет она в  ноябре 1906 года,  а  месяцем позже совсем приходит в
отчаяние:
 "Дорогая моя! Я послала вам письмо в Чухлому.
 Чувствую я  себя отвратительно,  но говорить об этом сейчас не хочется.
Не знаю,  что с собой делать сейчас, - отдыхать я решила по одному тому, что
физическое состояние просто не  позволяет ни о  чем другом думать.  Чувствую
себя серьезно и тяжело больной, но по обыкновению перемогаюсь...
 Существую сейчас вне пространства и времени.
 Я стала совершенно бесстыдной в отношении денег, я обираю вас безбожно.
Но я получила ряд ужасных писем от своей племянницы,  которая вышла замуж за
человека,  осужденного на  десять лет  каторги,  едет за  ним  и  не  имеет,
конечно,  вместе с мужем ни гроша... Она в совершенно безвыходном положении,
и я последние деньги ваши отослала почти непроизвольно..."
 С  семьей  Землячка  не  могла  поддерживать связи,  она  находилась  в
подполье и боялась себя обнаружить: все родственники Розалии Самойловны были
у полиции на примете.
 Спад  революции  влиял  на  активность  многих  работников  партии,   в
организации чувствовались демобилизационные настроения, и Землячка приходила
все в более и более мрачное состояние, ее мучили дурные предчувствия.
 В начале октября,  в Териоках, небольшом финском городке, расположенном
на берегу Балтийского моря, в пятидесяти километрах от Петербурга, собралась
конференция питерской организации РСДРП.
 Ленин принимал в  ней деятельное участие.  Землячка с интересом слушала
его выступления и с новым зарядом бодрости вернулась в Петербург.
 Но тучи над ней сгущались.
 Тусклым ноябрьским днем  1907  года  Петербургский комитет большевиков,
собравшийся на строго засекреченной конспиративной квартире,  был неожиданно
арестован.
 Землячка очутилась в одной из общих женских камер Литовского замка.  Из
тюрьмы она пишет Катениной письмо за письмом.
 "Моя  неспособность уживаться  с  людьми  не  передается через  толстые
тюремные стены.  Страдаю я очень от публики тюремной. Что это за ужас, ужас!
В  лучшем случае две  трети  мещанки,  а  остальные...  Сколько борьбы из-за
шпионок, провокаторов, заведомых черносотенок и сифилитичек..."
 Однако  Землячка  пытается  взять  себя  в   руки,   и   вот   железная
революционерка сидит и вышивает шарфики!
 "Кроме  того,  передала  для  вас  два  шарфика,  собственноручно  мною
вышитых, - пишет она той же Катениной. - Один для вас, другой для Наталки".
 Наталка -  это Наталия Георгиевна Раскина,  по  мужу Соболева,  врач по
профессии,   активный   работник  петербургского  большевистского  подполья,
секретарь подпольного Нарвского комитета.
 А следствие идет своим ходом...
 "И если все эти годы не удастся сократить,  стоит ли жить? - обращается
Землячка к Катениной. - Простите, что заныла. Больше никогда не буду. Сейчас
у  меня  сдерживаемая тоска вылилась.  Ведь  перед публикой здесь никогда не
изливаюсь. Наоборот, поражаю хорошим настроением, и было бы странно, если бы
поведение мое было иное..."
 Она  пыталась  договориться  со  своими  товарищами  по  Петербургскому
комитету, арестованными вместе с ней, о поведении на суде.
 "Хотела бы,  чтобы день суда,  - писала она, - не был позорным пятном в
моей жизни..."
 Большинство товарищей,  проходивших с Землячкой по процессу,  не хотели
признаваться  в  принадлежности  к  партии,   но  Землячка,  считая  каторгу
неизбежной,  предлагала открыто объявить себя членами партии и уйти с суда с
гордо поднятой головой.
 "Сегодня получила повестку в суд,  -  сообщает она Катениной.  - Состав
суда  -  председатель Крашенинников (гроза!)  и  Камышинский  прокурор.  Все
пророчат каторгу..."
 Она просит передать для нее в  тюрьму приличное черное платье,  достать
хотя бы на один день, она хочет хорошо выглядеть на суде.
 В мае 1908 года состоялся суд.  Подсудимых защищали знаменитые адвокаты
- Бобрищев-Пушкин, Грузенберг, Левенсон.
 Процесс привлек к  себе внимание,  и  суд не  решился пойти на  крайние
меры.
 Землячка была осуждена на полтора года заключения в крепости и отбывала
свое наказание все в том же Литовском замке.
 Она борется за то, чтобы ее перевели из общей камеры в одиночку.
 В августе просьбу удовлетворяют.
 Условия ее  существования ухудшились,  камера  темная,  тесная,  сырая,
"стены совершенно мокрые, сырость такая, что простыни совсем сырые, ложишься
и  костями своими ощущаешь сырость".  Но Землячка довольна:  "Измоталась я в
общих камерах".
 Теперь она одна и может отдаться своим мыслям,  читать книги,  думать о
будущем.
 "Какие перспективы намечаются в жизни партии? - спрашивает она в письме
из  тюрьмы.  -  Каковы новые  тактические лозунги,  или  тактика отброшена и
осталась одна пропаганда?"
 В  Литовском замке  она  заболевает цингой  и  ревматизмом,  который не
оставляет ее уже всю жизнь.
 "Болят ноги,  ломота в ногах,  ночью готова прыгать от боли, - жалуется
она Катениной.  -  Не  могу стоять на  ногах,  они опухают и  становятся как
бревна, просыпаюсь от отвратительного ощущения во рту - полон рот крови..."
 В ноябре Землячка посылает Катениной свое последнее письмо из тюрьмы.
 - "К моему выходу съедутся все братья..."
 В  конце  1908  года  она  покидает  тюрьму,  встречается с  родными  и
возвращается к прежней деятельности.


 ЧЕТВЕРГ, 24 ЯНВАРЯ 1924 г.

 Вот уже четвертый день, как Ленин ушел из жизни.
 Мысль  об  этом  не  оставляет  Землячку.  Однако  жизнь  не  позволяет
сосредоточиться на том, что ее так волнует, жизнь идет своим чередом.
 В эти дни особенно заметна повседневная сутолока,  но не отмахнуться от
нее, не отмахнуться!
 За окном зимний морозный день,  снег,  солнышко, белизна. Сквозь стекла
доносится неумолчный щебет,  точно вступили в оживленную перекличку воробьи.
Но то не воробьи - Землячка подходит к окну - толпа ребятишек мчится посреди
мостовой,  то ли в школу бегут,  то ли из школы,  а может, они даже ходили в
Дом союзов, хотя из-за морозов детей туда водить запрещено.
 Да, жизнь идет, а Ленина нет...
 Секретари партийных организаций не