ет переходить, по выражению
Герцена,   в  минерально-химическое  царство,   тогда  хочется  жить,  чтобы
продолжать борьбу; в этом и заключается весь смысл нашей жизни...
 С  минуту Плеханов молчит,  он  дает  своим  слушателям время  поглубже
осознать, что составляет для революционера смысл жизни.
 - Двадцать лет  тому  назад  мы  были  ничто,  теперь  мы  уже  большая
общественная сила,  - я говорю это, конечно, имея в виду русский масштаб. Но
сила  обязывает.  Мы  сильны,  но  наша  сила создана благоприятным для  нас
положением,  это  стихийная сила  положения.  -  Плеханов опять замолкает на
секунду,  из всего сказанного он хочет сделать основной теоретический вывод.
- Мы  должны  дать  этой  стихийной  силе  сознательное  выражение  в  нашей
программе,  в нашей тактике, в нашей организации. - Последнюю фразу Плеханов
произносит особенно выразительно: "стихийной силе сознательное выражение".
 Плеханов смотрит через  головы присутствующих -  Землячка отводит глаза
от Плеханова и смотрит на Ленина; Владимир Ильич тоже весь устремлен вперед,
тоже смотрит куда-то  вдаль,  но один видит одно,  а  другой другое,  взгляд
Ленина  устремлен  в  иные  дали;   Землячка  еще  полностью  не  улавливает
противоречивой сути этих двух людей,  но где-то в глубине себя ощущает,  что
этот съезд действительно составит эпоху в истории партии.
 По    существу,    это   первый   представительный   съезд   российских
социал-демократов,   именно  сейчас  закладываются  основы  партии,  которая
поведет пролетариат на борьбу за переустройство мира.
 По лицу Ленина видно, с каким удовлетворением слушает он Плеханова.
 Да  и  все,  решительно все  сейчас в  приподнятом настроении.  Споры и
разногласия начнутся позже,  завтра,  но сегодня...  сегодня,  кажется,  все
понимают, что именно они, участники этого съезда, делают историю.
 Все споры еще впереди,  по существу предшествовавших съезду разногласий
не высказывались еще ни Плеханов,  ни Ленин,  ни Мартов;  но то,  что именно
здесь,  именно сегодня начинается спор,  в котором родится истина,  Землячка
понимает великолепно.
 В  едином  порыве,  без  голосования,  Плеханова избирают председателем
съезда и затем записками, тайным голосованием, выбирают двух заместителей.
 Ленин и Красиков занимают места за столом президиума.
 Споры начнутся завтра, а сегодня у всех слишком приподнятое настроение,
слишком большое для всех торжество этот съезд!
 Потому-то  с  таким  оживлением все  идут  после  первого  заседания  в
"Золотой  петух"  -   так  называется  гостиница,  в  которой  расположились
делегаты,  -  и  по  случаю  торжества кое-кто  позволил себе  пропустить по
рюмочке,  а Гусев дал целый концерт,  он пел для товарищей одну оперную арию
за другой.
 Разногласия начались на втором заседании. Ленин выступил с предложением
о порядке дня.  Он находил нужным прежде всего обсудить вопрос о Бунде -  по
существу, это был вопрос об основных принципах организации партии.
 Началась работа;  казалось,  все  было  сделано для  того,  чтобы съезд
проходил в полной тайне.
 Каково  же  было  удивление Землячки,  когда  при  выходе ее  остановил
полицейский.
 - Простите,   сударыня,  но  я  хотел  бы  спросить,  чем  это  вы  там
занимаетесь на этом складе?
 Землячка растерялась.
 - Мы готовим... готовим любительский спектакль.
 - Благодарю.
 Полицейский откланялся...
 Землячка сообщила о  разговоре с  полицейским Гусеву,  и  тот  тоже  не
придал полицейскому любопытству серьезного значения.
 Не  прошло,   однако,  недели,  как  Землячку  и  Гусева  пригласили  в
полицейский  участок  -   прислали  в  гостиницу  полицейского,   который  с
безупречной вежливостью вручил им голубые повестки.
 Пришлось пойти, чтобы отвести от себя подозрения.
 Но выяснилось,  что полиция отлично осведомлена о том, что происходит в
заарендованном брюссельском лабазе.
 - Двадцать четыре часа...  В  двадцать четыре часа предлагается выехать
из Бельгии,  -  было безапелляционно предложено Гусеву и Землячке.  -  Мы не
хотим портить свои отношения с  Россией.  Вполне возможно,  что на съезде вы
ограничиваетесь одними  теоретическими дискуссиями,  однако  агенты русского
правительства утверждают, будто вы готовитесь взорвать...
 Полицейский комиссар поводил в  воздухе руками,  так и не уточнив,  что
именно собираются взорвать русские революционеры.
 Оставалось лишь подчиниться.
 "Со  съездом  переконспирировали,  -  вспоминала  впоследствии  Надежда
Константиновна.  -  Своим  вторжением мы  поразили  не  только  крыс,  но  и
полисменов".
 В  Брюсселе уже ходили рассказы о русских революционерах,  собирающихся
на какие-то тайные совещания.
 Пришлось  срочно  перебазироваться  -  местом  для  продолжения  съезда
избрали  Лондон.  Объявили на  несколько дней  перерыв,  уложили  чемоданы и
отправились в страну туманного Альбиона.
 Прибыли в Остенде, погрузились на пароход.
 Землячка ехала вместе с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной.
 Владимир Ильич был в отличном расположении духа.  В конце концов не так
уж важно, где заседать. Важно, что съезд собрался и будет продолжаться и что
большинство искровцев были твердыми и последовательными сторонниками Ленина.
 Вскоре после отплытия спустились в кают-компанию, поужинали.
 Смеркалось.  На  море начиналось волнение.  Пароход покачивало.  Сперва
никто не обращал на это внимания,  но постепенно пассажиры стали расходиться
по каютам.  Пароход был старинной постройки, отдельные каюты предоставлялись
лишь   пассажирам  первого   класса,   а   для   пассажиров  второго  класса
предназначалась одна общая каюта для  дам  и  одна -  для  мужчин.  Делегаты
съезда  путешествовали  во  втором  классе,   партийные  деньги  требовалось
экономить.  Качка усиливалась. Надежда Константиновна побледнела, и Землячка
тоже чувствовала легкое головокружение. Они поднялись из-за стола.
 - Мы пойдем, Володя, - сказала Надежда Константиновна. - Я хочу лечь...
 - А я еще погуляю немножко,  Наденька, - сказал Владимир Ильич. - Какая
отличная погода!
 Однако погода была  далеко не  такая отличная,  как  казалось Владимиру
Ильичу.  Качало все сильнее и  сильнее.  Крупская и Землячка лежали на своих
диванах,  и  им  становилось все  хуже и  хуже,  морская болезнь давала себя
знать.
 В дверь заглянул Владимир Ильич.
 - Ну как?
 - Лучше не спрашивай,  -  простонала Надежда Константиновна.  - Ты иди,
иди. Не гляди на нас...
 - Может быть, чем-нибудь помочь?
 Надежда Константиновна только замахала рукой.
 Дамы  остались в  каюте,  а  Владимир Ильич,  нахлобучив кепку,  упрямо
вышагивал по палубе, его не брала никакая морская болезнь.
 Вскоре он появился в каюте вновь, принес на блюдечке нарезанный лимон.
 - Говорят, очень помогает.
 Но дамы в изнеможении не могли поднять головы.
 А  Ленин  бодрствовал  до  поздней  ночи,   то  заглядывая  в  каюту  и
осведомляясь о самочувствии своих спутниц, то возвращаясь обратно на палубу.
Он  уверенно и  быстро  ходил  взад-вперед,  останавливая иногда  матросов и
вступая с  ними  в  разговоры.  Он  оставался верен  себе.  Никакой вялости,
никакого  проявления  слабости.  Всегда  любознательный,  живой,  подвижный,
всегда устремленный вперед, идущий навстречу всем бурям и ветрам.
 Он ходил, не обращая внимания на качку, а когда Красиков отыскал его на
палубе и соболезнующе сказал,  что Владимир Ильич только крепится и лучше бы
ему  тоже лечь,  как это сделали все остальные,  Ленин страшно рассердился и
попросил  не  укладывать  его  в  постель,  потому  что  чувствует  он  себя
совершенно превосходно.
 - Превосходно,  батенька!  -  задиристо произнес Ленин.  - Понимаете, я
чувствую себя совершенно превосходно.
 Он чувствовал себя победителем и эту бодрость духа сохранял в Лондоне в
течение всего съезда.
 Ленина  не  пугала  угроза  неминуемого  раскола.  Борьба  искровцев  и
антиискровцев становилась все  ожесточеннее,  нервы Ленина были напряжены до
крайности,  и  все  же  он  со  всеми  был  неизменно тактичен и  вежлив  и,
председательствуя, сохранял полное беспристрастие.
 Помимо  Ленина,  среди  участников съезда  заметно  выделялись еще  два
человека.
 На  одного  Землячка  взирала  с  почтением.  На  него  все  взирали  с
почтением. Все знали, что это - ума палата. Знал это и он сам.
 Плеханов.  Крупнейший марксист,  выдающийся теоретик, знаменитый критик
народничества,   создатель  группы  "Освобождение  труда".   Никто  ему   не
осмеливался возражать.  Но  Землячке помогал  ее  врожденный скептицизм.  Уж
очень барствен,  привык быть первым,  привык повелевать и  несет в  себе эту
барственность  как  отличительную особенность.  До  обыкновенных  людей  еле
снисходит.
 Он давно уже уехал из России, и, надо полагать, скучает о ней.
 Умен,  умен, представителен, даже великолепен, но холоден и отчужден от
всех.
 Второй понятнее и ближе Землячке.  Тоже умен,  и к тому же в отличие от
Плеханова  темпераментен  и   эмоционален.   Но   нет  в   нем  твердости  и
аккуратности,  которые так ценны в работниках умственного труда. Бедствующий
российский интеллигент.  Так и хочется позвать и получше его накормить.  Это
Мартов.  Юлий  Осипович Цедербаум,  видный  деятель  социал-демократического
движения, один из редакторов "Искры".
 Бледное лицо,  ввалившиеся щеки,  жидкая  бородка,  небрежно вздетое на
переносицу пенсне, изо всех карманов торчат газеты, брошюры, рукописи. Ходит
сгорбившись,  одно плечо выше другого. А начнет говорить - сразу чувствуются
и  ум,  и знания.  Но весь какой-то несобранный.  Говорит хорошо,  но где-то
внутри сам не ощущает ни четкости, ни ясности...
 Как  проигрывает  он  в  сравнении  с  Лениным!   Один  -  опустившийся
интеллигент,  в  нем есть даже что-то  от  героев Достоевского,  а  другой -
интеллигент в лучшем смысле этого слова,  собранный и внешне и внутренне, от
него постоянно исходит нравственная сила убежденности и правоты.
 Мартов  не  принимает  его  принципиальности.   Сам  Мартов  -  человек
компромисса, его место не на баррикадах, а в парламенте.
 В  течение съезда он все дальше отходил от Ленина,  и  Владимира Ильича
заметно это огорчало.  Он часто подходил к  Мартову,  спорил с ним,  заводил
приватные разговоры,  но  разногласия были слишком существенны,  и  к  концу
съезда стало очевидно, что Мартову с большевиками не по пути.
 Спорили на съезде много, но далеко не все понимали глубину этих споров.
 Съезд был поворотным пунктом в международном рабочем движении. В Европе
рабочие   партии   сложились  в   условиях  сравнительно  мирного   развития
капитализма,  в  России же рабочая партия складывалась в условиях назревания
революции.  Перед ней стояла задача подготовки масс для революции,  и именно
на  этом  съезде,  в  острой борьбе с  различными проявлениями оппортунизма,
партия большевиков определилась как ведущая революционная сила.
 В   дни   съезда  Ленин  все   свои  духовные  силы  отдавал  борьбе  с
оппортунистами,   Надежда  Константиновна  рассказывала  впоследствии,   как
нервничал Владимир Ильич, почти не ел, не спал...
 Съезд  положил начало целой эпохе.  Именно в  эти  дни  возникла партия
нового  типа,   которой  суждено  было  повести  пролетариат  в  бой  против
самодержавия и капитализма.
 Не  успел закончиться съезд,  как  Ленин повез искровцев на  Хайгетское
кладбище.
 - Мы обязательно должны там побывать.
 Лондон жил  обычной суетливой и  шумной жизнью.  Субботний день  шел  к
концу,  наступал  уик-энд.  Оживленно торговали магазины.  Тысячи  лондонцев
торопились за город. Из парков доносились всплески музыки.
 За оградой кладбища Владимир Ильич сразу же свернул влево и  пошел мимо
мраморных дев и белокрылых ангелов, уверенно указывая дорогу.
 Повсюду синели,  желтели,  лиловели цветы:  бархатистые анютины глазки,
маргаритки всех колеров, холодные белые лилии.
 Ленин еще раз свернул у развилки и остановился возле скромной могильной
плиты. Тут он обернулся, и к нему подошла Надежда Константиновна. Она подала
ему цветы.  Несколько прелестных палевых роз. На лепестках еще дрожали капли
росы.
 Землячка никогда еще  не  видела Ленина таким...  таким...  она  искала
слово... просветленным, подумалось ей.
 Лицо Ленина выражало сосредоточенное внимание. Простым и быстрым жестом
он положил розы на край плиты. И тут же обернулся к тем, кто пришел вместе с
ним.
 Он  смотрел на  своих  товарищей по  борьбе и  молчал.  Молчала Надежда
Константиновна.  Молчала Землячка.  Молчали все.  Все они находились в пути.
Позади книги, рабочие кружки, стачки, забастовки, а впереди...
 Впереди - революция. Пролетарская социалистическая революция!
 Ленин еще  раз  посмотрел на  скромную могильную плиту,  потом прищурил
глаза и слегка улыбнулся.
 - Ничего, - задумчиво произнес он, - придет время, и рабочие всех стран
поставят Марксу памятник, достойный его гения.
 И так же решительно, как шел сюда, повернулся и пошел к выходу.


 Кафе "Националь"

 В  своей  памяти  Землячка  нередко  возвращалась к  одному  разговору,
состоявшемуся в Лондоне.
 После  одного из  заседаний к  ней  подошли Гольдблат и  Абрамсон,  два
делегата от  Бунда,  еврейского социал-демократического союза,  возникшего в
конце  прошлого  столетия  в  западных  губерниях России.  Очень  вежливые и
обходительные  люди,  один  быстро  воспламеняющийся и  в  моменты  волнения
крикливый, другой сдержанный и даже чуть играющий в "мудреца".
 - Розалия Самойловна,  хотелось бы с вами поговорить, - обратился к ней
Гольдблат. - Не уделите ли вы нам сколько-нибудь времени?
 Землячка насторожилась.  Обходительны-то  они  обходительны,  но  после
дебатов на съезде она утратила к ним всякую симпатию - они выступали вразрез
с  той  точкой зрения,  какую поддерживала и  отстаивала Землячка,  их  речи
дышали национализмом, а он претил Землячке еще с гимназических лет.
 О  чем...  О  чем  они хотят с  ней говорить?  Неужели хотят вступить в
какие-нибудь переговоры с Лениным и выбрали ее в посредницы?
 - Хорошо,  - согласилась Землячка. - Пойдем сейчас по домам и по дороге
поговорим.
 - Нет,  нет,  это слишком важный вопрос, - вмешался Абрамсон. - Хочется
побеседовать в более непринужденной обстановке...
 Он как бы размышлял -  где бы им побеседовать,  хотя на самом деле, как
потом поняла Землячка,  место для встречи было выбрано ее  собеседниками еще
до того, как они к ней подошли.
 Но тут Гольдблат сделал вид, будто его осенила блестящая идея:
 - Позвольте пригласить вас в какое-нибудь кафе?
 Пригласи ее  каждый из  двух  этих людей в  отдельности,  она  могла бы
приписать приглашение обычной любезности,  но  двое...  Нет,  у  них на  нее
какие-то  виды.  Впрочем,  она ничего не  имела против разговора,  вдруг они
одумались и ищут пути к примирению. Землячка улыбнулась:
 - Какими вы стали европейцами.
 Вышли   на   улицу.   Землячка  плохо   ориентировалась  в   Лондоне  и
вопросительно взглянула на своих кавалеров.
 - Не беспокойтесь, - галантно объявил Гольдблат. - Мы повезем вас туда,
где вам наверняка понравится.
 Было еще не поздно,  стоял отличный,  а  для Лондона даже сверхотличный
летний день,  текла толпа возвращающихся с работы служащих,  плавно катились
омнибусы, и Землячка сделала шаг к остановке.
 - Нет, нет, - остановил ее Гольдблат и слегка придержал за локоть.
 Он остановил проезжавший кеб.
 - Прошу вас.
 Кебмен  неторопливо  понукал  лошадь,   экипаж  мягко   покачивался  на
рессорах, и Гольдблат расспрашивал Землячку, как ей нравится Лондон, как она
в  нем устроилась,  скоро ли собирается в  Россию...  И ни одного вопроса по
существу разногласий, которые их волновали на съезде!
 Вскоре  они  попали  в  район,  отличающийся от  центральных лондонских
магистралей:  небольшие дома,  грязь  на  улицах,  сотни маленьких лавочек и
магазинчиков, и синагоги, синагоги, небольшие, приземистые, с шестиконечными
звездами.
 - Уайтчепль, - сказал Гольдблат. - Мы почти уже приехали.
 Они   находились  в   той   части   Лондона,   которая  была   заселена
преимущественно  еврейскими  выходцами  из   России,   жившими  здесь  своей
обособленной жизнью.
 Кеб остановился перед невзрачным двухэтажным зданием. Над дверью висела
вывеска, на синем фоне желтели буквы еврейского алфавита.
 - "Националь",  -  нараспев прочел  Гольдблат и  сказал по-еврейски:  -
Настоящий кошерный ресторан.
 Они очутились в тесном помещении: десятка полтора столиков, расшатанные
стулья, в глубине стойка, несмотря на день, освещенная керосиновой лампой.
 Землячка  растерянно  огляделась:   куда  она  попала?  Из  гигантского
цивилизованного города ее перенесли в грязную еврейскую корчму.
 Да и  посетители были под стать обстановке:  пожилые евреи в допотопных
засаленных сюртуках,  молодые люди в клетчатых пиджаках и клетчатых жилетах,
а двое стариков с длинными седыми бородами сидели даже в ермолках.
 К  вошедшим  подошла  девушка  с  большими  черными  глазами,   высокой
прической и локонами, спускавшимися ей на виски. Она вполне могла бы служить
натурщицей художнику, рисующему картины на библейские сюжеты.
 Она спросила что-то  по-еврейски и  тут же указала на столик в  глубине
столовой - их, оказывается, ждали.
 Не   успели   они   сесть,   как   появился  заранее  заказанный  обед:
кисло-сладкое мясо,  фаршированная рыба,  гусиные шейки,  рубленая селедка -
все те традиционные блюда еврейской кухни,  которыми угощали Розочку,  когда
она ездила с родителями в гости к своей менее просвещенной родне.
 Не  без торжественности Гольдблат и  Абрамсон ухаживали за своей дамой,
они как бы вернулись в мир, который был им ближе и дороже, чем вся Европа.
 И  черноокая эта  девушка,  и  услужливый старик за  стойкой,  который,
по-видимому,  был ее отцом,  и все эти памятные с детства блюда, и даже свет
керосиновой лампы  не  могли не  затронуть каких-то  струн в  сердце Розочки
Залкинд - старая, уютная, но в общем-то печальная жизнь. Нет, не такой жизни
хотела она народу,  дочерью которого была.  Нет,  не хотела она,  чтобы хоть
кто-нибудь  из  ее  соотечественников  оставался  в  черте  оседлости,  даже
выдуманной ими самими.
 А здесь было ясно, что черта эта существует!
 - Я  слушаю,  -  обратилась она к  своим сотрапезникам.  -  О чем же вы
хотели со мной говорить?
 - Ну как,  Розалия Самойловна? - вопросом на вопрос ответил Гольдблат и
повел рукой вокруг себя. - Разве все это ничего не говорит вашему сердцу?
 И Землячка сразу поняла, о чем будет разговор.
 - Говорит, - подтвердила она. - И говорит очень-очень многое.
 - Неужели все это вас не трогает?  -  подчеркнуто повторил Гольдблат. -
Мы здесь дома, дома!
 Нет, Землячка не чувствовала себя в этой харчевне дома, все здесь чуждо
ей, да и вообще никому не нужно.
 - Все это очень трогательно,  -  заметила она,  -  но  я  полагаю,  что
привезли вы меня сюда не для того, чтобы угостить гусиными шейками?
 - Вы еврейка, Розалия Самойловна, - строго произнес Абрамсон. - А Ленин
пренебрегает интересами евреев или не понимает их.
 - Мы почему решили поговорить с вами?  -  вмешался Гольдблат.  -  Мы не
хотим терять таких людей, как вы.
 - Все евреи,  -  перебил его Абрамсон,  -  должны группироваться вокруг
Бунда.
 Землячка задумчиво провела пальцем по столу.
 - Это старая песня, - сказала она. - Может быть, не надо возвращаться к
пройденному?
 - Нет, надо, - возразил Абрамсон. - Евреи должны найти общий язык между
собой,  чтобы  как-то  противостоять русским националистам.  Вот,  например,
Мартов считает, что еврейский рабочий класс является достаточно внушительной
силой, чтобы не быть лишь придатком к общерусскому революционному движению.
 - Это Мартов вам так сказал? - удивилась Землячка.
 - Да, мы говорили с ним, - подтвердил Гольдблат, - и он обещал нам свою
поддержку.
 - Против русского национализма? - переспросила Землячка не без иронии.
 - Но не будете же вы отрицать, что мы совершенно особая нация, мало чем
связанная с другим населением России? - в свою оч