тересы  отдельной личности
подавляются ради интересов всего общества,  все это он понимал,  но от этого
ему не становилось легче.
 И Землячка понимала Соловьева.  Понимала его желание учиться,  понимала
его невысказанный протест против ее решения и  его согласие жертвовать собой
ради общего блага.  Вот такими людьми и сильна партия.  Такие люди не мыслят
себя  вне  общества и  всегда  пожертвуют личными интересами ради  интересов
общества.   Ей   даже   жалко   стало   Соловьева.   При   его   упорстве  и
целеустремленности из него вышел бы хороший инженер.  Но время тоже не ждет.
Страна  восстанавливается,   надо  строить,   строить.  Без  передышки,  без
промедления...
 Невольно она вернулась мыслями в прошлое. В молодости ей хотелось стать
врачом.  Ей хотелось быть полезной людям. Из нее получился бы неплохой врач.
Но  перед  ней  возникла более  высокая цель.  Не  только самой подняться на
какую-то  ступень,  но  подняться вместе со  всем  обществом.  Какая  у  нее
специальность? Самая расплывчатая и самая всеобъемлющая: партийный работник.
Партия всегда посылала ее туда, где наиболее трудно, наиболее опасно.
 Она  гордится этим.  Ничто не  может доставить большего удовлетворения,
чем ощущение полной слитности с обществом, ради которого живешь и работаешь.
 Неожиданно для самой себя она провела ладонью по руке Соловьева и не то
чтобы смутилась, но сама удивилась непривычному для нее жесту, у нее не было
детей, но ей подумалось, что Соловьев мог бы быть ее сыном.
 - Я  сама охотно пошла бы учиться,  -  вырвалось вдруг у нее.  -  Но не
можем мы вас отпустить, не можем...
 Она  уже загнала куда-то  глубоко внутрь себя этот внезапно нахлынувший
на нее приступ сентиментальности.
 - Ничего, товарищ Соловьев, перетерпим, - сказала она спокойнее и суше.
- Вашим детям уже не придется ломать голову над такими проблемами.
 Землячка стояла  с  Соловьевым на  тротуаре прямо  против тяжеловатого,
приземистого здания,  построенного еще в  конце позапрошлого века,  а видела
иное  здание,  высокое и  светлое,  которое воздвигнут когда-нибудь на  этом
месте,  видела иные  масштабы и  свершения,  достойные нового стремительного
века.
 Мимо Землячки и Соловьева текли прохожие, перекликалась рядом молодежь,
и, всматриваясь в оживленные лица москвичей, она заглядывала в будущее.
 Каким-то оно будет?..
 Завтра Землячка уедет в Ростов.  Вместе с нею уедет Соловьев.  Он будет
строить завод,  а  она  -  подбирать людей,  которые должны обеспечить успех
строительства.  Подбирать людей для других новостроек,  подбирать работников
для партийных комитетов. Будет руководить ими.
 Если бы ее озарило предвидение,  она увидела бы себя в Мотовилихе, куда
ее  вскоре пошлют на  партийную работу,  а  потом в  Москве,  где  ей  долго
придется работать в органах партийного и советского контроля,  а позже стать
одним из руководителей Советского правительства.
 Для  нее  не  так важно -  работать ли  в  заводском центре Урала или в
каком-либо  сельском  районе  на  Дону,  занимать  ли  руководящий пост  или
находиться на низовой работе,  главное в том,  что, где бы она ни была и что
бы ни делала,  до последнего своего часа она будет жить и работать так,  как
учил Ленин.  Его  образ она  пронесет в  своем сердце через всю  свою жизнь.
Пройдут годы,  а  Ленин будет жить,  жить и  сопутствовать все новым и новым
поколениям человечества.
 И   лишь  одно  не  дано  никому  предвидеть  -   когда  и   при  каких
обстоятельствах оборвется его жизнь.
 Землячка умерла спустя двадцать три года после смерти Ленина,  в тот же
день, что и он, 21 января...
 Случайное совпадение? В общем-то, наверное...
 Но в годовщину смерти дорогого нам человека воспоминание о нем приходит
к нам с особою силой.
 В  сутолоке  будней  воспоминание стирается и  затухает  боль,  но  вот
приходит день  поминовения,  день  воспоминаний,  и  снова с  нами близкий и
дорогой человек.
 Вспоминаешь,  каким он был, как ходил, как говорил. Закрываешь глаза, и
он приближается к тебе,  и ты меришь его судом свою жизнь,  ощущаешь, как он
тебе нужен,  и  сердце сжимается в  такой невыносимой боли,  что  невозможно
выдержать...
 Вероятно, так оно и случилось на самом деле.


ОТ АВТОРА

 Заканчивая повесть о  Землячке,  пожалуй,  стоит все-таки сказать,  как
возник ее замысел.
 Несколько товарищей советовали мне написать о Землячке, причем одним из
доводов служило то, что я был с нею знаком.
 Однако  сказать  "знаком"  было  бы  преувеличением,  но  видеть  я  ее
действительно видел, так будет вернее.
 Все  же  одно это  обстоятельство вряд ли  могло побудить меня писать о
Землячке,  любому литератору приходится в течение своей жизни встречаться со
множеством выдающихся людей, но это не значит, что обо всех следует писать.
 Каждый  человек  является носителем каких-то  идей,  правильнее даже  -
какой-то одной идеи, определяющей его жизненное кредо, и вот интерес к такой
идее,   созвучность  твоему  собственному  мироощущению  -  гораздо  большее
основание к изучению чужой жизни, чем просто обычное знакомство.
 Я  встречал,  точнее все-таки,  видел Землячку раза три  или  четыре...
впрочем,  буду  точен  -  четыре раза,  и  об  этих  встречах нужно  коротко
рассказать.
 Первая встреча произошла в октябре 1919 года.
 Это  было  время  жестоких боев  за  Орел,  Красная Армия  переходила в
наступление против Деникина.
 Я  только что  вступил в  комсомол,  и  волостная партийная организация
послала меня с поручением в политотдел Тринадцатой армии.
 Политотдел находился на станции Отрада, между Орлом и Мценском.
 Я  ждал появления начальника политотдела,  и вот он появился.  Это было
незабываемое впечатление!
 Начальником политотдела оказалась женщина в  кожаной куртке и  хромовых
сапогах...
 Мне  приходилось видеть до  революции строгих ученых дам  -  педагогов,
врачей, искусствоведов, и вот передо мною была одна из них.
 Начальнику политотдела доложили обо мне,  она повернулась,  хотя у меня
до сих пор сохранилось ощущение, будто какая-то незримая сила сама поставила
меня перед нею. Повернулась и... поднесла к своим близоруким глазам лорнет.
 Да, лорнет!
 Эта  встреча описана мною в  романе "Двадцатые годы",  а  первое слово,
услышанное мною из ее уст, было "расстрелять".
 Да, расстрелять!
 Возможно,  прежде чем это сказать,  она говорила что-то еще,  но до сих
пор у меня в ушах звучит этот приговор.
 Речь шла вот о чем. Старик-отец прятал в клуне или, сказать понятнее, в
риге сына-дезертира, парня нашли, и обоих только что доставили в трибунал.
 С Землячкой советовались, как с ними поступить.
 Дезертиры в те дни были бедствием армии, им нельзя было давать потачки,
и Землячка не могла, не имела права проявить мягкость.
 Несколькими часами позже у  меня с нею состоялся душевный разговор,  но
много воды утекло с той встречи до той поры, когда я понял, что эта черта ее
характера именуется не жестокостью, а твердостью.
 Снова я встретил Землячку спустя почти десять лет.
 В декабре 1928 года на сессии ЦИК СССР обсуждался вопрос о мероприятиях
по  подъему урожайности.  Докладчиком по этому вопросу выступал Я.А.Яковлев,
редактор "Крестьянской газеты" и  одновременно заместитель Г.К.Орджоникидзе,
председателя ЦКК и наркома РКИ.
 А  я  в  эти  годы  служил  в  "Крестьянской  газете"  и  по  поручению
Я.А.Яковлева писал отчет о сессии.
 С Землячкой я столкнулся на лестнице Большого Кремлевского дворца.
 Только что  кончилось заседание,  я  выскочил из  зала  и  мчался вниз,
торопясь в  редакцию.  Бежал сломя голову,  перепрыгивая через ступеньки,  и
вдруг  опять  незримая  сила  остановила  меня.  Навстречу  мне  поднималась
сухонькая строгая дама в платье серо-жемчужного цвета.
 Она возникла на одном из маршей беломраморной лестницы,  и  я  сразу ее
узнал,  хотя с  первой встречи миновало девять лет.  Мне хотелось промчаться
мимо, однако ноги мои налились свинцом. Я прижался к перилам. Я боялся ее, о
строгости ее ходили легенды.
 "Ну скорее, скорее, - мысленно подгонял я ее, - иди же, иди, поторопись
в зал..."
 Но она остановилась. Подняла руку и поманила к себе пальчиком. Так, как
сделала бы это любая классная дама.  Что оставалось делать? Медленно пошел я
по широким ступеням лестницы навстречу своей безжалостной судьбе,  принявшей
на этот раз образ Розалии Самойловны Землячки.
 На  черном шнурке,  струившемся вниз от  ее  шеи к  поясу,  покачивался
лорнет в черепаховой оправе. Землячка близоруко прищурилась, подняла лорнет,
приставила к глазам и внимательно на меня посмотрела.
 Душа моя ушла в пятки.
 Посмотрела,  укоризненно покачала головой  и,  не  произнеся ни  слова,
пошла своею дорогой.
 Вся  встреча  длилась  не  более  двух-трех  минут,  а  вот  подите  ж,
запомнилась на всю жизнь.
 Розалию  Самойловну здорово  все  побаивались,  недаром  Демьян  Бедный
посвятил Землячке такие стихи:

 От канцелярщины и спячки
 Чтоб оградить себя вполне,
 Портрет товарища Землячки
 Повесь, приятель, на стене...

 Бродя потом по кабинету,
 Молись, что ты пока узнал
 Землячку только по портрету...
 В сто раз грозней оригинал!

 Землячка пошла дальше, но я уже перестал прыгать козлом и тоже степенно
зашагал вниз.
 Потом Землячка приехала как-то  в  редакцию "Крестьянской газеты",  она
интересовалась постановкой массовой работы,  а так как в ту пору я заведовал
отделом селькоров, мне пришлось давать ей объяснения.
 "Крестьянская газета"  многих  своих  селькоров  направляла  учиться  в
различные учебные заведения страны,  часть их училась в  Москве,  и студенты
эти долго не порывали связи с газетой и постоянно толклись в редакции.
 Беседовали мы в кабинете заместителя Яковлева - С.Б.Урицкого.
 Землячка поинтересовалась,  есть  ли  сейчас кто-нибудь из  селькоров в
редакции, и я предложил, если она хочет, позвать в кабинет хоть десять, хоть
двадцать человек.
 Землячка согласилась, селькоры были призваны, она предложила Урицкому и
мне покинуть кабинет -  беседовать с селькорами она будет,  мол,  с глазу на
глаз.
 Как выяснилось, она интересовалась отношением редакции к селькорам, нет
ли в редакции бюрократизма.
 Но  грозу пронесло,  селькоры не подвели,  не дали Землячке поводов для
нахлобучки.
 И  в  последний раз  мне  пришлось видеть Землячку в  ЦКК на  заседании
партколлегии.  Решалась судьба одного инженера Керченского металлургического
завода.
 Незадолго  до  этого  "Комсомольская правда"  опубликовала  серию  моих
очерков об  этом  заводе,  которые затем  издала  отдельной книжкой "Молодая
гвардия".
 Я был вызван на заседание партколлегии в качестве свидетеля.
 Органы,  не  имевшие  прямого  отношения  к  заводу,  выдвинули  против
инженера тяжелые обвинения,  судьба инженера висела на волоске, стоял вопрос
об  исключении его из  партии,  после чего неизбежно должно было последовать
возмездие юридическое.
 Инженер заведовал на  заводе агломерационным цехом.  В  своих очерках я
отзывался о нем положительно,  но почему меня вызвали на заседание -  все же
не понимал.
 Началось  заседание.   Зачитали  бумагу,   которая  очень  походила  на
прокурорское  обвинительное заключение.  Ответчик  оправдывался,  но  как-то
вяло, по-видимому, он считал свою судьбу предрешенной. Землячка допрашивала.
Резко, пристрастно, я бы сказал, даже зло.
 На  заседании присутствовали двое рабочих из  Керчи,  секретарь цеховой
парторганизации и кто-то еще.
 Землячка поинтересовалась их мнением и обратилась ко мне:
 - А что вы можете сказать?
 Я замялся, и вдруг она подняла со стола мою книжку.
 - Можете что-нибудь добавить к тому, что здесь написано?
 Я ответил, что высказал уже свое мнение в печати.
 - Ну,  то,  что  напечатано,  мы  уже  прочли,  -  сказала Землячка.  -
Повторяться незачем.
 Члены партколлегии стали высказываться.
 И  досталось же  бедняге!  Протирали его  с  песочком.  Дошло  дело  до
решения. И Землячка предложила... оставить его в партии.
 - Это  наш человек,  от  него еще будет польза,  -  сказала она.  -  Не
позволим его добивать.
 Вот и все.
 Вот  и  все,  что  относится  к  моему  непосредственному знакомству  с
Землячкой.  Но  все-таки это  было кое-что,  что  побудило меня углубиться в
изыскания и воссоздать образ этой коммунистки.
 Насколько это удалось,  судить не мне.  Я хочу лишь сказать два слова о
том, что меня привлекает в Землячке.
 Она  была суха и  замкнута,  и  это  понятно.  Человек,  можно сказать,
совершенно лишенный личной жизни.  Все без остатка отдано партии.  Всю жизнь
она подавляла в себе личные эмоции. Поэтому многие считали ее равнодушной, а
некоторые даже недолюбливали.
 Да и сам я думаю,  что любить ее в том сентиментальном смысле,  как это
обычно понимается, будто и не за что.
 Так почему же все-таки я  сделал Землячку героиней своей повести?  Я не
оговорился.  Она прожила героическую жизнь,  хотя и  не стремилась совершать
героические поступки. Изо дня в день выполняла она свою будничную работу, но
работа  эта  была  работой  Коммунистической  партии,   а  будни  -  буднями
Октябрьской революции.
 Редко  встречаются  такие  целеустремленные люди.  Целенаправленность и
верность Ленину -  вот два ее достоинства. Вся ее жизнь связана с Лениным, и
поэтому, рассказывая о Землячке, так часто приходится обращаться к Ленину. В
этом ее сила, в этом пример, она по праву входит в когорту лучших ленинцев.