ающим лицом подошел к окну.
 Конференция сразу  превратилась в  сборище  незнакомых  друг  с  другом
пациентов.
 - Как долго, - недовольно заметил Дрейер, имея в виду горничную.
 Вероятно, ей не удавалось выпроводить непрошеного посетителя.
 Но оказался он, увы, совсем не тем лицом, которое можно выпроводить.
 Дверь   отворилась,   и   перед   участниками  конференции  предстал...
жандармский ротмистр.
 - Господа, вынужден прервать вашу беседу, - не без иронии объявил он. -
Прошу всех оставаться на своих местах.
 Из кабинета выглянула Калантарова, выразила на своем лице удивление.
 - Господин офицер... Что это значит?
 - Ничего такого, сударыня, - не без галантности ответил ротмистр, - что
могло бы вас удивить.  - Он театрально развел руками. - Господин Ярославский
вот  уже  несколько  дней  пользуется нашим  неотступным вниманием...  -  Не
поворачивая головы, он крикнул: - Заходите!
 Жандармы  появились  тотчас  же.   По   всей  видимости,   они  ожидали
сопротивления, поэтому их было более чем достаточно.
 - Сударыня...  -  Ротмистр щелкнул шпорами перед Землячкой.  -  Если не
ошибаюсь, госпожа Берлин?
 - Ошибаетесь, - холодно возразила Землячка. - Я лечусь здесь, и фамилия
моя вовсе не Берлин.
 - Простите, тогда, может быть, вы назовете себя?
 - Я не обязана называться, но если вы интересуетесь - Осмоловская.
 - Отлично,   госпожа  Осмоловская,  -  весело  сказал  ротмистр.  -  Мы
разберемся в  этом,  но  пока что  попрошу следовать с  нами,  в  тюрьме,  я
надеюсь, вы вспомните свою настоящую фамилию.
 Опять не глядя на своих помощников, приказал:
 - Проводите эту даму.
 Ротмистр улыбнулся, он был в отличном настроении.
 - А этих господ придется обыскать, - сказал он, кивая на мужчин.
 Землячка  пошла  к   выходу.   Не  спеша  надела  в   передней  пальто,
посмотрелась  в  зеркало,  спустилась  в  сопровождении  двух  жандармов  по
лестнице.  У  парадного их  ждала полицейская карета,  впрочем,  перед домом
стояла не одна,  а целых три кареты. Землячка посмотрела вдоль переулка - по
противоположной стороне неторопливо шла Лизочка Леви.
 "Как  удачно,  что  она  задержалась,  -  подумала  Землячка -  Появись
жандармы получасом позже, какие ценные документы попали бы к ним в руки!"
 - Пожалуйте, - поторопил ее один из жандармов.
 Землячка стала на подножку кареты,  жандарм вежливо ее подсадил, дверца
захлопнулась,   солдат  на  козлах  крикнул,   лошади  понеслись,  и  карета
промчалась мимо Лизочки,  старавшейся не  спешить,  чтоб не привлечь к  себе
внимания.


 Полиция

 Сущевская полицейская часть.
 - Выходите!
 Она выходит из кареты и останавливается перед тяжелой дверью.
 Ее вводят через караульное помещение во двор.
 В  глубине  -  тюремный корпус  с  зарешеченными окнами.  Узкий  темный
коридор, обитая железом дверь с глазком для наблюдения.
 Дежурный надзиратель отпирает замок.
 - Прошу.
 В камере какая-то женщина...
 Обычная  тюремная  камера.  Голые  стены,  сводчатый  потолок,  окно  с
решеткой, пол из каменных плит, две железные койки.
 Землячка входит, и дверь захлопывается.
 Кого послала ей  судьба делить одиночество?  Боже мой,  да  ведь она ее
знает!  Это  Генкина,  мать  Ольги Генкиной,  зверски убитой в  прошлом году
черносотенцами в Иваново-Вознесенске.
 Землячка встречалась и  с  Ольгой и  с ее матерью.  Ольга была невестой
Ярославского,  они  собирались пожениться -  и  вдруг такая страшная,  такая
безжалостная смерть...
 Мать Ольги не  была ни членом партии,  ни революционеркой,  не очень-то
разбиралась в  революционных делах,  просто была  матерью своей  дочери.  Но
после  гибели Ольги сказала,  что  будет помогать революционерам.  В  память
дочери.  Не  позволила горю  сломить себя.  "Я  ничего  не  понимаю в  ваших
теориях,  -  говорила она,  - но я буду помогать товарищам моей дочери всем,
чем  смогу".  И  она действительно оказывала революционерам множество услуг:
налаживала явки, носила передачи, доставала деньги.
 Землячка подошла к ней.
 - Розочка!
 - Т-с-с...  -  Землячка отрицательно помотала головой.  -  Не называйте
меня.
 - Когда? - спросила Генкина.
 - Только что.
 - Что-нибудь серьезное?
 - Да.
 Генкина прижала к себе Землячку.
 - А вас за что? - спросила она Генкину.
 - Да  ни  за что,  -  ответила та.  -  Взяли у  меня на квартире одного
человека, я сказала, что даже не знаю его. Выпустят через несколько дней.
 Они  заговорили о  тюрьме.  Пожилая  добрая  женщина,  не  искушенная в
революционных делах,  и  профессиональная революционерка,  не  имеющая права
говорить о своей работе.
 Землячка расспрашивала свою соседку по камере о порядках, установленных
в Сущевской части, о надзирателях, о передачах.
 - А какой здесь врач? - поинтересовалась Землячка.
 - Приличный человек,  -  сказала Генкина. - До ареста я передавала сюда
через него письма.
 К  помощи врачей Землячка прибегала в  затруднительных случаях не  один
раз;  большей частью  это  оказывались порядочные люди,  по  характеру своей
профессии они  видят немало человеческого горя  и  неплохо разбираются,  кто
прав и  кто не прав в  этом мире,  -  поэтому-то для нее так важен был ответ
Генкиной.
 Она и вправду чувствовала,  что ее лихорадит. Быть может, тому виной ее
нервное состояние,  а быть может, снова давал себя знать туберкулез, который
она нажила еще в Киевской тюрьме.
 Она подошла к двери, постучала, глазок тут же приоткрылся.
 - Вам чего?
 - Доктора, - попросила Землячка. - Голова болит, кашляю, простудилась.
 В  Сущевской части содержались только подследственные,  поэтому режим в
ней  был мягче и  к  просьбам заключенных относились снисходительнее,  чем в
обычных тюрьмах.
 Надзиратель загромыхал замком, приоткрыл дверь.
 - Это вам доктора?
 - Мне.
 - Можно,  -  сказал надзиратель.  - Они у нас тут же при части во дворе
квартируют. Иногда к нам очень даже приличных господ привозят...
 Он  бросил  пытливый  взгляд  на  Землячку,  покачал  головой  и  опять
загромыхал замком.
 Врач не заставил себя ждать.  Это был сухонький старичок,  привыкший за
время своей службы при полиции ко всяким оказиям.
 - Чем могу служить?
 - Боюсь,  обострился туберкулезный процесс,  - пожаловалась Землячка. -
Нельзя ли пригласить ко мне моего врача, я оплачу визит...
 В  те  времена  дамы  были  стеснительны  сверх  меры,  многие  из  них
стеснялись раздеваться перед  врачами-мужчинами,  врачи  нередко осматривали
своих пациенток в  присутствии мужей и  выслушивали через рубашку,  так  что
просьба Землячки прозвучала вполне естественно.
 Перед доктором находилась очень приличная дама, она не просила его ни о
чем предосудительном.
 - Какого же врача вы желаете?
 - Марию Николаевну Успенскую.
 Землячка назвала не  того врача,  какой ей  был нужен,  она действовала
осмотрительно. Мария Николаевна Успенская достаточно известный врач и добрый
человек.  Она не связана с большевиками,  и репутация ее безупречна.  Должна
быть безупречна с  точки зрения полиции.  Раз или два Землячка встречалась с
ней и могла рассчитывать, что та выполнит просьбу.
 Успенская появилась под  вечер  в  сопровождении полицейского врача,  и
тот, не желая стеснять даму при осмотре, деликатно остался в коридоре.
 Успенская помнила Землячку в  лицо  -  ее  запоминали все,  кто  с  нею
встречался,  -  хотя вряд ли  помнила фамилию,  под которой Землячка была ей
представлена.
 Она напрягла память.
 - Мы с вами встречались...
 - Совершенно верно, у Лидии Михайловны.
 - Я могу быть вам чем-нибудь полезна?
 - Иначе я не стала бы вас беспокоить.
 - Вы больны? Или у вас... еще что-нибудь?
 - Вы  не  ошиблись,  я  хочу  попросить вас  сегодня же  отыскать Лидию
Михайловну и передать, чтобы она завтра повидалась со мной.
 Лидия Михайловна Катенина тоже  врач,  но  кроме того  она  личный друг
Землячки, член партии.
 Успенская больше  не  расспрашивала,  она  догадывалась,  что  Катенина
связана с революционным движением.
 Выслушала больную,  выстукала, выписала рецепты, отдала их полицейскому
врачу, ушла...
 Весь  вечер Генкина рассказывала Землячке о  своей Оле,  интересовалась
Ярославским - не слышала ли чего Землячка о нем, где он сейчас, что с ним.
 Землячка призналась, что была арестована вместе с Ярославским.
 Генкина взволновалась.
 - Так он, вероятно, тоже здесь?
 - Вероятно.
 - А вы умеете перестукиваться?
 Землячка научилась перестукиваться еще в Киевской тюрьме, но, увы, одна
стена молчала,  а с другой стороны ответили бессмысленным непонятным стуком.
Приходилось придумывать что-то другое.
 Поздно  вечером  Землячку вызвали  на  допрос.  Допрашивал все  тот  же
жандармский ротмистр, который арестовал ее.
 - Советую не  отягощать своего положения бессмысленным запирательством,
- начал он допрос стереотипной фразой.  - Нам все известно. Известно, что вы
являетесь  одним   из   руководителей  военной  большевистской  организации,
известно, что в квартире Калантаровой была назначена конференция...
 Да,  он знал многое,  без провокатора тут дело не обошлось, но Землячка
решила ни в чем не сознаваться, не выдавать ни себя, ни товарищей.
 - Госпожа Берлин, ведь нам все известно!
 - Но я не Берлин, а Осмоловская.
 - Смешно!
 Ротмистр извлек из стола фотографию.
 - Вот снимок, поступивший к нам из Киевского охранного отделения.
 Да,  это ее снимок, трудно отрицать очевидное, но она отрицает, чувство
юмора не покидало ее никогда.
 - Случайное сходство.
 - До такой степени?
 - Вы видели снимки Собинова?
 - Артиста?
 - Так вот, к примеру, вы и Собинов - совершеннейшие двойники.
 Ротмистр польщен,  он  не  так красив,  как Собинов,  но оспаривать это
утверждение не хочет.
 - Вы можете упорствовать,  госпожа Берлин, но скамьи подсудимых по делу
военной организации вам не избежать.
 Это первый,  предварительный,  поверхностный допрос,  настоящие допросы
начнутся после перевода в тюрьму.
 Ночью Землячка раздумывала о  том,  что  им,  арестованным большевикам,
предпринять. Бежать! Связаться с другими арестованными и бежать!
 За  себя она не  боялась,  она слова ни  о  чем не проронит,  ее больше
тревожит  судьба  товарищей.  После  разгрома  Декабрьского восстания каждый
человек на  счету,  и  еще  больше  ее  тревожит судьба военной организации.
Начнутся  допросы,  примутся  копаться во  всех  подробностях,  доберутся до
солдат, с таким трудом вовлеченных в движение, до офицеров...
 Под  утро она попыталась заснуть,  чувство самодисциплины развивалось у
нее  год от  году,  оно присуще профессиональным революционерам:  надо есть,
спать,  избегать болезней,  чтобы  сохранить силы,  всегда  быть  готовым  к
борьбе.
 Ее разбудила Генкина.
 - Розочка, у вас есть рубль?
 Только что принесли чаю и хлеба,  и надзиратель распахнул дверь,  чтобы
проветрить камеру.
 Фамилия  его  Овчинников,   по  словам  Генкиной,   он  один  из  самых
добродушных надзирателей.
 Рубль сослужил свою службу. Да, шестерых мужчин привезли в часть вскоре
после появления Землячки,  они помещены вместе в  угловой камере,  им  можно
отнести записку и передать от них ответ.  Землячка набросала несколько строк
и уже через четверть часа получила ответ Ярославского.
 Минут через двадцать надзиратель пришел за Землячкой.
 - Что ж вы не сказали, барышня, что там ваш жених? Выходите. Выпущу его
на минуту в коридор, будто веду в туалет.
 Умению за две-три минуты сказать самое существенное, не тратить времени
на пустые слова, ее тоже научил тюремный опыт. Она не знала, кто назвался ее
женихом,  но им оказался Ярославский.  Бежать?  Да,  бежать.  Обязательно до
того, как их переведут в тюрьму. Надо обеспечить себе помощь с воли. Достать
денег...
 Надзиратель подошел к ним.
 - Пора.  Вот-вот появится начальство.  -  Он деликатно отвернулся. - Да
поцелуйтесь, я не буду смотреть...
 Но они так и не поцеловались.


 Побег

 Теперь следовало ждать появления Катениной -  в  том,  что Успенская ее
разыщет,  Землячка не  сомневалась,  а  уж  Катенина наверняка что-нибудь да
предпримет.
 Около полудня Генкину и Землячку повели на прогулку.
 Двор,  просторный и  скучный,  тянулся куда-то в  глубину -  там стояли
флигели, где квартировали служащие полицейского участка.
 У входа в караульное помещение сидел городовой. Надзиратель вывел своих
подопечных и тоже подсел к городовому. По двору сновали служащие.
 - Разговаривать  запрещается,  -  сказал  надзиратель.  -  Вы  гуляйте,
гуляйте.
 Землячка  медленно  прохаживалась вдоль  стены  по  двору,  вымощенному
каменными плитами.  Так она ходила минут десять, когда из караулки окликнули
городового,  тот подошел к двери,  кто-то что-то ему сказал -  и вдруг из-за
двери показалась Катенина.
 - К вам с передачей, - позвал городовой Землячку.
 Милая Лидия Михайловна!
 - Я тут принесла тебе котлет,  печенья,  -  быстро произнесла Катенина,
обращаясь к  Землячке на  "ты",  хотя в  обычной жизни они обращались друг к
другу  на  "вы".  -  Может  быть,  тебе  нужно что-нибудь из  белья?  -  Она
оглянулась на городового.  - Ты знаешь, у меня такие неприятности с мужем...
- Это уже специально для городового. - Он меня так ревнует...
 Она понизила голос,  повлекла Землячку в сторону -  случайные слушатели
должны думать, что далее последует рассказ о каких-то интимных делах.
 Они  стояли  в  стороне,  и  Катенина  возбужденно и  непрерывно что-то
говорила и говорила,  сама не слушая себя, а Землячка шепотом, как бы утешая
Катенину, давала ей свои указания:
 - Мы  должны бежать.  В  самые ближайшие дни.  Пока нас  не  перевели в
тюрьму.  Нужны деньги,  пилки,  план окружающей местности.  Надо подготовить
надежные квартиры.  Для  меня принесите платье.  Понаряднее.  Шляпу,  вуаль,
перчатки. Полагаюсь на вас, Лидия Михайловна. Вы сумеете это организовать.
 - Да,  да,  да,  я ему все скажу, - отвечала Катенина, время от времени
повышая голос,  чтобы ее слышали во дворе.  -  Он не посмеет... Эти безумные
подозрения...
 Все  шло  как нельзя лучше,  приятельницы расстались,  вполне довольные
друг  другом,  как,  впрочем,  довольны были  и  городовой,  и  надзиратель,
получившие свои чаевые.
 Землячка знала -  на Лидию Михайловну можно положиться, она верный член
партии.
 Землячка трудно сходилась с людьми, не заводила с ними личных отношений
- дело, дело, она признавала лишь деловые связи - Катенина одна из немногих,
для кого открыто сердце Землячки,  и Катенина знала,  какое это сердце, и не
было,  кажется,  жертвы, какой бы она не принесла, чтобы облегчить положение
своего строгого друга.
 Землячка понимала и ценила это.
 "Спасибо,  родная,  за  всю  вашу ласку,  -  писала она в  начале этого
трудного года Лидии Михайловне, - за все хорошее, что вы всегда даете мне".
 В  тот же  день Катенина пошла по дворам,  расположенным по соседству с
Сущевской частью. В одном из дворов нарвалась даже на неприятность.
 Она стояла и  посматривала на забор -  высокий ли,  легко ли через него
перелезть,  и тут какая-то женщина вынырнула из-под развешанного на веревках
белья.
 - Вам кого, барышня?
 Катенина растерялась.
 - Лучинкины здесь живут? - выпалили она первую пришедшую на ум фамилию.
 Женщина подозрительно ее оглядела.
 - Нету у нас таких...  Шляются тут,  прости,  господи, всякие, а потом,
смотришь, и пропало белье.
 Пришлось Катениной уйти, так и не рассмотрев хорошенько забора.
 Нет, не женское это дело - бродить по дворам!
 Она пошла к Терехову - для того, чтобы снять план какой-либо местности,
он  подходил более всего:  он  не  только член  РСДРП,  большевик,  активный
участник подполья и вооруженного восстания, но и студент Межевого института.
 - Павел  Григорьевич,   нужно  снять  план  местности,   примыкающей  к
Сущевской части,  -  попросила она его.  -  Есть такое поручение. Сказать от
кого?
 - Не надо, - ответил Терехов. - Я вам вполне доверяю, Лидия Михайловна.
 Он тут же ушел из дому и меньше чем за сутки обследовал всю Селезневку,
а на другой день Ярославский уже нашел этот план в коробке с мармеладом.
 Побег наметили на пасху,  это самые удобные дни -  много пьяных,  много
бесцельно шатающихся прохожих,  да  и  в  самом участке полицейские тоже  не
обделят себя водкой.
 Арестованных  должны  перевести  в  тюрьму,   но  пока  шло  оформление
перевода,  прокуратура решила не  тянуть -  очень уж соблазнительно было для
служителей  Фемиды  поскорее  посадить  на  скамью  подсудимых руководителей
военной большевистской организации,  дело  должно было окончиться каторжными
приговорами.
 Поэтому  следствие по  делу  военной  организации большевиков началось,
когда арестованные еще сидели в Сущевской полицейской части.
 Подследственных то и дело вызывали на допросы -  Ярославского, Клопова,
Землячку...
 Ротмистр Миронов допрашивал ее  по  нескольку часов кряду;  он  бывал и
вежлив,  и  резок,  и перемены в его обращении не производили впечатления на
подследственную Берлин,  она  оставалась верна  себе  и,  вопреки  очевидным
фактам, упрямо утверждала, что она - Осмоловская.
 В  интересах  арестованных  было  затягивать  следствие  -  чем  больше
проволочек, тем больше времени для подготовки побега.
 Однако следовало поторопиться: из Сущевской полицейской части вырваться
трудно, а из тюрьмы и совсем невозможно.
 Записки,  а иногда встречи с товарищами позволяли Землячке быть в курсе
того, что происходило в мужской камере, а там деятельно готовились к побегу.
 Были  подготовлены  квартиры,  найдены  деньги,  изготовлены  паспорта.
Терехов  еще  раз  обследовал прилегающую к  полицейскому участку местность.
Катенина собиралась печь куличи.
 В  предпраздничные дни в  полицейскую часть поступало много передач для
арестованных,  это не  только не возбранялось,  но и  поощрялось.  Арестанты
побогаче щедро делились полученными яствами с надзирателями и городовыми,  а
победнее  не  осмеливались протестовать,  когда  тюремные  служащие отбирали
что-нибудь из  их передач для себя.  Поэтому на пасху разрешалось передавать
даже спиртные напитки.
 - Лидия  Михайловна,  голубчик,  побольше вина,  -  наказывала Землячка
Катениной.  - Сердобольные купцы навезут для арестантов и еды, и выпивки, но
добавить  никогда  не  мешает.   Перед  пасхой  тюрьма  при  части  завалена
передачами,  осматривают  и  проверяют  не  слишком  строго,  особенно  если
делятся.
 Пасхальную ночь  праздновали в  тюрьме не  менее шумно,  чем  на  воле.
Хватало и  водки,  и  вина.  Еще с  вечера надзиратели собирались небольшими
компаниями, готовились разговляться прямо на посту, в тюрьме.
 Ночью в камеру к Землячке заглянул надзиратель Овчинников.
 - Барышня!   -   позвал  он   ее.   -   С   вами  женишок  ваш   желает
похристосоваться.
 Он был навеселе и потому особенно добродушен.
 Землячка вышла в коридор, там уже стоял Ярославский.
 - Отойдите в  уголок,  только ненадолго,  -  сказал Овчинников.  -  А я
посторожу.
 Тускло светила лампочка,  от  стен пахло масляной краской,  из-за  окон
наплывал благовест.
 - Розалия Самойловна,  побег намечен на  первый день  пасхи,  -  быстро
сказал Ярославский.  -  Самый разгул,  в  тюрьме все перепьются,  и в городе
пьяных  видимо-невидимо,   как-нибудь  уж  постараемся  устроить,  чтоб  вас
выпустили из камеры.
 - Нет,  я  не  побегу  с  вами,  -  решительно  отказалась Землячка.  -
Присутствие женщины привлечет к  вам внимание,  да и стеснять буду я вас при
побеге.
 - Но мы не можем вас оставить, - запротестовал Ярославский. - Тем более
что суд состоится, даже если вы одна окажетесь на скамье подсудимых.
 - Я уйду,  у меня тоже все подготовлено, - уверенно сказала Землячка. -
Но вместе с вами уходить мне не следует.
 Ярославский пожал плечами.  Землячка всегда категорична,  ее невозможно
переубедить, если она приняла решение. Он только еще раз предупредил:
 - Но  помните,   уйти  вам  необходимо,  этого  требуют  интересы  всей
организации.
 - Я все знаю, - согласилась Землячка. - Однако поймите, я не вписываюсь
в ваш ансамбль.
 Тут их сторож позвякал ключа