атаку - гонят белоказаков...
 Политработники говорят одно, а шептуны другое. Шептунов тоже достаточно
в армии.  Среди  командиров  есть и бывшие офицеры,  и эсеры. Особенно много
говорят эсеры. Землячка знает, на кого они надеются.
 И  вот  он  -  результат эсеровских речей.  Запасная бригада  поднимает
мятеж. Арестовали всех коммунистов, объявили, что не пойдут на фронт.
 Услышав о мятеже, она отправилась к мятежникам.
 - Розалия Самойловна,  вам нельзя этого делать,  -  останавливали ее. -
Разорвут.  Опять буча из-за сапог.  Попадись им Кранц - растерзают. Говорят,
продают наши сапоги на сторону...
 - Ничего.  - Розалия Самойловна хитро поджала губы. - Попробую проявить
смелость, отправлюсь в стан противника и принесу голову Олоферна.
 Она  не  позволяла  себя  сопровождать.   Никому.  Даже  пистолет  свой
оставила, сунула в ящик стола и заперла на ключ.
 Ее встретили почти так,  как предсказывали в политотделе. Оскорблять не
оскорбляли,   но  Кранца  поминали  через  каждые  два  слова.  Говорили  об
изменниках, находящихся в штабе армии.
 Землячка отвечала, как всегда, она училась этому у Ленина: народу нужно
говорить только правду. Народ все поймет, народ не прощает обмана.
 - Бездельников я не оправдываю. Кранца мы снимем.
 "Не прошло и  трех часов..."  -  писала Землячка.  В  течение этих трех
часов она разговаривала с мятежниками, била по эсерам ленинскими словами и в
результате - "масса... разоружила шайку и освободила коммунистов".
 Даже  дезертиры,  прибывшие накануне в  бригаду,  поддержали начальника
политотдела.
 В такой армии можно работать и сражаться!
 В  марте  1919  года  Землячка провела неделю в  Москве,  участвовала в
работе  Восьмого съезда  партии.  На  съезде  Землячка примкнула к  "военной
оппозиции".
 Ленин    доказывал    необходимость    создания    мощной    регулярной
рабоче-крестьянской  армии,   проникнутой  сознанием   строжайшей   железной
дисциплины.
 Казалось бы, о чем спорить!
 Однако споры возникли - споры жестокие, страстные...
 Нарком по военным делам Троцкий хотел поставить армию вне политики,  он
пренебрежительно относился к политработникам,  направленным партией в армию,
и  преклонялся перед  военными специалистами,  пришедшими из  старой царской
армии,  не  хотел видеть,  что  часть их,  хоть  и  служит в  Красной Армии,
враждебно относится к Советской власти.
 Бывшие "левые коммунисты", а вместе с ними и некоторые другие партийные
работники,  борясь против искривления Троцким военной политики партии, впали
в  другую  крайность  -  стали  защищать  пережитки  партизанщины,  отрицали
необходимость единоначалия,  стояли за добровольческую армию, управляемую на
коллективных началах.  Эти  ошибочные  взгляды  разделяла  и  Землячка.  Она
участвовала в спорах, с обычной прямотой выражала свое недовольство Троцким,
но  сама  плохо представляла себе,  какой же  должна быть армия в  Советском
государстве.
 Ленин не  один раз  выступал на  съезде по  военному вопросу,  убеждал,
доказывал и - убедил!
 Съезд единогласно принял предложенное Лениным решение,  направленное на
укрепление армии.
 "Мы пришли к единодушному решению по вопросу военному,  - говорил Ленин
при закрытии съезда.  -  Как ни велики казались вначале разногласия,  как ни
разноречивы  были   мнения   многих  товарищей,   с   полной  откровенностью
высказавшихся здесь о недостатках нашей военной политики,  - нам чрезвычайно
легко  удалось в  комиссии прийти к  решению абсолютно единогласному,  и  мы
уйдем с  этого съезда уверенные,  что  наш главный защитник,  Красная Армия,
ради которой вся  страна приносит такие неисчислимые жертвы,  -  что  она во
всех членах съезда, во всех членах партии встретит самых горячих, беззаветно
преданных ей помощников, руководителей, друзей и сотрудников".
 Землячка вернулась на  фронт,  но сразу по приезде над ее головой стали
сгущаться тучи  Реввоенсовет Южного  фронта не  жаловал Землячку.  Не  весь,
конечно,  но  для Землячки не  было секретом,  кто именно недолюбливает ее в
Реввоенсовете.
 Член  Военного совета  фронта  Смилга  обозвал  политработников Восьмой
армии "левой бандой"...
 И  с  каким  удовольствием это  выражение подхватили в  штабных  кругах
Южфронта!
 Еще  бы,  политработники и  красноармейцы жили  в  Восьмой армии  общей
жизнью,  укрывались в походах одной шинелью и суп ели из одного котелка. "Не
отдаляться от массы, находиться в массе, жить интересами массы", - требовала
Землячка от коммунистов.
 Сама она не  пользовалась никакими льготами и  преимуществами и  строго
преследовала все  попытки тех  или иных работников армии улучшить свою жизнь
за счет солдат.
 Но этот демократизм претил кое-кому в Реввоенсовете фронта.
 Землячка  знала  -  кому.  Прежде  всего  Сокольникову и  Колегаеву.  С
Сокольниковым у нее старые счеты.  Они начались еще до революции. Он вилял в
дни  Циммервальда,  трусил выступать в  поддержку Ленина,  когда тот  громил
шовинистов на  Циммервальдской конференции,  колебался в  дни Бреста,  да  и
теперь тянет волынку с  подавлением казацких восстаний,  действует более чем
нерешительно, а по мнению Землячки - даже преступно.
 А что касается Колегаева, он хоть и отмежевался от эсеров, объявил себя
"революционным коммунистом",  но эсеровская закваска в нем так и бродит, как
был, так и остался эсером.
 Оба они знают, с какой настороженностью относится к ним Землячка, вот и
мечут в  нее громы и  молнии,  для них,  конечно,  лучше всего убрать ее  из
армии.
 "Не  дамское  это  дело  -  война,  -  передали  как-то  Землячке слова
Сокольникова.   -   Ехала  бы  обратно  в  Москву  руководить  какими-нибудь
прачечными и парикмахерскими".
 Они давно убедили бы  Троцкого отозвать ее  из  армии,  да только Ленин
держится иного мнения.


 Хлеб и дети

 В   тот   день   политотдел  расположился  в   Касторной.   Большинство
политработников находилось в воинских частях,  на передовой линии фронта, да
и  сама Землячка часто выезжала на  фронт,  инструкции и  циркуляры не могли
подменить живого общения с людьми.
 Канцелярия разместилась в  школе.  Временное обиталище на  два-три дня.
Восьмая армия отступала, сдерживая натиск деникинцев.
 Сотрудники отдела сдвинули в большом классе парты, взгромоздили их одна
на  другую,  из  соседних классов втащили столы,  поставили пишущие машинки,
разложили папки с делами.  Не прошло и часа,  как походная канцелярия обрела
свой обычный вид.
 Начальнику отвели учительскую,  приволокли откуда-то диван,  два стула,
окно  занавесили неизвестно откуда  взятой  скатертью,  создали "уют";  сама
Землячка никогда не думала о  себе,  и  те,  кто наблюдал ее изо дня в день,
жалели  своего  начальника  и  по  мере  возможности пытались  облегчить  ее
существование.
 Все  последние дни  Землячка особенно нервничала,  она  знала,  что  ее
откомандировывают, Сокольников и Смилга добились своего, приказ есть приказ,
приходилось подчиниться,  и  некому было сказать,  с  каким чувством острого
сожаления покидает Землячка армию.
 Шел восьмой час вечера,  закат еще догорал,  и августовский вечер дышал
солнечным зноем.  Землячка только что вернулась со  станции.  Политработники
обнаружили на  элеваторе  большое  количество зерна.  Не  оставлять  же  его
деникинцам!  Пришлось направить на  станцию батальон пехоты,  чтобы  грузить
зерно в вагоны. Это же хлеб, хлеб!
 Землячка вошла в учительскую и распахнула окно.  Пахло полынью, хлебом,
пылью,   доносились  женские  голоса,   в  палисаднике  кто-то  тренькал  на
балалайке, ничто не напоминало о войне.
 В комнату без стука вошел Саша Якимов.
 Он  попал  в  армию  по  комсомольской  мобилизации,  хрупкий,  нежный,
розовощекий,  хорошо, если ему было семнадцать лет, и Землячка пожалела его,
оставила при политотделе,  хотя сам он просил отправить его на передовую;  в
политотделе он был и писарем,  и завхозом, и караульную службу нес наравне с
другими красноармейцами.
 - Ужинать будете, Розалия Самойловна? - спросил Саша и поставил на стол
крынку с молоком.
 Землячка до того устала, что не хотелось ни есть, ни разговаривать.
 - Ты иди, иди, Саша, - отпустила она его, садясь на диван. - Спасибо. Я
потом...
 Лучше всего попытаться заснуть,  забыться хоть на час-другой,  но ей не
до сна,  не могла она примириться с тем,  что ее отзывают из армии. Тут не в
самолюбии дело -  она сознавала,  что нужна армии,  что ее  место на фронте,
сознание этого не давало ей покоя... Надо писать, настаивать, требовать.
 К  кому  она  могла обратиться?  Существовал лишь  один  адрес,  только
Центральному Комитету партии могла она сказать все, как есть.
 Землячка села за стол,  придвинула чернильницу, взяла ручку и принялась
выкладывать на бумаге все, что знала о горестном и мужественном пути Восьмой
армии.
 Вспоминала и писала, задумывалась и писала, негодовала и писала...
 И в тот момент, когда она принялась писать о перебоях в снабжении армии
обмундированием, о том, как из армии отозвали старого большевика Сапожникова
и  прислали на его место болтуна и  хвастуна Кранца,  в  дверь постучали,  и
перед Землячкой появился Кранц.
 Легок на помине!
 - Разрешите, товарищ начальник политотдела?
 Как всегда подтянутый,  в неизменном кожаном обмундировании: и фуражка,
и  куртка,  и  галифе,  и  сапоги -  все  сшито из  мягкого отличного хрома,
тщательно выбритый, он, вероятно, считает себя неотразимым.
 - Откуда вы?  -  удивилась Землячка. - По-моему, вы должны эвакуировать
Воронеж?
 - Так точно,  эвакуация идет полным ходом, - заверил ее Кранц. - Но я к
вам.
 - Ко мне?
 - Лично к вам,  -  Кранц помедлил и прочувствованно произнес: - Розалия
Самойловна!
 Землячка  прищурилась,  она  не  любила,  когда  к  ней  обращались  по
имени-отчеству, это разрешалось только самым близким помощникам.
 - Садитесь, - пригласила она своего посетителя и подчеркнуто официально
сказала: - Не отвлекайтесь, я слушаю вас, товарищ Кранц.
 Но он медлил, почему-то медлил начать разговор, ради которого явился.
 - Не знаю, известно ли вам, но в штабе фронта подготовлен приказ о моем
снятии,  -  решился он наконец высказаться.  - Я бьюсь как рыба об лед, а на
меня вешают всех собак.
 Так вот с чем он пришел!
 - Но ведь со снабжением у нас...
 - Что со снабжением?  -  перебил ее Кранц. - Я одеваю, я обуваю, я всех
кормлю, но никто этого не замечает!
 - Вы одеваете командный состав,  Кранц,  - сухо возразила Землячка. - А
следовало бы подумать о красноармейцах.
 - Но зачем приказ? Все можно исправить!
 - Подождите,  Кранц,  -  остановила  его  Землячка.  -  Это  я  просила
отстранить вас от работы.
 Он не мог этого не знать.  Землячка не раз жаловалась на Кранца, однако
он делает вид, что ему об этом не известно.
 - Вы  же  для всех нас в  армии,  как родная мать,  -  жалобно протянул
Кранц. - Стоит вам замолвить слово, и все образуется.
 Землячка это  великолепно знает,  у  него  в  штабе  фронта  достаточно
дружков -  тому устроил куртку,  тому сапоги, и достаточно Землячке пожалеть
бездельника, как с помощью дружков он сухим выйдет из воды.
 - Вас судить,  судить надо, Кранц, - неумолимо произносит Землячка. - А
вы хотите, чтобы вам было по-прежнему доверено снабжение армии.
 - Дайте мне любое поручение,  проверьте меня!  - восклицает Кранц. - Вы
увидите, на что я способен...
 Землячка уже знает,  на  что способен Кранц,  и  ей  совсем не  хочется
торговаться с этим навязчивым субъектом.
 На выручку ей приходит непредвиденный случай.
 За окном - хор детских голосов:

 Дети, в школу собирайтесь,
 Петушок пропел давно,
 Попроворней одевайтесь,
 Смотрит солнышко в окно!

 - Это еще что такое? - удивляется Землячка, высовываясь из окна.
 На  дороге перед  школой стоят,  дружно взявшись за  руки,  выстроенные
попарно дети и знай себе поют,  ни на что не обращая внимания.  Все мал мала
меньше, все одеты в серые холщовые костюмчики, и все, по-видимому, чувствуют
себя весьма непринужденно.
 Очень  уж  необычно  появление  этих  детей  в  такое  время  на  улице
прифронтового поселка.
 Дети же продолжают петь:

 Человек, и зверь, и пташка,
 Все берутся за дела,
 С ношей тащится букашка,
 За медком летит пчела...

 За дверью слышно низкое цыганское контральто:
 - Лишние церемонии ни к чему, цыпа моя...
 Дверь  распахивается и  в  комнату вплывает низенькая толстая женщина с
багровым лицом и в длинном пальто, перешитом из солдатской шинели.
 - Ну как?  -  тут же спрашивает она, указывая двойным своим подбородком
за окно.
 - Что - как? - не очень уверенно переспрашивает Землячка.
 - Хорошо поют мои деточки?
 - Отвратительно!  -  восклицает Землячка.  -  Откуда  они  взялись?  Из
какой-нибудь колонии? Почему очутились здесь? И что вам от меня нужно?
 Но женщину все это обилие вопросов нисколько не смущает.
 - Я к вам, как женщина к женщине, - говорит она в ответ.
 Как женщина к женщине...
 Так  к  Землячке  не  обращались  никогда,  меньше  всего  она  склонна
вспоминать, что она женщина, характер у нее мужской, должность мужская.
 - Садитесь, - строго говорит Землячка. - Кто вы такая?
 - Пузырева,  -  представляется  незнакомка.  -  Директор  Феодосийского
приюта для сирот.
 Землячка изумляется:
 - Фе-о-до-сий-ско-го?..
 - А что вы удивляетесь?
 Конечно, можно бы и не удивляться, на войне чего только не бывает.
 К  концу  империалистической войны на  юге  собралось много осиротевших
детей, и несколько феодосийских филантропов создали для сирот приют. Средств
было  мало,  приют был  небольшой,  но  все-таки  трем десяткам детей как-то
облегчал жизнь. Началась гражданская война. Крым оккупировали белогвардейцы.
В конце концов их внимание привлек и приют. Однажды перед Пузыревой появился
офицер.
 "Военное    командование    намерено    эвакуировать   детей    русской
национальности в  Севастополь.  Не  исключено,  что  их  эвакуируют даже  за
пределы  Российской империи".  -  "А  остальные?"  -  спросила Пузырева.  "С
остальными поступят по закону".
 - А у меня всякие дети,  и русские,  и евреи,  и татары,  и караимы,  -
рассказывала  Пузырева.   -   А  что  значит  "по  закону",  мы  уже  знаем.
Врангелевцам ничего не стоило,  например,  утопить караимов, как котят... Мы
убежали.
 - То есть как убежали? - опять изумилась Землячка.
 - Уж  очень  жалко  стало детей,  уговорила нянечек,  собрала кое-какие
вещички и увела детей из города.
 - Куда?
 - Сперва во Владиславовку, потом в Старый Крым, оттуда в Джанкой...
 - А потом?
 - Потом добрались до Бердянска.
 - Так и путешествуете?
 - Так и путешествуем.
 - А конечная цель?
 - Добраться до Москвы,  что ли. Я слыхала, Ленин очень хорошо относится
к детям.
 - И как же думаете добраться?
 - Мир не без добрых людей.
 Ответы Пузыревой обезоруживали Землячку,  о  своем путешествии с детьми
она рассказывала с подкупающей наивностью.
 Это была целая эпопея.  Ночевки в чужих хатах,  D сараях, под навесами.
Сбор милостыни.  Иногда оскорбления и угрозы, потому что бродячий этот приют
мешал  решительно всем.  Так,  кочуя  от  деревни к  деревне,  от  поселка к
поселку, от станции к станции и упорно стремясь на север, где поездом, а где
и пешком, Пузырева добралась со своими детьми до Касторной.
 - А где вы остановились?
 - Нигде.
 - Значит, весь приют у меня под окном?
 - Весь.
 - А где же ваши нянечки?
 - Разбежались.
 - А как же вы намереваетесь двигаться дальше?
 - Как бог даст.
 - Гм...
 Не до приюта Землячке, решительно не до него!
 - А ко мне зачем пришли?
 - Как  женщина к  женщине.  Услыхала на  станции,  что  солдатами здесь
командует женщина,  и  решила,  что вы поймете меня.  Говорят,  вы в Красной
Армии такая же авторитетная, как у Махно атаманша Маруся...
 - Помолчите!
 Только этого не хватало, чтоб ее сравнивали с какой-то бандиткой!
 Кранц видел, Землячка сердится, и решил прийти ей на помощь.
 - Разрешите мне?
 - Что?
 - Я отведу детей.
 - Куда?
 - Куда-нибудь.
 Землячка уставилась на Кранца.
 - Вы весь в  этом ответе,  Кранц.  Куда-нибудь и как-нибудь.  Дайте мне
подумать. Это же дети, их нельзя как-нибудь...
 Но времени на долгие раздумья не было.
 - Саша!  -  позвала Землячка Якимова.  -  Пересчитай детей,  и  пусть в
канцелярии  выпишут  мандат  на   имя  Якимова  и   Кранца.   Вы  их  будете
сопровождать.
 Кранц резко повернулся к Землячке.
 - Товарищ начальник политотдела...
 Но Землячка его не слушала.
 - Якимова и Кранца, - повторила она. - И быстро возвращайся сюда...
 Якимов исчез, он выполнял приказы без лишних слов.
 - Но я не могу, - взмолился Кранц. - Я подчиняюсь штабу...
 - Не тревожьтесь.  Я позвоню в штаб,  сообщу,  что выполняете поручение
политотдела.  Поедете с  детьми до первого большого города и постараетесь их
устроить.  Хоть до Тамбова,  хоть до Рязани, а нет, так и до самой Москвы. И
помните: за детей вы отвечаете головой.
 Кранц то бледнел,  то краснел, ехать с детьми для него нож острый, но и
Землячке перечить не решался.
 Он все-таки рискнул:
 - Я не поеду...
 - Тогда прямым ходом отправляйтесь в трибунал!
 Саша Якимов стоял уже перед Землячкой, подал на подпись мандат.
 - Сколько детей?
 - Двадцать семь.
 Она подписала, поднялась.
 - Соберись, Саша, догонишь нас на улице. Товарищ Пузырева, пошли.
 Не глядя на Кранца,  вышла с Пузыревой на улицу,  и тот после минутного
колебания уныло потащился за ними.
 Хор  уже распался,  дети сидели на  травке,  росшей по  обочине дороги,
играли в пятнашки, а самые маленькие пристраивались спать в канаве.
 - Дети!  -  воскликнула Землячка и  запнулась;  она  не  знала,  что им
сказать,  как с ними разговаривать,  вот когда она почувствовала свою полную
беспомощность.  - Товарищ Пузырева... Организуйте их как-нибудь, не ночевать
же им здесь.
 Толстая женщина в солдатской шинели снова выступила на авансцену.
 - Паршивцы!   -  крикнула  Пузырева,  сменив  контральто  на  визгливый
дискант. - Жрать хотите?
 Дети тотчас окружили Пузыреву,  точно стая воробьев слетелась на горсть
зерна.
 - Симочка! - позвала Пузырева.
 Подошла девочка с клеенчатой сумкой,  и Пузырева принялась доставать из
этой сумки какие-то бурые оладьи и оделять ими детей.
 Отношения   между   директоршей   и   ее   воспитанниками  были   самые
добросердечные.
 - А теперь слушайте меня!  - крикнула опять Пузырева, опустошив сумку и
указывая на Землячку.  -  Сейчас мы отправимся с этой тетей на станцию, тетя
отведет нам комнату, и вы ляжете спать...
 Ребятишки взялись за руки и попарно зашагали к станции.
 На станции заканчивалась погрузка зерна.
 Землячка подозвала командира батальона и велела ему привести начальника
станции.
 - Отцепите один пустой вагон,  -  приказала она.  - Погрузите детей и с
ближайшим  поездом   отправьте  на   север,   их   будут   сопровождать  два
политработника. Не оставлять же детей в районе предстоящих боев.
 Ни начальник станции, ни комбат не спорили.
 Казалось, Пузырева побагровела еще больше.
 - Товарищ генерал!  - воскликнула она, схватив за руку Землячку и снова
переходя на контральто.  -  Теперь я вижу разницу... - она не сказала, между
кем или чем. - Вы поняли меня! Как женщина женщину.
 И опасаясь,  как бы кто не раздумал или не отменил приказа,  она быстро
повела ребят к поезду.
 - А вы подождите,  - задержала Землячка Якимова и Кранца. - Слушай меня
внимательно,  Саша.  Постарайтесь в Тамбове или в Рязани устроить детей - не
сбыть с рук,  а устроить,  для того вы и политработники, понятно? А Кранца я
обязываю обеспечивать детей в дороге питанием,  это вполне в его силах.  Ты,
Саша,  едешь за старшего, и если этот... - Она даже не посмотрела на Кранца.
- Если  этот  вздумает улизнуть или  поведет себя  недостойно,  сдай  его  в
ближайшую комендатуру как дезертира.  А чтобы ты мог выполнить приказ, я даю
тебе...  -  Она  сняла  с  ремня  кобуру с  браунингом и  подала Якимову.  -
Вернешься -  отдашь, а не встретимся, считай это моим подарком. - Решительно
повернулась и зашагала прочь.  Землячка