тересах Анчурии был
уполномочен действовать сеньор Эспирисион, чиновник
министерства финансов. Свидание состоялось в каюте парохода
"Спаситель".
   Сеньор Эспирисион с первых же слов сообщил, что
правительство намерено построить железную дорогу,
соединяющую береговые районы страны. Указав, что благодаря
этой железной дороге "Везувий" окажется в больших барышах,
сеньор Эспирисион добавил, что, если "Везувий" даст
правительству ссуду на постройку дороги, - скажем, пятьдесят
тысяч песо, - эта трата в скором времени окупится полностью.
   Мистер Франзони утверждал, что никаких выгод от железной
дороги для компании "Везувий" не будет. Как представитель
компании, он считает невозможным выдать ссуду в пятьдесят
тысяч pesos. Но он на свою ответственность осмелился бы
предложить двадцать пять.
   - Двадцать пять тысяч pesos? - переспросил дон сеньор
Эспирисион.
   - Нет. Просто двадцать пять pesos. И не золотом, а
серебром.
   - Своим предложением вы оскорбляете мое правительство! -
воскликнул сеньор Эспирисион, с негодованием вставая с
места.
   - Тогда, - сказал мистер Франзони угрожающим тоном, - мы
переменим его.
   Предложение не подверглось никаким переменам. Неужели
мистер Франзони говорил о перемене правительства?
   Таково было положение вещей в Анчурии, когда, в конце
второго года правления Лосады, в Коралио открылся зимний
сезон. Так что, когда правительство и высшее общество
совершили свой ежегодный въезд в этот приморский город,
президента встретили без всяких чрезмерных восторгов.
Приезд президента и веселящихся представителей высшего света
был назначен на десятое ноября. От Солитаса на двадцать
миль в глубь страны идет узкоколейная железная дорога.
Обычно правительство следует в экипажах из Сан-Матео до
конечного пункта этой дороги и дальше едет поездом в
Солитас. Оттуда торжественная процессия тянется к Коралио,
где в день ее прибытия устраиваются пышные торжественные
празднества. Но в этом году наступление десятого ноября
предвещало мало хорошего.
   Хотя время дождей уже кончилось, воздух был душный, как в
июне. До самого полудня моросил мелкий, унылый дождик.
Процессия въехала в Коралио среди странного, непонятного
молчания.
   Президент Лосада был пожилой человек с седеющей бородкой,
его желтое лицо изобличало изрядную примесь индейской крови.
Он ехал впереди всей процессии. Его карету окружала
кавалькада телохранителей: знаменитая кавалерийская сотня
капитана Круса - El Ciento Huilando. Сзади следовал
полковник Рокас с батальоном регулярного войска.
   Остренькие, круглые глазки президента беспокойно бегали
по сторонам: президент ожидал приветствий, но всюду он
видел сумрачные, равнодушные лица. Жители Анчурии любят
зрелища, это у них в крови. Они зеваки по профессии;
поэтому все население, за исключением тяжело больных,
высыпало на улицу посмотреть на торжественный поезд. Но
стояли, смотрели - и молчали.
   Молчали неприязненно. Заполнили всю улицу, до самых
колес кареты, залезли на красные черепичные крыши, но хоть
бы один крикнул viva. Ни венков из пальмовых и лимонных
веток, ни гирлянд из бумажных роз не свешивалось с окон и
балконов, хотя этого требовал стародавний обычай Апатия,
уныние, молчаливый, упрек чувствовались в каждом лице. Это
было тем более тяжко, что нельзя было понять, в чем дело.
Вспышки народного гнева президент не боялся: у этой
недовольной толпы не было вождя. Ни Лосада, ни его
верноподданные никогда не слыхали ни об одном таком имени,
которое могло бы организовать глухое недовольство в
оппозицию. Нет, никакой опасности не было. Толпа сначала
обзаводится новым кумиром и лишь тогда свергает старый.
   Майоры с алыми шарфами, полковники с золотым шитьем на
мундирах, генералы в золотых эполетах - все это гарцевало и
охорашивалось, а потом процессия повернула на Калье Гранде,
построилась в новом порядке и направилась к летнему дворцу
президента, Casa Morena, где ежегодно происходила
официальная встреча новоприбывшего хозяина страны.
   Во главе процессии шел швейцарский оркестр. Затем
comandante верхом, с отрядом войска. Затем карета с
четырьмя министрами, среди которых особенно выделялся
военный министр, старик, генерал Пилар, седоусый, с военной
осанкой. Затем окруженная сотней капитана Круса карета
президента, где находились также министр финансов и министр
внутренних дел. А за ними остальные сановники, судьи,
важные военные и другие украшения общества.
   Едва заиграл оркестр и процессия, тронулась, как в водах
Коралио, словно какая- то зловещая птица, появился пароход
"Валгалла", самое быстроходное судно компании "Везувий".
Появился перед самыми глазами президента и всех его
приближенных. Разумеется, в этом не было ничего
угрожающего: промышленные фирмы не воюют с государствами,
но и сеньор Эспирисион и еще кое-кто из сидевших в колясках
сейчас же подумали, что компания "Везувий" готовит им
какой-то сюрприз.
   Покуда процессия двигалась по направлению к дворцу,
капитан "Валгаллы" и мистер Винченти, один из членов
компании "Везувий", успели высадиться на берег. Весело,
задорно, небрежно протискались они сквозь толпу. Это были
крупные, упитанные люди, благодушные и в то же время
властные; они были в белоснежных полотняных костюмах и,
естественно, привлекали внимание среди темных и мало
импозантных туземцев. Они пробились сквозь толпу и встали
на виду у всех в нескольких шагах от ступенек дворца. Глядя
поверх голов, они заметили, что над низкорослой толпой
возвышается еще одна голова: это была рыжая макушка Дикки
Малони - яркое пятно на фоне белой стены неподалеку от
нижней ступени. Широкая, чарующая улыбка, появившаяся у
Дикки на лице, показала, что он заметил их появление...
   Как и подобало в такой высокоторжественный день, Дикки
был в черном, отлично сшитом костюме. Паса стояла тут же
рядом. Голова ее была покрыта неизменной черной мантильей.
   Мистер Винченти внимательно посмотрел на нее.
   - Мадонна Ботичелли, - сказал он серьезно. - Хотел бы я
знать, как она попала в это дело: мне, признаться, не
нравится, что тут замешана женщина, лучше бы ему держаться
от них подальше.
   Капитан Кронин засмеялся так громко, что чуть было не
отвлек внимание толпы от процессии.
   - Это с такой-то шевелюрой держаться подальше от женщин!
Да еще фамилия-то какая ирландская. А что, разве он женился
без необходимых формальностей? Но оставим вздор, что вы
думаете обо всем этом деле? Признаться, я мало смыслю в
таких флибустьерских затеях.
   Винченти снова посмотрел на огненную макушку Дикки.
   - Rouge et noir, - сказал он улыбаясь. - Это как в
рулетке: красное и черное. Делайте вашу игру, джентльмены!
Наши деньги на красном.
   - Малый он стоящий, - сказал капитан, одобрительно глядя
на высокого, изящного Дикки. - Но все это вместе до
странности напоминает мне любительский домашний спектакль.
   Они перестали разговаривать, так как в это самое время
генерал Пилар вышел из кареты и встал на верхней ступеньке
дворца. Согласно обычаю, он, как старейший член кабинета,
должен был произнести приветственную речь и вручить
президенту ключи от его официальной резиденции.
   Генерал Пилар был один из самых уважаемых граждан
республики. Герой трех войн, участник революции, почетный
гость многих европейских дворов, друг народа, красноречивый
оратор, он являл собою высший тип анчурийца.
   Держа в руке позолоченные ключи дворца, он начал свою
речь в ретроспективной, исторической форме. Он указал, как
постепенно, от самых отдаленных времен, в стране воцарялись
культура и свобода, росло народное благосостояние. Перейдя
затем к правлению президента Лосады, он, согласно обычаю,
должен был воздать горячую хвалу его мудрости и заявить о
благоденствии его народа. Но вместо этого он замолчал. А
потом, не говоря ни слова, поднял ключи высоко у себя над
головой и стал внимательно рассматривать их. Лента,
перевязывающая эти ключи, заметалась от налетевшего ветра.
   - Он все еще дует, этот ветер! - воскликнул в экстазе
оратор. - Граждане Анчурии, воздадим благодарность
святителям: наш воздух, как и прежде, свободен!
   Покончив таким образом с правлением Лосады, он неожиданно
перешел к Оливарре, самому любимому из всех анчурийских
правителей. Оливарра был убит девять лет тому назад, в
полном расцвете сил, в разгаре полезной, плодотворной
работы. По слухам, в этом преступлении была виновата
либеральная партия, во главе которой стоял тогда Лосада.
Верны были эти слухи или нет, несомненно одно, что
вследствие этого убийства честолюбивый карьерист Лосада
только через восемь лет добился верховной власти.
   Красноречие Пилара полилось вольным потоком, чуть он
подошел к этой теме. Любящей рукой нарисовал он образ
благородного Оливарры. Он напомнил, как счастливо и мирно
жилось народу в то время. Как бы для контраста, он
воскресил в уме слушателей, какими оглушительными vivas
встречали президента Оливарру в Коралио.
   В этом месте речи впервые народ стал проявлять свои
чувства. Тихий, глухой ропот прокатился по рядам, как волна
по морскому прибрежью.
   - Ставлю десять долларов против обеда в "Святом Карлосе",
- сказал мистер Винченти, - что красное выиграет.
   - Я никогда не держу пари против своих же интересов, -
ответил капитан, зажигая сигару. - Красноречивый старичок,
ничего не скажешь. О чем он говорит?
   - Я понимаю по-испански, - отозвался Винченти, - если в
одну минуту говорят десять слов. А здесь - не меньше
двухсот. Что бы он ни говорил, он здорово разжигает их.
   - Друзья и братья, - говорил между тем генерал, - если бы
сегодня я мог протянуть свою руку над горестным молчанием
могилы Оливарре "Доброму", Оливарре, который был вашим
другом, который плакал, когда вы страдали, и смеялся, когда
вы веселились, если бы я мог протянуть ему руку, я привел бы
его снова к вам, но Оливарра мертв - он пал от руки подлого
убийцы!
   Тут оратор повернулся к карете президента и смело
посмотрел на Лосаду. Его рука все еще была поднята вверх.
Президент вне себя, дрожа от изумления и ярости, слушал эту
необычайную приветственную речь. Он откинулся назад, его
темнокожие руки крепко сжимали подушки кареты.
   Потом он встал, протянул одну руку к оратору и громко
скомандовал что-то капитану Крусу, начальнику "Летучей
сотни". Но тот продолжал неподвижно сидеть на коне, сложив
на груди руки, словно и не слыхал ничего. Лосада снова
откинулся на подушки кареты; его темные щеки заметно
побледнели.
   - Но кто сказал, что Оливарра мертв? - внезапно
выкрикнул оратор, и, хотя он был старик, его голос зазвучал,
как боевая труба. - Тело Оливарры в могиле, но свой дух он
завещал народу, да, и свои знания, и свою доблесть, и свою
доброту, и больше - свою молодость, свое лицо, свою
фигуру... Граждане Анчурии, разве вы забыли Рамона, сына
Оливарры?
   Капитан и Винченти, внимательно глядевшие все время на
Дикки, вдруг увидали, что он снимает шляпу, срывает с головы
красно-рыжие волосы, вскакивает на ступеньки и становится
рядом с генералом Пиларом. Военный министр положил руку ему
на Плечо. Все, кто знал президента Оливарру, вновь увидали
ту же львиную позу, то же смелое, прямое выражение лица, тот
же высокий лоб с характерной линией черных, густых, курчавых
волос...
   Генерал Пилар был опытный оратор. Он воспользовался
минутой безмолвия, которое обычно предшествует буре.
   - Граждане Анчурии! - прогремел он, потрясая у себя над
головой ключами от дворца. - Я пришел сюда, чтобы вручить
эти ключи, ключи от ваших домов, от вашей свободы,
избранному вами президенту. Кому же передать эти ключи -
убийце Энрико Оливарры или его сыну?
   - Оливарра, Оливарра! - закричала и завыла толпа. Все
выкрикивали это магическое имя, - мужчины, женщины, дети и
попугаи.
   Энтузиазм охватил не только толпу. Полковник Рокас
взошел на ступени и театрально положил свою шпагу к ногам
молодого Рамона Оливарры. Четыре министра обняли его, один
за другим. По команде капитана Круса, двадцать гвардейцев
из "Летучей сотни" спешились и образовали кордон на ступенях
летнего дворца.
   Но тут Рамон Оливарра обнаружил, что он действительно
гениальный политик. Мановением руки он удалил от себя
стражу и сошел по ступеням к толпе. Там, внизу, нисколько
не теряя достоинства, он стал обниматься с пролетариатом: с
грязными, с босыми, с краснокожими, с караибами, с детьми, с
нищими, со старыми, с молодыми, со святыми, с солдатами, с
грешниками - всех обнял, не пропустил никого.
   Пока на подмостках разыгрывалось это действие драмы,
рабочие сцены тоже не сидели без дела. Солдаты Круса взяли
под уздцы лошадей, впряженных в карету Лосады; остальные
окружили карету тесным кольцом и ускакали куда-то с
диктатором и обоими непопулярными министрами. Очевидно, им
заранее было приготовлено место. В Коралио есть много
каменных зданий с хорошими, надежными решетками.
   - Красное выиграло, - сказал мистер Винченти, спокойно
закуривая еще одну сигару.
   Капитан уже давно всматривался в то, что происходило
внизу у каменных ступеней дворца.
   - Славный мальчик! - сказал он внезапно, как будто с
облегчением. - А я все думал: неужели он забудет свою
милую?
   Молодой Оливарра снова взошел на террасу дворца и сказал
что-то генералу Пилару. Почтенный Ветеран тотчас же
спустился по ступеням и подошел к Пасе, которая, вне себя от
изумления, стояла на том самом месте, где Дикки оставил ее.
Сняв шляпу с пером, сверкая орденами и лентами, генерал
сказал ей несколько слов, подал руку и повел вверх по
каменным ступеням дворца. Рамон Оливарра сделал несколько
шагов ей навстречу и на глазах у всех взял ее за обе руки.
   И тут, когда ликование возобновилось с новой силой,
Винченти и капитан повернулись и направились к берегу, где
их ожидала гичка.
   - Вот и еще один "presidente proclamado" (1), - задумчиво
сказал мистер Винченти. - Обычно они не так надежны, как
те, которых избирают. Но в этом молодце и в самом деле как
будто много хорошего. Всю эту военную кампанию и выдумал и
провел он один. Вдова Оливарры, вы знаете, была женщина
состоятельная. После того как убили ее мужа, она уехала в
Штаты и дала своему сыну образование в Иэльском
университете. Компания "Везувий" разыскала его и оказала
ему поддержку в этой маленькой игре.
   - Как это хорошо в наше время, - сказал полушутя капитан,
- иметь возможность низвергать президентов и сажать на их
место других по собственному своему выбору.
   - О, это чистый бизнес, - заметил Винченти, остановившись
и предлагая окурок сигары обезьяне, которая качалась на
ветвях лимонного дерева. - Нынче бизнес управляет всем
миром. - Нужно же было как-нибудь понизить цену бананов,
уничтожить этот лишний реал. Мы и решили, что это будет
самый быстрый способ.



   1) - Президент, пришедший к власти вследствие
        непосредственного изъявления воли народа.



   О.Генри.
   Две отставки

                                      Перевод К. Чуковского


   Прежде чем опустить занавес над этой комедиен, сшитой из
пестрых лоскутьев, мы считаем своим долгом выполнить три
обязательства. Два из них были обещаны; третье не менее
важно.
   В самом начале книги, в программе этого тропического
водевиля, мы обещали поведать читателю, почему Коротыш
О'Дэй, агент Колумбийского сыскного агентства, потерял свое
место. Было также обещано, что загадочный Смит снова явится
на сцену и расскажет, какую тайну он увидел в ту ночь, когда
сидел на берегу, на песке под кокосовой пальмой, разбрасывая
вокруг этого дерева столько сигарных окурков. Но, кроме
того, мы обязаны совершить нечто большее - снять мнимую вину
с человека, совершившего, если судить по приведенным выше
(правдиво изложенным) фактам, серьезное преступление. И все
эти три задачи выполнит голос одного человека.
   Два субъекта сидели на одном из молов Северной реки в
Нью-Йорке. Пароход, только что прибывший из тропиков, стал
выгружать на пристань апельсины и бананы. Порою от
перезрелых гроздьев отваливался банан, а порою и два, и
тогда один из субъектов не спеша вставая с места, хватал
добычу и делился с товарищем.
   Один из этих людей был в состоянии крайнего падения.
Все, что могли сделать с его платьем солнце, ветер и дождь,
было сделано. На лице у него было начертано чрезмерное
пристрастие к выпивке. И все же на его пунцовом носу
сверкало безупречное золотое пенсне.
   Другой еще не успел так далеко зайти по наклонной Дороге
Слабых. Правда, он тоже, по-видимому, знавал лучшие
времена. Но все же там, где он бродил, еще были тропинки,
по которым он мог, без вмешательства чуда, снова выйти на
путь полезного труда. Он был невысокого роста, но
коренастый и крепкий. У него были мертвые рыбьи глаза и
усы, как у бармена, смешивающего за стойкой коктейли. Мы
знаем этот глаз и этот ус: мы видим, что Смит, обладатель
роскошной яхты, щеголявший таким пестрым костюмом,
приезжавший в Коралио непонятно зачем и уехавший оттуда
неизвестно куда, - этот самый Смит опять появился на сцене,
хотя и лишенный аксессуаров былого величия.
   Сунув себе в рот третий банан, человек в золотом пенсне
внезапно выплюнул его с гримасой отвращения.
   - Черт бы побрал все фрукты! - сказал он презрительным
тоном патриция. - Два года я прожил в тех самых краях, где
растет эта дрянь. Ее вкус навеки остается во рту.
Апельсины лучше. Постарайтесь, О'Дэй, подобрать мне в
следующий раз парочку апельсинов, если они выпадут из
какой-нибудь дырявой корзинки.
   - Так вы жили там, где мартышки? - спросил О'Дэй, у
которого немного развязался язык под влиянием солнца и
благодатных плодов. - Я тоже там был как-то раз. Но
недолго, несколько часов. Это когда я служил в Колумбийском
сыскном агентстве. Тамошние мартышки и подгадили мне. Если
б не они, я бы и сейчас был в сыскном. Я расскажу вам все
дело.
   В один прекрасный день получается у нас в конторе такая
записка: "Пришлите сию минуту О'Дэя. Важное дело".
Записка от самого шефа. Я в ту пору был один из самых
шустрых агентов Мне всегда поручали серьезные дела. Дом,
откуда писал шеф, находился в районе Уолл-стрит.
   Приехав на место, я нашел шефа в чьей-то частной конторе:
его окружали большие дельцы, и у каждого была на лице
неприятность. Они рассказали, в чем дело. Президент
страхового общества "Республика" убежал неизвестно куда,
захватив с собою сто тысяч долларов. Директоры общества
очень желали, чтобы он воротился, но еще больше им хотелось
воротить эти деньги, которые, по их словам, были им нужны до
зарезу. Им удалось дознаться, что в этот же День, рано
утром, старик со всем семейством, состоявшим из дочери и
большого саквояжа, уехал на фруктовом пароходе в Южную
Америку.
   У одного из директоров была наготове яхта, и он предложил
ее мне, carte blanche. Через четыре часа я уже мчался по
горячим следам в погоне за фруктовым суденышком. Я сразу
смекнул, куда улепетывает этот старый Уорфилд - такое у него
было имя: Дж. Черчилл Уорфилд. В то время у нас были
договоры со всеми странами о выдаче преступников, со всеми,
за исключением Бельгии и этой банановой республики, Анчурии.
В Нью-Йорке не было ни одной фотографической карточки
старого Уорфилда; он, лисица, был слишком хитер, не
снимался, но у меня было подробное описание его наружности.
И, кроме того, с ним была дама - это тоже недурная примета.
Она была важная птица, из самого высшего общества, не из
тех, чьи портреты печатают в воскресных газетах, а
настоящая. Из тех, что открывают выставки хризантем и
крестят броненосцы.
   Представьте, сэр, нам так и не удалось догнать эту
фруктовую лоханку. Океан велик, - вероятно, мы поехали
разными рейсами, но мы всЈ держали курс на Анчурию, куда, по
расписанию, направлялся и фруктовщик.
   Через несколько дней, часа в четыре, мы подъехали к этой
обезьяньей стране Недалеко от берега стояло какое то
плюгавое судно, его грузили бананами. Мартышки подвозили к
нему бананы на шлюпках. Может быть, это был тот пароход, на
котором приехал мой старик, а мож