оим  квакерам,  чтобы  попасть  как  раз  к
праздничной индейке, и мне все равно, что скажет моя фирма.
     - Вы  только  прислушайтесь  к  этому  оркестру!  -  вставил  толстый
джентльмен с сильным немецким акцентом. - Мне почти кажется, что я у  себя
в Цинцинати, "у берегов Рейна", рядом с очаровательной девчонкой с шляпной
фабрики. По-моему, вот эти вот дивные ночи и заставляют нас вспоминать про
"дом, сладкий дом"!
     - Что тут толковать!  -  сказал  представитель  железного  и  медного
товара из Чикаго. - Я хотел бы сидеть сейчас в ресторане француза Петэ  за
большой бутылкой пива, да порцией кишок, да лимонным пирогом. Я сам  нынче
вечером что-то стал сентиментален!
     - Хуже всего  то,  -  сказал  человек  в  золотом  пенсне  и  зеленом
галстуке, - что наших близких отделяет от нас много длинных и унылых  миль
и что  мы  ничего  не  знаем  о  тех  преградах,  которые,  в  виде  бурь,
наводнений, крушений, предстоят нам на пути. Если б  можно  было  хоть  на
пять минут уничтожить время и пространство, многие из нас могли бы прижать
сейчас к сердцу тех, кого они любят. Я тоже - муж и отец.
     - Этот ветерок, - сказал человек из Нью-Йорка, - в точности такой же,
как те, что дули над старой фермой в графстве Монтгомери, и все эти  "сад,
и луг, и сумрак бора" и прочее - так и вертятся  у  меня  в  памяти  нынче
вечером.
     - Многие ли из нас, - сказал человек в золотом пенсне, - отдают  себе
отчет в том, сколько волчьих ям рок вырыл на нашем пути?  Самый  ничтожный
случай может перервать нить, привязывающую нас к жизни. Сегодня  -  здесь,
завтра - навсегда ушел из этого мира...
     - Более, чем верно! - сказал человек из Филадельфии,  вытирая  стекла
очков.
     - ...и покинул тех, кого любил!  -  закончил  тот.  -  Привязанности,
длившиеся всю жизнь, любовь самых крепких сердец, обрывались во  мгновение
ока! Объятия, которые  удержали  бы  вас,  размыкаются,  и  вы  уходите  в
печальный, неизвестный, иной мир, оставляя  за  собой  израненные  сердца,
чтобы неутешно оплакивать вас. Жизнь кажется сплошной трагедией!
     - Черт подери, если вы не попали в самую точку! -  сказал  вояжер  из
Чикаго. - Наши чувства хуже, чем свиньи на бойне: бац - и нету! Лопнули!
     Остальные с неудовольствием покосились на вояжера из  Чикаго,  потому
что человек в золотом пенсне собирался продолжать.
     - Мы утверждаем, - заговорил тот снова, - что любовь живет  вечно,  и
однако, когда мы исчезаем, наши места занимают другие, а раны, причиненные
нашей смертью, заживают. Тем не  менее,  у  смерти  есть  еще  одно  жало,
которое  наиболее  умные  из  нас  могут  обезвредить.  Есть   возможность
уменьшить удар, наносимый смертью, умалить победу разверстой могилы. Когда
мы узнаем, что наши часы сочтены, и когда дыхание слабеет и делается реже,
и когда начинает проникать
     В уши тронутые смертью, трепетанье райских крыл,
     В очи, тронутые смертью, блеск раскрывшихся светил,  -  есть  сладкое
утешение в сознании, что те, кого мы оставляем в этом  мире,  защищены  от
нужд. Джентльмены! Мы все - далеко от своих очагов, и вы знаете  опасности
путешествий.  Я  представитель  лучшей  в  мире  страховой   компании   от
несчастных случаев, и я хочу  занести  в  ее  списки  каждого  из  вас.  Я
предлагаю вам на случай смерти, потери трудоспособности, утраты пальцев на
ноге или руке, нервного потрясения, острого заболевания...
     Но человек в золотом пенсне обращался к пяти пустым стульям, и луна с
саркастической усмешкой скользнула за черный контур здания.



                                  СОМНЕНИЕ

     Они жили в чистеньком маленьком домике на Прери-Авеню и  были  женаты
около года. Она  была  молода  и  сентиментальна,  а  он  был  клерком  на
жалованьи в пятьдесят долларов в месяц. Она сидела, качая  колыбель  и  не
отрывая глаз от чего-то, завернутого в розовое и белое, что крепко  спало,
а он читал газету.
     - Чарли, - вдруг сказала она, - ты должен  подумать  о  необходимости
начать экономить и откладывать  понемногу  каждый  месяц  на  будущее.  Ты
должен понять, что следует  позаботиться  о  прибавлении  к  нашему  дому,
которое принесет с собой радость и удовольствие и зазвенит веселой музыкой
у нашего очага. Ты должен приготовиться к обязательствам, которые падут на
тебя, и помнить, что не о нас одних придется подумать. И в то  время,  как
наши пальцы будут прикасаться к струнам, из которых по желанию могут  быть
извлечены чудные мелодии или диссонансы, и в то  время,  как  звуки  будут
расти выше и громче, мы должны не забывать о долге, нами на себя принятом.
Ты представляешь всю ответственность?
     Чарли сказал:
     - Да.
     А потом пошел в сарайчик для дров, бормоча себе под нос:
     -  Интересно:  она  болтала  о  младенце  или  имеет  в  виду  купить
фортепьяно в рассрочку?



                           УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

     Незнакомый человек вошел на  днях  в  хаустонский  банк  и  предъявил
кассиру к оплате именной чек.
     - Кто-нибудь должен удостоверить, - сказал кассир,  -  что  ваше  имя
действительно Генри Б.Саундерс.
     - Но я никого в Хаустоне не знаю, - сказал незнакомец.  -  Вот  целая
пачка писем, ко мне адресованных,  и  телеграмма  от  моей  фирмы,  и  мои
визитные карточки. Разве они не могут служить достаточным доказательством?
     - Сожалею, - сказал кассир, - но хотя я нисколько не сомневаюсь,  что
вы именно нужное лицо, однако наши правила требуют лучших доказательств.
     Человек расстегнул жилет и показал инициалы: "Г.Б.С." на сорочке.
     - Это сойдет? - спросил он.
     Кассир покачал головой.
     - У вас могут быть письма Генри Б.Саундерса, и его бумаги, и даже его
сорочка, и все-таки  вы  можете  не  быть  им.  Нам  приходится  проявлять
максимальную осторожность.
     Незнакомец  распахнул   сорочку   и   показал   огромный   горчичник,
покрывающий почти всю его грудь.
     - Вот, - вскричал он, - если бы  я  не  был  Генри  Б.Саундерсом,  я,
по-вашему, носил бы по всему телу его горчичники? По-вашему  я  согласился
бы покрывать себя  всего  волдырями,  чтобы  изображать  какое-либо  лицо?
Гоните сюда монету, мне некогда валять больше дурака!
     Кассир поколебался, но потом выложил деньги. Когда  незнакомец  ушел,
чиновник мягко потер себе подбородок и пробормотал:
     - Эти горчичники могли быть в конце концов и чужими, но - без всякого
сомнения - все в порядке. Он - он.



                                   ЯБЛОКО

     Юноша держал в руке круглое, румяное, до приторности сладкое яблоко.
     - Съешь его, - сказал Дух. - Это - яблоко Жизни.
     - Я не хочу его, - сказал юноша, и отбросил яблоко далеко от себя.  -
Я хочу успеха. Я хочу славы, богатства, власти и знания.
     - Тогда идем, - сказал Дух.
     Они пошли рука об руку по крутым каменистым тропинкам.  Солнце  жгло,
мочил дождь, окутывали горные туманы и  снег  падал,  такой  прекрасный  и
предательски мягкий, скрывая тропу,  по  которой  они  карабкались  вверх.
Быстро летело время и золотые кудри юноши приняли белую окраску снега. Его
стан согнулся от вечного карабканья вверх, рука его ослабела, и голос стал
высоким и дрожащим.
     Дух не изменился, и на его лице была непроницаемая улыбка мудрости.
     Они достигли наконец высочайшей вершины. Старик, который некогда  был
юношей, сказал, обращаясь к Духу:
     - Дай мне яблоко Успеха. Я взошел на вершины, на которых оно  растет,
и  оно  принадлежит  мне.  Но  поторопись,  потому   что   странная   мгла
заволакивает мои глаза.
     Дух протянул ему яблоко - круглое, румяное, прекрасное на вид.
     Старик откусил от него и увидел, что оно сгнило внутри и обратилось в
пыль.
     - Что это? - спросил он.
     - Это было когда-то яблоком Жизни, - сказал Дух. - Теперь это  яблоко
Успеха.



                              ОТКУДА ЭТО ПОШЛО

     - Вы бы лучше подвинули кресло немного назад, - сказал старожил. -  Я
видел, как один из Джудкинсов только что вошел в редакцию газеты с  ружьем
в руке, и возможно, что будет маленькая перестрелка.
     Репортер, собиравший в это время  в  городе  кое-какие  сведения  для
большого издания, быстро укрылся вместе со своим  креслом  за  колонной  и
спросил о причинах такого возбуждения страстей.
     - Это старая война, длящаяся уже несколько лет, - сказал старожил,  -
между редактором и семейством Джудкинсов. Приблизительно раз в два  месяца
они палят друг в дружку. нет человека в окрестности, который  не  знал  бы
этой истории. Вот откуда это пошло. Джудкинсы живут  в  другом  городе,  и
однажды хорошенькая барышня из их  семейства  приехала  сюда  погостить  у
некоей миссис Браун. Миссис Браун дала бал - как в самом высшем  свете!  -
чтобы показать свою гостью молодым людям города. Один из  них  влюбился  в
барышню и послал маленькое стихотвореньице в  нашу  газету  "Наблюдатель".
Вот как оно читалось:
     ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС
     (Гостящей у миссис Т.Монткальм Браун)
     В ту ночь ты на себе имела
     Манто на царственных плечах,
     Лишь розу, воткнутую смело,
     Являя в черных волосах.
     Вся - воплощение экстаза,
     В румянце робкого стыда
     Под яркими лучами газа
     Стояла в зале ты тогда!

     Это-то стихотвореньице и послужило поводом к войне!
     - Не вижу ничего плохого в этом стихотворении, - сказал  репортер.  -
Оно довольно коряво, но не содержит в себе ничего оскорбительного!
     - Ну, - сказал старожил, - само по себе стихотвореньице в  том  виде,
как его написал автор, было в полном порядке. Беда  началась  в  редакции.
После того, как оно появилось, первой, кому оно попалось  на  глаза,  была
начальница отдела "В городе и в свете". Это - старая  дева,  и  она  нашла
"царственные плечи" нескромностью и вычеркнула всю  вторую  строку.  Затем
заведующий объявлениями  перенюхал  по  обыкновению  всю  корреспонденцию,
полученную на имя редактора, и увидел это стихотвореньице. В номере должно
было как раз идти объявление о том, что каждая дама может легко и навсегда
стать блондинкой, и он нашел, что одобрительный  отзыв  о  шевелюре  иного
цвета едва ли уместен. И он выбросил четвертую строку.
     Затем появилась жена редактора, чтобы проверить,  нет  ли  среди  его
писем квадратных надушенных конвертов, и пробежала стихотворение. Она сама
была на балу у миссис Браун и, когда  прочла  строку,  где  мисс  Джудкинс
определялась,  как  "вся  -  воплощение  экстаза",  то  вздернула  нос   и
выцарапала строчку прочь.
     Наконец  взял  стихотворение  в   руки   сам   редактор.   Он   лично
заинтересован в нашей новой  электрической  сети,  и  его  синий  карандаш
быстро вцепился в строку "Под яркими лучами газа". Позже зашел человек  из
типографии, схватил груду материала, в том числе и это стихотвореньице. Вы
знаете, на что способна типография, если только  ей  представится  случай,
так что вот в каком виде стихотворение появилось в газете:
     ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС
     (Гостящей у миссис Т.Монткальм Браун)
     В ту ночь ты на себе имела
     Лишь розу, воткнутую смело,
     В румянце робкого стыда
     Стояла в зале ты тогда.
     - Ну, и, - закончил старожил, - Джудкинсы взбесились!



                          КРАСНОРЕЧИЕ РЭДА КОНЛИНА

     Они говорили о силе убеждения великих  ораторов  и  каждый  имел  что
сказать в защиту своего фаворита.
     Вояжер готов был выставить мировым чемпионом в  ораторском  искусстве
Барка  Кокрена,  молодой  адвокат  полагал  самым  убедительным  говоруном
сладкого   Ингерсолла,   а   страховой   агент   поддерживал   кандидатуру
магнетического В.К.П.Брекенбриджа.
     -  Они  все  болтают  немного,  -  сказал  старый  скотопромышленник,
пыхтевший своей трубкой и прислушивавшийся к разговору, - но  ни  один  из
них и в подметки не годится Рэду Конлину, который  командовал  скотом  под
Сэнтоном в восьмидесятом. Знали когда-нибудь Рэда?
     Никто из присутствующих не имел этой чести.
     - Рэд Конлин был прирожденный оратор. Он не был  перегружен  науками,
но слова из него текли так же легко  и  свободно,  как  виски  из  полного
бочонка через новый кран. Он был вечно в прекрасном  настроении,  улыбался
до ушей, и если просил передать  ему  хлеба,  так  делал  это,  как  будто
защищал свою жизнь. Он был-таки человеком с даром речи, и этот дар никогда
не изменял ему.
     Помню,  одно  время  в  округе  Атаскоза  на  нас  здорово   наседали
конокрады. Их была целая шайка, и они  угоняли  по  жеребцу  почти  каждую
неделю. Несколько человек собрались вместе, составили  компанию  и  решили
покончить с этим. Главарем шайки был парень по имени Мулленс - и кряжистый
же пес он был! Готовый драться - и при этом когда угодно. Двадцать человек
оседали  коней   и   стали   лагерем,   нагруженные   шестизарядниками   и
винчестерами. У этого Мулленса хватило дерзости попытаться отрезать  наших
верховых коней в первую же ночь,  но  мы  услыхали,  вскочили  в  седла  и
бросились  по  горячему  следу.  Вместе  с  Мулленсом  было  еще   человек
пять-шесть.
     Ночь была - зги не видать, и скоро мы настигли одного из них.  Лошадь
под ним была хромая - и мы узнали в нем Мулленса по огромной белой шляпе и
черной бороде. Мы до такой степени были обозлены, что не дали ему  сказать
ни слова, и через две минуты у него на шее была веревка, и вот уже Мулленс
вздернут, наконец! Мы подождали минут десять,  пока  он  перестал  дрыгать
ногами, и тогда один парень зажигает из любопытства спичку и вдруг - ка-ак
взвизгнет:
     - Боже праведный, ребята, мы повесили не того, кого надо!
     И так оно и было.
     Мы отменили приговор и провели процесс еще раз, и оправдали его -  но
это уже не могло ему помочь. Он был мертв, как Дэйви Крокет.
     То был  Сэнди  Макней,  один  из  спокойнейших,  честнейших  и  самых
уважаемых людей в округе и - что всего хуже - он  всего  три  месяца,  как
женился.
     - Что нам теперь делать? - говорю я, и действительно  тут  было,  над
чем подумать.
     - Мы, должно быть, где-нибудь поблизости от  дома  Сэнди,  -  говорит
один из парней, пробуя вглядеться во тьму и  вроде  как  определить  место
нашего блестящего - как это принято говорить - куп-детата.
     В эту минуту мы видим освещенный четырехугольник открывшейся двери, и
оказывается, что дом всего в двухстах ярдах, и женщина - в которой  мы  не
могли не узнать жену Сэнди - стоит на пороге и выглядывает его.
     - Кто-нибудь должен пойти и сказать ей, - говорю я. Я вроде  как  был
предводителем. - Кто это сделает?
     Ни один не спешил отозваться.
     - Рэд Конлин, - говорю я, - ты этот человек. Ты единственный из всех,
который сможет раскрыть рот перед несчастной женщиной. Иди,  как  подобает
мужчине, и пусть господь научит тебя,  что  сказать,  потому  что  будь  я
проклят, если могу.
     Малый ни одной минуты не колебался. Я видел в темноте, что  он  вроде
как плюнул на руку и пригладил назад свои рыжие кудри, и я  подметил,  как
блеснули его зубы, когда он сказал:
     - Я пойду, ребята. Подождите меня.
     Он ушел, и мы видели, как дверь открылась и закрылась за ним.
     - Да поможет бог несчастной вдове, - говорили мы  друг  дружке,  -  и
черт побери всех нас - слепых кровожадных мясников, которые не имеют  даже
права называть себя людьми!
     Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем Рэд вернулся.
     - Ну, как? - прошептали мы, почти боясь, что он заговорит.
     - Все улажено, - сказал Рэд, - вдова и я  просим  вас  на  свадьбу  в
следующий вторник вечером.
     Этот Рэд Конлин умел-таки говорить!



                             ПОЧЕМУ ОН КОЛЕБАЛСЯ

     Человек с усталым, исхудавшим лицом, которое ясно обнаруживало  следы
глубокого горя и страданий, взбежал  в  волнении  по  лестнице,  ведшей  в
редакцию "Техасской Почты".
     Редактор литературного отдела сидел один у себя  в  углу,  посетитель
бросился в кресло рядом и заговорил:
     - Извините, сэр, что я навязываю вам свое горе, но я должен  раскрыть
душу перед кем-нибудь. Я несчастнейший из людей. Два месяца тому  назад  в
маленьком тихом городке восточного Техаса жила в мире  и  довольстве  одна
семья. Хезекия Скиннер был главой этой семьи, и он почти  боготворил  свою
жену, которая, как ему  казалось,  платила  ему  тем  же.  Увы,  сэр,  она
обманывала его. Ее уверения в любви были лишь позлащенной ложью,  с  целью
запутать и ослепить его. Она влюбилась в Вильяма Вагстафа, соседа, который
вероломно задумал пленить ее. Она вняла мольбам Вагстафа и сбежала с  ним,
оставив своего мужа с разбитым сердцем у разрушенного очага. Чувствуете ли
вы ужас всего этого, сэр?
     - Помилуйте, еще бы! - сказал редактор. -  Я  ясно  представляю  себе
агонию, горе, глубокое страдание, которые вы должны были испытывать!
     - Целых два месяца, - продолжал посетитель, -  дом  Хезекии  Скиннера
пустовал, а эта женщина и Вагстаф метались, спасаясь от его гнева.
     - Что вы намерены делать? - спросил круто литературный редактор.
     - Я совершенно теряюсь. Я не люблю больше этой женщины, но я не  могу
избежать мучений, которым я подвергаюсь все больше день ото дня.
     В эту минуту в соседней комнате  раздался  резкий  женский  голос,  о
чем-то спрашивающий редакционного мальчика.
     - Боже правый, ее голос! - вскричал посетитель, в волнении  вскакивая
на ноги! - Я должен скрыться куда-нибудь. Скорее! разве нет выхода отсюда?
Через окно, через боковую дверь, через что угодно, пока она еще  не  нашла
меня.
     Литературный редактор встал с негодованием на лице.
     - Стыдитесь, сэр, - сказал он. Не  играйте  такой  недостойной  роли.
Встретьте лицом к лицу вашу неверную жену, мистер Скиннер, и обвините ее в
разрушении вашего дома и вашей жизни.  Почему  вы  колеблетесь  встать  на
защиту своих прав и чести?
     - Вы меня не поняли, -  сказал  посетитель,  вылезая,  с  бледным  от
страха лицом, через окно на крышу прилегающего сарайчика.  -  Я  -  Вильям
Вагстаф.



                                ИЗУМИТЕЛЬНОЕ

     Мы знаем человека, который является,  пожалуй,  самым  остроумным  из
всех  мыслителей,  когда-либо  рождавшихся  в  нашей  стране.  Его  способ
логически разрешать задачу почти граничит с вдохновением.
     Как-то на прошлой неделе жена просила его сделать  кое-какие  покупки
и,  ввиду  того,  что  при  всей   мощности   логического   мышления,   он
довольно-таки забывчив на житейские мелочи, завязала ему на платке узелок.
Часов около девяти вечера, спеша домой, он случайно вынул платок,  заметил
узелок и остановился, как вкопанный. Он - хоть убейте! - не мог вспомнить,
с какой целью завязан этот узел.
     - Посмотрим, - сказал он. - Узелок был сделан для того,  чтобы  я  не
забыл. Стало быть он - незабудка. Незабудка - цветок. Ага! Есть! Я  должен
купить цветов для гостиной.
     Могучий интеллект сделал свое дело.



                             ПРИЗЫВ НЕЗНАКОМЦА

     Он   был   высок,   угловат,   с    острыми    серыми    глазами    и
торжественно-серьезным лицом. Темное пальто на нем было застегнуто на  все
пуговицы   и   имело   в   своем   покрое   что-то   священническое.   Его
грязно-рыжеватые брюки болтались, не закрывая даже верхушек  башмаков,  но
зато его высокая шляпа была чрезвычайно внушительна, и вообще  можно  было
подумать, что это деревенский проповедник на воскресной прогулке.
     Он правил, сидя в небольшой тележке, и когда поровнялся с  группой  в
пять-шесть человек, расположившейся на крыльце почтовой конторы маленького
техасского городка, остановил лошадь и вылез.
     - Друзья мои, - сказал он, - у вас всех вид интеллигентных людей, и я
считаю своим долгом сказать несколько слов касательно ужасного и позорного
положения вещей, которое наблюдается в этой части  страны.  Я  имею  ввиду
кошмарное варварство, проявившееся недавно в некоторых из самых культурных
городов Техаса, когда человеческие существа, созданные по об