..
     - Не делайте меня ответственным за вашу жизнь - я пытаюсь ее  спасти.
Да знаете ли вы, что всякий прожитый нами день есть  уже  чудо!  В  каждом
стакане пива  находится  бесконечно  малое  количество  хлористоводородной
кислоты. Соединение ее с солью дает чистый хлор. Вы  поглощаете  хлористый
газ каждый день вашей жизни. Остановитесь, пока не поздно!
     - Я не пью пива!
     - Но вы дышите через рот во время сна. Вы знаете к чему это ведет?  К
грудной жабе и бронхиту. Или вы твердо решили,  чтобы  невежество  привело
вас к могиле? Подумайте о жене и детях! Известно ли вам, что  обыкновенная
комнатная муха носит на подушечках своих ног сорок тысяч микробов и служит
распространителем холеры, тифа, дифтерита, скарлатины и...
     - К черту микробов! У меня  ровно  три  минуты,  чтобы  успеть  сдать
письмо. Всего!
     - Одну секундочку! Доктор Пьер Пастер говорит, что...
     Но жертва исчезла.
     Десять минут спустя живой каталог новейших открытий был  сбит  с  ног
трамваем в то время, как пересекал  улицу,  поглощенный  чтением  о  вновь
изобретенном фильтре, и сочувствующие друзья отнесли его домой на руках.



                              "ДУРНОЙ" ЧЕЛОВЕК

     Один смелый и "дурной" человек привлек на этих днях всеобщее внимание
в одном из городов  Техаса.  По-видимому,  он  поглотил  такое  количество
спиртных напитков,  что  им  овладело  желание  во  что  бы  то  ни  стало
продемонстрировать свои особенности "дурного" человека.  А  когда  полиция
захотела арестовать его, он  встал  спиной  к  стене  здания  и  предложил
полиции "попробовать". Значительная толпа горожан - в том числе  несколько
коммивояжеров из находившейся неподалеку гостиницы -  собралась  поглазеть
на происходящее.
     "Дурной" человек был  огромным,  свирепого  вида  парнем  с  длинными
курчавыми волосами, ниспадавшими на плечи, в широкополой шляпе, в плаще из
лосины с бахромой внизу и с весьма образным лексиконом. Он играл громадным
шестизарядным револьвером и клялся костьми Дэви  Крокета,  что  продырявит
каждого, кто попробует его схватить.
     Шериф города вышел на середину улицы и стал было уговаривать его,  но
"дурной" человек гаркнул и поднялся на носки - и вся  толпа  очутилась  на
противоположной стороне улицы. Полисмены устроили совещание, но ни один из
них не хотел начинать военные действия первым.
     В  это  время  маленький,  худосочный,  чахоточного  вида  вояжерчик,
разъезжавший от одной из обувных фабрик  Коннектикута,  протиснулся  через
толпу на противоположной стороне улицы, чтобы  взглянуть  на  бандита.  Он
весил какие-нибудь девяносто фунтов и носил двойные очки в золотой оправе.
В эту самую минуту бандит гаркнул еще раз:
     - Черт вас подери, почему никто из вас не  подойдет  и  не  попробует
взять меня? Я проглочу любых пятерых из вас, даже не  разжевывая,  хотя  я
совсем не голоден - га! га!
     Толпа подалась назад еще на несколько ярдов, а  полисмены  побледнели
еще больше. Но худосочный человечек поправил обеими руками очки, шагнул  с
тротуара на мостовую и внимательно оглядел "дурного"  человека.  Затем  он
спокойно направился через улицу смешной подпрыгивающей  походкой  -  прямо
туда, где стояло воплощение ужаса.
     Толпа завопила, чтобы он вернулся, а  бандит  еще  раз  потряс  своим
револьвером, но маленький человечек подошел к нему в упор и сказал что-то.
Зрители   затрепетали,   ожидая,   что   смельчак   полетит    наземь    с
сорокапятимиллиметровой пулей внутри - но он не полетел. Все с  изумлением
увидели, как бандит опустил револьвер,  сунул  руку  в  карман  и  передал
что-то маленькому человечку.
     После этого бандит робко поплелся по тротуару,  а  человечек  пересек
улицу и присоединился к толпе.
     - "Дурной" человек? - сказал он. - Полагаю, что нет. Он  не  способен
обидеть и муху. Это - Зеке Скиннер. Он вырос на ферме  в  Коннектикуте  по
соседству со мной. Он представитель какого-то дутого средства от печени, и
это его обычный уличный трюк, чтобы привлечь внимание  толпы.  Я  дал  ему
взаймы восемь долларов в Гартфорде лет девять тому назад и думал, что  уже
никогда больше его не увижу. Его голос показался  мне  знакомым.  Уплатил?
Надо думать, что уплатил. Я всегда получаю то, что мне следует.
     После этого толпа рассеялась,  а  двенадцать  полисменов  перехватили
Зеке на ближайшем углу и избивали его до самого участка.



                             МАЛЕНЬКАЯ ОШИБКА

     Самого обыкновенного вида субъект в сорочке-неглиже, вышедшей из моды
еще в прошлом году, вошел в контору газеты и развернул рукопись  длиною  в
добрых три фута.
     - Я хотел повидать вас относительно этой небольшой вещицы, которую  я
собираюсь поместить у вас в газете. Здесь пятнадцать четверостиший, помимо
прозаического материала.  Стихи  трактуют  о  весне.  Мой  почерк  немного
неразборчив,  и  мне  придется  прочесть  вам  это   самому.   Благоволите
послушать.
     ВЕСНА
     Воздух полон нежных зефиров,
     Трава в зеленые коврики вяжется.
     Зима ушла из наших квартиров,
     А весна пришла, как мне кажется.
     Когда солнце заходит, туманы
     Ползут из низких болот,
     А когда звезды зажигаются, освещая заоблачные страны,
     Холодный ветер дует, принося много хлопот.
     - Отнесите эту  ерунду  в  редакцию,  -  сказал  заведующий  конторой
коротко.
     - Я там уже был, - возразил  обыкновенного  вида  субъект,  -  и  они
направили меня сюда. Это заполнит целый столбец. Я хочу поговорить с  вами
о цене. Последнее четверостишие читается так:
     Весенняя томность, чему есть примеры,
     Закупоривает нашу кровь в сердцах -
     И мы должны немедленно принимать меры,
     Чтобы не обратиться в то, чему имя "Прах".
     - За этим следует прозаический материал, который написан на  машинке,
как вы можете видеть, и вполне разборчив. Теперь я...
     - К черту! - сказал заведующий конторой. - Нечего вам тут  шляться  в
контору и читать ваш старый весенний бред. Мне и так  все  утро  досаждали
представители фабрик,  вырабатывающих  бумагу  и  краску.  Почему  вам  не
заняться делом вместе того, чтобы валять дурака таким образом?
     - Я не имел в виду отнять у вас время, - сказал посетитель,  скатывая
в трубку рукопись. - В городе имеются еще другие газеты?
     - Да. Несколько. Семья у вас есть?
     - Есть, сэр.
     - Тогда какого черта не займетесь вы приличным  делом,  вместо  того,
чтобы кропать гнусные вирши и читать их занятым людям? Мужчина вы или нет?
     - Очень извиняюсь за беспокойство, - сказал самого обыкновенного вида
субъект, направляясь к выходу, - я вам сейчас объясню, как обстоит дело. Я
заработал за прошлый год свыше восьмидесяти тысяч долларов на  этих  самых
маленьких вещицах, которые я  пишу.  Я  помещаю  свои  весенние  и  летние
рекламки для фирмы, вырабатывающей патентованное средство  "Сарсапарилла",
одним из совладельцев коей я  являюсь.  Я  решил  затратить  около  тысячи
долларов на рекламу в этом городе. Я побываю в других газетах,  о  которых
вы упомянули. Всего хорошего!
     Заведующий конторкой стал после этого случая настолько осторожен, что
все начинающие поэты города читают ему теперь свои стихи и  он  безропотно
их выслушивает.



                             ВЫШЕ СИЛ ЖУРНАЛИСТА

     - Вы дали заметку о самоубийстве, как я вас просил вчера  вечером?  -
спросил  редактор  у  новичка-репортера,  только  что  окончившего   школу
журналистов.
     - Я видел труп, сэр, но не нашел возможным дать его описание.
     - Почему?
     - Каким бы  образом  мог  я  написать,  что  горло  несчастного  было
перерезано от уха до уха, когда у него всего-то было одно ухо?



                            ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ КРИКА

     Это  был  большой  мистификатор,  никогда  не   пропускавший   случая
подшутить над кем-нибудь.
     Несколько дней тому  назад  он  встретил  приятеля  на  Мейн-Стрит  и
конфиденциально шепнул ему:
     - Я никогда бы не поверил этому, но полагаю своим долгом сделать факт
общеизвестным. Мистер Джонсон, гласный нашей части города, принял деньги с
определенной целью избежать крика.
     - Невозможно! - сказал приятель.
     - Говорю вам, что это правда, так как я случайно подслушал разговор и
своими глазами видел, как деньги были переданы ему и  как  он  взял  их  и
положил в карман.
     Затем он продолжал свой путь,  не  сообщив  никаких  подробностей,  и
целых два дня город только об этом и говорил.
     Он совсем забыл об этом и не вспоминал до того дня, когда  столкнулся
с мистером Джонсоном и понес ущерб в  виде  двух  фонарей  под  глазами  и
разорванного сверху донизу пальто.
     После чего ему пришлось обходить всех и объяснять, что под  деньгами,
данными гласному во избежании крика, он разумел десятицентовик, переданный
последнему его женой, чтобы купить успокоительного для младенца.



                         ПАМЯТНИК СЛАДКОГО ДЕТСТВА

     Он был стар и слаб, и  песок  в  часах  его  жизни  почти  истек.  Он
двигался  неверными  шагами  вдоль  одной  из  самых  фешенебельных   улиц
Хаустона. Он оставил город двадцать лет тому назад,  когда  последний  был
немногим больше влачащей полунищее существование деревни, и теперь,  устав
странствовать по свету и полный мучительного желания поглядеть еще раз  на
места, где протекало его детство, он вернулся и нашел, что шумный  деловой
город вырос на месте  дома  его  предков.  Он  тщетно  искал  какой-нибудь
знакомый предмет, могущий напомнить ему минувшие дни. Все изменилось. Там,
где стояла хижина его отца, высились стены стройного небоскреба;  пустырь,
где он играл ребенком, был застроен современными зданиями. По обе
     @стороны расстилались великолепные лужайки, подбегавшие  к  роскошным
особнякам.
     Внезапно,  с  радостным  криком,  он  бросился  вперед  с   удвоенной
энергией. Он увидел перед собой - нетронутый рукой человека и  неизменимый
временем - старый знакомый предмет,  вокруг  которого  он  бегал  и  играл
ребенком.  Он  простер  руки  и  кинулся  к  нему   с   глубоким   вздохом
удовлетворенности.
     Позже его нашли спящим с тихой улыбкой на  лице  на  старой  мусорной
куче посередине улицы - единственном памятнике его сладкого детства!



                            КОЕ-ЧТО ДЛЯ РЕБЕНОЧКА

     Это всего только легкий диссонанс  в  радостной  праздничной  музыке.
Минорная нотка под пальцами Рока, скользнувшими по клавишам, в  то  время,
как рождественские славословия и песни наполняют весельем святочные дни.
     Журналист из "Техасской Почты" стоял  вчера  в  одном  из  крупнейших
мануфактурных и галантерейных магазинов на Мейн-Стрит, наблюдая за  толпой
разодетых покупателей, главным образом, дам,  рывшихся  в  предпраздничных
безделушках и предметах для подарков.
     Но вот маленькая, тоненькая, бледненькая  девочка  робко  пролезла  к
прилавку сквозь осадившую его толпу.  Она  была  в  слишком  холодном  для
рождества пальтишке, а ее сношенные башмачки были сплошь в заплатках.
     Она оглядывалась с видом наполовину печальным, наполовину испуганным.
     Приказчик заметил ее и подошел.
     - Ну, чего тебе? - спросил он, пожалуй, слишком резко.
     - Пожалуйста, сэр, - ответила тоненьким голоском девочка, - мама дала
мне десять центов, чтобы купить кое-что для ребеночка.
     - Кое-что для ребеночка, на десятицентовик?  Рождественский  подарок,
а? А не находишь ли ты, что тебе  лучше  сбегать  за  угол,  в  игрушечный
магазин? У нас этих вещей нету. Тебе нужно жестяную  лошадку,  или  мячик,
или паяца на веревочке, верно ведь?
     - Пожалуйста, сэр, мама сказала, чтобы я зашла  сюда.  Ребеночка  уже
нет с нами, сэр. Мама велела мне купить - на... десять... центов... крепа,
сэр, пожалуйста!



                              СИЛА РЕПУТАЦИИ

     В  один  из  вечеров  на  прошлой  неделе  в   Сан-Антонио,   высокий
торжественного вида господин в шелковом цилиндре вошел в бар при гостинице
и остановился около камина, где уже сидели - куря  и  болтая  -  несколько
человек.  Толстяк,  видевший,  как  он  входил,  справился  у   конторщика
гостиницы, кто это такой. Конторщик назвал его имя, и  толстяк  последовал
за незнакомцем в бар, бросая на него взгляды восторженного восхищения.
     - Довольно холодная ночь, джентльмены, для теплого  пояса,  -  сказал
господин в шелковом цилиндре.
     - Ха-ха-ха-ха-ха-ха! -  проревел  толстяк,  разражаясь  оглушительным
хохотом. - Это недурно!
     Торжественного вида господин был изумлен этим, но продолжал стоять  и
греться у камина.
     Вскоре один из людей, сидевших подле огня, заметил:
     - Старуха-Турция там в Европе,  по-видимому,  приутихла  в  настоящее
время.
     - Да, - сказал торжественный  господин,  -  похоже,  что  обязанность
шуметь взяли на себя другие нации.
     Толстяк издал громкий вопль, лег на пол, и начал кататься по нему.
     - Вот  умора!  -  вопил  он.  -  Лучшее,  что  я  слышал  когда-либо!
Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Давайте, джентльмены, дернем по этому поводу!
     Приглашение дернуть показалось всем  достаточным  удовлетворением  за
такую ничем не оправданную веселость, и  они  сгрудились  у  стойки.  Пока
смешивались напитки, толстяк  успел  шепнуть  что-то  на  ухо  каждому  из
присутствующих, за исключением господина в  шелковом  цилиндре.  Когда  он
кончил, все лица растянулись в широкие улыбки.
     - Ну-с, джентльмены, если в чем и заключается шутка,  то  в  этом!  -
произнес торжественный господин, поднимая стакан.
     Вся компания единодушно разразилась  в  буквальном  смысле  ревом  от
хохота, расплескав половину содержимого стаканов на стойку и на пол.
     - Когда-нибудь слышали такой поток остроумия? - спросил один.
     - Он битком набит шутками, разве нет?
     - Такой же, каким он был всегда!
     - Лучшее, что мы имели здесь за год!
     - Джентльмены, - сказал торжественный господин,  -  вы,  по-видимому,
сговорились разыграть меня. Я сам не прочь посмеяться от хорошей шутки, но
мне хотелось бы знать, насчет чего вы проходитесь?
     Трое лежали, вываленные в опилках, на полу и взвизгивали, а остальные
попадали в кресла или держались за стойку в пароксизмах хохота. Затем трое
или четверо чуть не подрались  за  честь  собрать  всех  снова  у  стойки.
Торжественного вида господин держал себя подозрительно и  осторожно  -  но
пил каждый раз, когда кто-нибудь заказывал угощение. Стоило ему произнести
слово, как вся орда выла от хохота, пока слезы не брызгали из глаз.
     -  Ну,  -  сказал  торжественный  господин,  когда  его  собутыльники
оплатили  по  крайней  мере  двадцать  круговых,  -  даже  лучшие   друзья
расстаются. Мне нужно спешить к моему жестокому ложу.
     - Здорово! - проревел толстяк. - Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Жесткое ложе, это
- здорово! Лучшее, что я когда-либо слышал. Вы  так  же  неистощимы,  черт
подери, каким были всегда! Ни разу не слышал такого экспромта острословия!
Техас гордится вами, старина!
     - Спокойной ночи, джентльмены! - сказал торжественный господин. - Мне
нужно встать очень рано и приняться за работу.
     - Послушайте только!  -  взвыл  толстяк.  -  Говорит,  что  ему  надо
приняться за работу. Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
     Вся толпа разразилась прощальным ревом хохота вслед направлявшемуся к
выходу торжественному господину. Последний остановился на минуту и сказал:
     - Провел (ик!) чрезвычайно приятный вечер (ик!), джентльмены. Надеюсь
увидеться с вами (ик!) утром. Вот моя карточка. Доброй ночи!
     Толстяк схватил карточку  и  потряс  торжественному  господину  руку.
Когда тот исчез за дверью, толстяк взглянул на карточку, и лицо его  вдруг
стало серьезно.
     - Джентльмены, - сказал он, - вы все  знаете,  кто  такой  наш  друг,
которого мы только что угощали?
     -  Еще  бы!  Вы  сказали,  что  это  Алекс  Сладкий  из   "Техасского
Весельчака".
     - Так я и думал, - сказал толстяк. - Конторщик гостиницы сказал,  что
это Алекс Сладкий.
     Он протянул  им  карточку  и  исчез  через  боковой  выход.  Карточка
гласила:
     Л.Х.УИТТ
     Канзас-Сити
     Представитель фирмы "СМИТ и ДЖОНС"
     ГРОБЫ. ВЕНКИ. ПАМЯТНИКИ.
     Угощение стоило - всем по совокупности - тридцать два доллара.  Толпа
вооружилась, чем попало, и села в засаду в ожидании толстяка
     Когда теперь в Сан-Антонио незнакомцу приходит желание  пошутить,  он
может вызвать  улыбку  не  прежде,  чем  представит  оформленные  по  всем
правилам письменные данные.



                   ВО ИСПРАВЛЕНИЕ СТРАШНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ

     Недавно было сделано открытие, которое не замедлит пробудить в каждом
джентльмене нашей страны чувство живейшего раскаяния.  В  течение  долгого
времени мужчины полагали, что обыкновение дам  надевать  в  театр  высокие
шляпы есть просто результат невнимания к тем  несчастным,  которым  судьба
предоставила места непосредственно сзади них.
     Ныне  выясняется,  что  такое  предположение  было  по  отношению   к
прекрасному полу  глубочайшей  несправедливостью.  Известная  женщина-врач
раскрыла болезненное явление, от которого  женская  половина  человечества
уже давно и мучительно страдает, но  которое  ей  удавалось  сохранить  до
настоящего  времени  в  полнейшей  тайне.  Обыкновение  дам  появляться  в
публичных местах в шляпах есть  результат  печальной  необходимости  -  и,
следовательно, с них должно быть снято обвинение, столь часто  против  них
выдвигавшееся, в эгоистическом невнимании к удобствам других.
     Оказывается, дамы, перешагнувшие за 35 лет, особенно чувствительны  к
действию световых лучей, падающих  им  на  головы  сверху.  Женский  череп
существенно отличается от мужского, главным образом, в верхней своей части
и,  начиная  с  35-летнего  возраста,  теменные  ткани   женского   черепа
утончаются. Лучи света - особенно электрического -  производят,  проникая,
чрезвычайно раздражающее действие на мозговые центры.
     Как ни странно, этот недостаток черепного  устройства  совершенно  не
замечается женщинами в молодости; но стоит им перешагнуть за грань юности,
как он немедленно дает себя почувствовать. Сами женщины знают  об  этом  и
часто толкуют на эту тему, но они ревностно оберегали свой секрет даже  от
самых близких мужчин. Женщина-врач, разоблачившая его на столбцах научного
журнала, первая представительница их пола, заговорившая  об  этом  вопросе
открыто.
     Если кто-нибудь даст себе труд  проделать  опыт,  он  незамедлительно
убедится в соответствии изложенного  истине.  Начните  разговор  с  дамой,
перешагнувшей средний возраст, стоя под  ярко  светящей  лампой,  и  через
несколько минут ей станет не по себе и вскоре  боль,  причиняемая  светом,
заставит ее отодвинуться от его источника.  На  молодых  здоровых  девушек
лучи света не оказывают никакого заметного действия. Таким  образом,  если
мы видим в театре даму в высокой  и  громоздкой  шляпе,  мы  сможем  смело
сделать вывод, что ей больше 35 лет и что она просто предохраняет себя  от
болезненного явления, постигшего ее с  годами.  Напротив,  где  бы  мы  ни
увидели даму, носящую небольшой и никому не мешающий головной убор,
     @мы должны заключить, что она все еще молода, очаровательна  и  может
сидеть под пронизывающими лучами света, не  испытывая  никаких  неудобств.
Нет такого человека, на чьей совести лежит грех осуждения  женщины  за  ее
предполагаемое пренебрежение к удобству ее ближних, который бы  теперь  не
высказал искреннейшего сожаления о своем заблуждении. Американцам  присуще
уважать старость - особенно женскую  -  и  когда  изложенные  здесь  факты
станут общеизвестными,  терпимость  и  сочувствие  заменят  негодование  и
упреки. С этих пор впредь высокие шляпы с ниспадающими перьями и торчащими
цветами и отделкой, встающие между нами и сценой, будут рассматриваться не
с неудовольствием, но с уважением - коль скоро мы поймем,
     @что их носительницы уже не молоды и идут быстрыми шагами к могиле, и