ет быть и нет Неизвестно.
Я пошел на берег - порасспросить, поискать. Виды кругом -
красота. Я таких не видал даже в нью- йоркских театрах.
Вижу, стоит на берегу среди мартышек рослый, спокойный
детина. Я к нему, где здесь консул? Он показал. Я пошел.
Консул был молодой и приятный. Он сказал мне, что этот
пароход - "Карлсефин", что обычный его рейс - Новый Орлеан,
но что сейчас он прибыл из Нью-Йорка. Тогда я решил, что
мои беглецы тут и есть, хотя все говорили, что на
"Карлсефине" не было никаких пассажиров. Я решил, что они
прячутся и ждут темноты, чтобы высадиться на берег ночью. Я
думал: может быть, их напугала моя яхта? Мне оставалось
одно: ждать и захватить их врасплох, чуть они выйдут на
берег. Я не мог арестовать старика Уорфилда, мне нужно было
разрешение тамошних властей, но я надеялся выцарапать у него
деньги Они почти всегда отдают вам украденное, если вы
нагрянете на них, когда они расшатаны, устали, когда у них
развинчены нервы.
   Чуть только стемнело, я сел под кокосовой пальмой на
берегу, а потом встал и пошел побродить. Ну уж и город!
Лучше оставаться в Нью-Йорке и быть честным, чем жить в этом
мартышкином городе, хотя бы и с миллионом долларов.
   Глиняные гнусные мазанки; трава на улицах такая, что
тонет башмак; женщины без рукавов, с голой шеей, ходят и
курят сигары; лягушки сидят на деревьях и дребезжат, как
телега с пожарной кишкой, горы (с черного хода), море (с
парадного). Горы сыплют песок, море смывает краску с домов.
Нет, сэр, лучше человеку жить в стране господа бога (1) и
кормиться у стойки с бесплатной закуской.
   Главная улица тянулась вдоль берега, и я пошел по ней и
повернул в переулок, где дома были из соломы и каких-то
шестов. Мне захотелось посмотреть, что делают мартышки у
себя дома, в жилищах, когда они не шмыгают по кокосовым
деревьям. И в первой же лачуге, куда я заглянул, я увидел
моих беглецов. Должно быть, высадились на берег, покуда я
шатался по городу. Мужчина лет пятидесяти, гладко выбритый,
нависшие брови, черный плащ и такое лицо, будто он хочет
сказать: "А ну-ка, маленькие мальчики, ответьте мне на этот
вопрос", - как инспектор воскресной школы. Подле него
саквояж, тяжелый, как десять золотых кирпичей; тут же на
деревянном стуле сидит шикарная барышня - прямо персик,
одетая, как с Пятой авеню. Какая-то старуха, чернокожая,
угощает их бобами и кофе. На гвозде висит фонарь - вот и
все освещение. Я вошел и стал в дверях. Они посмотрели на
меня, и я сказал:
   - Мистер Уорфилд, вы арестованы. Надеюсь, что, щадя свою
даму, вы не станете сопротивляться и шуметь. Вы знаете,
зачем вы мне нужны.
   - Кто вы такой? - спрашивает старик.
   - О'Дэй, - говорю я. - Сыщик Колумбийского агентства. И
вот вам мой добрый совет: возвращайтесь в Нью-Йорк и
примите то лекарство, которое вы заслужили. Отдайте людям
краденое; может быть, они простят вам вину. Едем сию же
минуту. Я замолвлю за вас словечко. Даю вам пять минут на
размышление.
   Я вынул часы и стал ждать.
   Тут вмешалась эта молодая. Высшего полета девица! И по
ее платью и по всему остальному было ясно, что Пятая авеню
создана для нее.
   - Войдите! - сказала она. - Не стойте на пороге. Ваш
костюм взбудоражит всю улицу. Объясните подробнее, чего вы
хотите?
   - Прошло три минуты, - сказал я. - Я объясню вам
подробнее, покуда не прошли еще две. Вы признаете, что вы
президент "Республики"?
   - Да, - сказал он.
   - Отлично, - говорю я. - Остальное понятно. Необходимо
доставить в Нью-Йорк Дж. Черчилла Уорфилда, президента
страхового общества "Республика", а также деньги,
принадлежащие этому обществу и находящиеся в незаконном
владении у вышеназванного Дж. Черчилла Уорфилда.
   - О-о! - говорит молодая леди в задумчивости. - Вы
хотите увезти нас обратно в Нью-Йорк?
   - Не вас, а мистера Уорфилда. Вас никто ни в чем не
обвиняет. Но, конечно, мисс, никто не мешает вам
сопровождать вашего отца.
   Тут девица взвизгивает и бросается старику на шею.
   - О, отец, отец, - кричит она этаким контральтовым
голосом. - Неужели это правда? Неужели ты похитил чужие
деньги? Говори, отец.
   Вас бы тоже кинуло в дрожь, если бы вы услыхали ее
музыкальное тремоло.
   Старик вначале казался совершенным болваном. Но она
шептала ему на ухо, хлопала по плечу; он успокоился, хоть и
вспотел.
   Она отвела его в сторону, они поговорили минуту, а потом
он надевает золотые очки и отдает мне саквояж.
   - Господин сыщик, - говорит он. - Я согласен вернуться с
вами. Я теперь и сам кончаю видеть (говорил он по-нашему
ломанно), что жизнь на этот гадкий и одинокий берег хуже,
чем смерть. Я вернусь и отдам себя в руки общества
"Республика". Может быть, оно меня простит. Вы привезти с
собой грабль?
   - Грабли? - говорю я. - А зачем мне...
   - Корабль! - поправила барышня. - Не смейтесь. Отец по
рождению немец и неправильно говорит по-английски. Как вы
прибыли сюда?
   Барышня была очень расстроена. Держит платочек у лица и
каждую минуту всхлипывает: "Отец, отец!" Потом подходит ко
мне и кладет свою лилейную ручку на мой костюм, который, по
первому разу, показался ей таким неприятным. Я, конечно,
начинаю пахнуть, как двести тысяч фиалок. Говорю вам: она
была прелесть! Я сказал ей, что у меня частная яхта.
   - Мистер О'Дэй, - говорит она, - увезите нас поскорее из
этого ужасного края. Пожалуйста! Сию же минуту. Ну,
скажите, что вы согласны.
   - Попробую, - говорю я, скрывая от них, что я и сам
тороплюсь поскорее спустить их на соленую воду, покуда они
еще не передумали.
   Они были согласны на все, но просили об одном: не вести
их к лодке через весь город. Говорили, что они боятся
огласки. Не хотели попасть в газеты. Отказались двинуться
с места, покуда я не дал им честного слова, что доставлю их
на яхту не говоря ни одному человеку из тамошних.
   Матросы, которые привезли меня на берег, были в двух
шагах, в кабачке: играли на бильярде. Я сказал, что
прикажу им отъехать на полмили в сторону и ждать нас там.
Но кто доставит им мое приказание? Не мог же я оставить
саквояж с арестованным, а также не мог взять его с собою -
боялся, как бы меня не приметили эти мартышки.
   ~ Но барышня сказала, что черномазая старуха отнесет моим
матросам записку. Я сел и написал эту записку, дал ее
черномазой, объяснил, куда и как пойти, она трясет головой и
улыбается, как павиан.
   Тогда мистер Уорфилд заговорил с нею на каком-то
заграничном жаргоне, она кивает головой и говорит "си,
сеньор", может быть, тысячу раз и убегает с запиской.
   - Старая Августа понимает только по-немецки, - говорит
мисс Уорфилд и улыбается мне. - Мы остановились у нее,
чтобы спросить, где мы можем найти себе квартиру, и она
предложила нам кофе Она говорит, что воспитывалась в одном
немецком семействе в Сан-Доминго.
   - Очень может быть, - говорю я - Но можете обыскать меня,
и вы не найдете у меня немецких слов; я знаю только четыре:
"ферштей нихт" и "нох эйне" (2). Но мне казалось, что "си,
сеньор" - это скорее по-французски.
   И вот мы трое двинулись по задворкам города, чтобы нас
никто не увидел. Мы путались в терновнике и банановых
кустах и вообще в тропическом пейзаже. Пригород в этом
мартышкином городе - такое же дикое место, как Центральный
парк в Нью-Йорке. Мы выбрались на берег за полмили от
города Какой то темно-рыжий дрыхнул под кокосовым деревом, а
возле него длинное ружье в десять футов. Мистер Уорфилд
поднимает ружье и швыряет в море.
   - На берегу часовые, - говорит он. - Бунты и заговоры
зреют, как фрукты.
   Он указал на спящего, который так и не шевельнулся.
   - Вот, - сказал он, - как они выполняют свой долг. Дети!
   Я видел, что подходит наша лодка, взял газету и зажег ее
спичкой, чтобы показать матросам, где мы. Через полчаса мы
были на яхте.
   Первым долгом я, мистер Уорфилд и его; дочь взяли саквояж
в каюту владельца яхты, открыли его и сделали опись всего
содержимого. В саквояже было сто пятьдесят тысяч долларов
и, кроме того, куча брильянтов и разных ювелирных вещичек, а
также сотня гаванских сигар. Я вернул старику сигары, а
насчет всего остального выдал ему расписку как агент
сыскного бюро и запер все эти вещи у себя в особом
помещении. Никогда я еще не путешествовал с таким
удовольствием. Чуть мы выехали в море, дама повеселела и
оказалась первоклассной певицей. В первый же день, как мы
сели обедать и лакей налил ей в бокал шампанского, - а эта
яхта была прямо плавучей "Асторией", - она подмигивает мне и
говорит:
   - Не стоит нюнить, будем веселее! Дай бог вам скушать ту
самую курицу, которая будет копошиться на вашей могиле.
   На яхте было пианино, она села и начала играть, и пела
лучше, чем в любом платном концерте, - она знала девять опер
насквозь; лихая была барышня, самого высокого тона! Не из
тех, о которых в великосветской хронике пишут: "и другие"
Нет, о таких печатают в первой строке и самыми крупными
буквами
   Старик тоже, к моему удивлению, поднял повешенный нос
Однажды угощает он меня сигарой и говорит веселым голосом из
тучи сигарного дыма:
   - Мистер О'Дэй, я почему-то думай, что общество
"Республика" не доставит мне многие хлопоты. Берегите
чемодан, мистер О'Дэй, чтобы отдать его тем, кому он
принадлежит, когда мы кончим приехать.
   Приезжаем мы в Нью-Йорк. Я звоню по телефону к
начальнику, чтобы он встретил нас в конторе директора.
Берем кэб, едем. На коленях у меня саквояж. Входим. Я с
радостью вижу, что начальник созвал тех же денежных тузов,
что и прежде. Розовые лица, белые жилеты. Я кладу саквояж
на стол и говорю:
   - Вот деньги.
   - А где же арестованный? - спрашивает начальник.
   Я указываю на мистера Уорфилда, он выходит вперед и
говорит:
   - Разрешите сказать вам слово одно секретно.
   Они уходят вместе с начальником в другую комнату и сидят
там десять минут. Когда они выходят назад, начальник черен,
как тонна угля.
   - Был ли у этого господина этот чемодан, когда вы в
первый раз увидели его? - спрашивает он у меня.
   - Был, - отвечаю я.
   Начальник берет чемодан и отдает его арестанту с поклоном
и говорит директорам:
   - Знает ли кто-нибудь из вас этого джентльмена?
   Все сразу закачали своими розовыми головами:
   - Нет, не знаем.
   - Позвольте мне представить вам, - продолжает начальник,
- сеньора Мирафлореса, президента республики Анчурия.
Сеньор великодушно согласился простить нам эту вопиющую
ошибку, если мы защитим его доброе имя от всяких могущих
возникнуть нападок и сплетен. С его стороны это большое
одолжение, так как он вполне может потребовать
удовлетворения по законам международного права. Я думаю, мы
можем с благодарностью обещать ему полную тайну.
   Розовые закивали головами.
   - О'Дэй, - говорит мне начальник. - Вы не пригодны для
частного агентства. На войне, где похищение государственных
лиц - самое первое дело, вы были бы незаменимым человеком.
Зайдите в контору завтра в одиннадцать.
   Я понял, что это значит.
   - Так что это обезьянский президент? - говорю я
начальнику. - Почему же он не сказал мне этого?
   - Так бы вы ему и поверили!



   1) - Ироническое название Соединенных Штатов.
   2) - "Не понимаю" и "еще одну" (рюмку).



   О.Генри.
   В антракте

                                        Перевод Н. Дарузес



   Майская луна ярко освещала частный пансион миссис Мэрфи.
Загляните в календарь, и вы узнаете, какой величины площадь
освещали в тот вечер ее лучи. Лихорадка весны была в полном
разгаре, а за ней должна была последовать сенная лихорадка.
В парках показались молодые листочки и закупщики из западных
и южных штатов. Расцветали цветы, и процветали курортные
агенты; воздух и судебные приговоры становились мягче; везде
играли шарманки, фонтаны и картежники.
   Окна пансиона миссис Мэрфи были открыты. Кучка жильцов
сидела на высоком крыльце, на круглых и плоских матах,
похожих на блинчики. У одного из окон второго этажа миссис
Мак-Каски поджидала мужа. Ужин стыл на столе. Жар из него
перешел в миссис Мак-Каски.
   Мак-Каски явился в девять. На руке у него было пальто, а
в зубах трубка. Он попросил извинения за беспокойство,
проходя между жильцами и осторожно выбирая место, куда
поставить ногу в ботинке невероятных размеров.
   Открыв дверь в комнату, он был приятно изумлен: вместо
конфорки от печки или машинки для картофельного пюре в него
полетели только слова.
   Мистер Мак-Каски решил, что благосклонная майская луна
смягчила сердце его супруги.
   - Слышала я тебя, - долетели до него суррогаты кухонной
посуды. - Перед всякой дрянью ты извиняешься, что наступил
ей на хвост своими ножищами, а жене ты на шею наступишь и не
почешешься, а я-то жду его не дождусь, все глаза проглядела,
и ужин остыл, купила какой-никакой на последние деньги, ты
ведь всю получку пропиваешь по субботам у Галлегера, а нынче
уж два раза приходили за деньгами от газовой компании.
   - Женщина, - сказал мистер Мак-Каски, бросая пальто и
шляпу на стул, - этот шум портит мне аппетит. Не относись
презрительно к вежливости, этим ты разрушаешь цемент,
скрепляющий кирпичи в фундаменте общества. Если дамы
загораживают дорогу, то мужчина просто обязан спросить
разрешения пройти между ними. Будет тебе выставлять свое
свиное рыло в окно, подавай на стол.
   Миссис Мак-Каски тяжело поднялась с места и пошла к
печке. По некоторым признакам Мак-Каски сообразил, что
добра ждать нечего. Когда углы ее губ опускались вниз
наподобие барометра, это предвещало град - фаянсовый,
эмалированный и чугунный.
   - Ах, вот как, свиное рыло? - возразила миссис Мак-Каски
и швырнула в своего повелителя полную кастрюльку тушеной
репы.
   Мак-Каски не был новичком в такого рода дуэтах. Он знал,
что должно следовать за вступлением. На столе лежал кусок
жареной свинины, украшенный трилистником. Этим он и
ответил, получив отпор в виде хлебного пудинга в глиняной
миске. Кусок швейцарского сыра, метко пущенный мужем,
подбил глаз миссис Мак-Каски. Она нацелилась в мужа
кофейником, полным горячей, черной, не лишенной аромата,
жидкости; этим заканчивалось меню, а, следовательно, и
битва.
   Но Мак-Каски был не какой-нибудь завсегдатай грошового
ресторана. Пускай нищая богема заканчивает свой обед чашкой
кофе. Пускай делает этот faux pas. Он сделает кое-что
похитрее. Чашки для полоскания рук были ему небезызвестны.
В пансионе Мэрфи их не полагалось, но эквивалент был под
руками. Он торжествующе швырнул умывальную чашку в голову
своей супруги-противницы. Миссис Мак-Каски увернулась
вовремя. Она схватила утюг, надеясь с его помощью успешно
закончить эту гастрономическую дуэль. Но громкий вопль
внизу остановил ее и мистера Мак- Каски и заставил их
заключить перемирие.
   На тротуаре перед домом стоял полисмен Клири и,
насторожив ухо, прислушивался к грохоту разбиваемой
вдребезги домашней утвари.
   "Опять это Джон Мак-Каски со своей хозяйкой, - размышлял
полисмен. - Пойти, что ли, разнять их? Нет, не пойду.
Люди они семейные, развлечений у них мало. Да небось скоро
и кончат. Не занимать же для этого тарелки у соседей".
   И как раз в эту минуту в нижнем этаже раздался
пронзительный вопль, выражающий испуг или безысходное горе.
   - Кошка, должно, - сказал полисмен Клири и быстро зашагал
прочь.
   Жильцы, сидевшие на ступеньках, переполошились Мистер
Туми, страховой агент по происхождению и аналитик по
профессии, вошел в дом, чтобы исследовать причины вопля. Он
возвратился с известием, что мальчик миссис Мэрфи, Майк,
пропал неизвестно куда. Вслед за вестником выскочила сама
миссис Мэрфи - двухсотфунтовая дама, в слезах и истерике,
хватая воздух и вопия к небесам об утрате тридцати фунтов
веснушек и проказ. Вульгарное зрелище, конечно, но мистер
Туми сел рядом с модисткой мисс Пурди, и руки их
сочувственно встретились. Сестры Уолш, старые девы, вечно
жаловавшиеся на шум в коридорах, тут же спросили, не
спрятался ли мальчик за стоячими часами?
   Майор Григ, сидевший на верхней ступеньке рядом со своей
толстой женой, встал и застегнул сюртук.
   - Мальчик пропал? - воскликнул он, - Я обыщу весь город.
   Его жена обычно не позволяла ему выходить из дому по
вечерам. Но тут она сказала баритоном:
   - Ступай, Людовик! Кто может смотреть равнодушно на горе
матери и не бежит к ней на помощь, у того каменное сердце.
   - Дай мне центов тридцать или, лучше, шестьдесят,
милочка, - сказал майор. - Заблудившиеся дети иногда уходят
очень далеко. Может, мне понадобится на трамвай.
   Старик Денни, жилец с четвертого этажа, который сидел на
самой нижней ступеньке и читал газету при свете уличного
фонаря, перевернул страницу, дочитывая статью о забастовке
плотников. Миссис Мэрфи вопила, обращаясь к луне.
   - О-о, где мой Майк, ради господа бога, где мой сыночек?
   - Когда вы его видели последний раз? - спросил старик
Денни, косясь одним глазом на заметку о союзе строителей.
   - Ох, - стонала миссис Мэрфи, - может, вчера, а может,
четыре часа тому назад. Не припомню. Только пропал он,
пропал мой сыночек, Майк. Нынче утром играл на тротуаре, а
может, это было в среду? Столько дела, где ж мне
припомнить, когда это было? Я весь дом обыскала, от чердака
до погреба, нет как нет, пропал да и только. О, ради
господа бога...
   Молчаливый, мрачный, громадный город всегда стойко
выдерживал нападки своих хулителей Они говорят, что он
холоден, как железо, говорят, что жалостливое сердце не
бьется в его груди; они сравнивают его улицы с глухими
лесами, с пустынями застывшей лавы. Но под жесткой
скорлупой омара можно найти вкусное, сочное мясо. Возможно,
какое-нибудь другое сравнение было бы здесь более уместно.
И все-таки обижаться не стоит. Мы не стали бы называть
омаром того, у кого нет хороших, больших клешней.
   Ни одно горе не трогает неискушенное человеческое сердце
сильнее, чем пропажа ребенка. Детские ножки такие
слабенькие, неуверенные, а дороги такие трудные и крутые.
   Майор Григ юркнул за угол и, пройдя несколько шагов по
улице, зашел в заведение Билли.
   - Налейте-ка мне стопку, - сказал он официанту. - Не
видели вы такого кривоногого, чумазого дьяволенка лет шести,
он где-то тут заблудился.
   На крыльце мистер Туми все еще держал руку мисс Пурди.
   - Подумать только об этом милом-милом крошке! - говорила
мисс Пурди - Он заблудился, один, без своей мамочки, может
быть, уже попал под звонкие копыта скачущих коней, ах, какой
ужас!
   - Да, не правда ли? - согласился мистер Туми, пожимая ей
руку. - Может, мне пойти поискать его?
   - Это, конечно, ваш долг, - отвечала мисс Пурди. - Но
боже мой, мистер Туми, вы такой смелый, такой безрассудный,
вдруг с вами что-нибудь случится, тогда как же.
   Старик Денни читал о заключении арбитражной комиссии,
водя пальцем по строчкам.
   На втором этаже мистер и миссис Мак-Каски подошли к окну
перевести дух. Согнутым пальцем мистер Мак-Каски счищал
тушеную репу с жилетки, а его супруга вытирала глаз,
заслезившийся от соленой свинины. Услышав крики внизу, они
высунули головы в окно.
   - Маленький Майк пропал, - сказала миссис Мак-Каски,
понизив голос, - такой шалун, настоящий ангелочек!
   - Мальчишка куда-то девался? - сказал Мак-Каски,
высовываясь а окно. - Экое несчастье, прямо беда. Дети
другое дело. Вот если б баба пропала, я бы слова не сказал,
без них куда спокойней.
   Не обращая внимания на эту шпильку, миссис Мак-Каски
схватила мужа за плечо.
   - Джон, - сказала она сентиментально, - пропал сыночек
миссис Мэрфи. Город такой большой, долго ли маленькому
мальчику заблудиться? Шесть годочков ему было, Джон, и
нашему сынку было бы столько же, кабы он родился шесть лет
тому назад.
   - Да ведь он не родился, - возразил мистер Мак-Каски,
строго придерживаясь фактов.
   - А если б родился, какое бы у нас было горе нынче
вечером, ты подумай наш маленький Филан неизвестно где,
может, заблудился, может, украли.
   - Глупости несешь, - ответил Мак-Каски. - Назвали бы его
Пат, в честь моего старика в Кэнтриме.
   - Врешь! - без гнева сказа