г света", Нико.
   Она приоткрывает глаза где-то наполовину и смотрит на меня сверху,  а
я болтаю в воздухе авторучкой, как вы помешиваете чашку кофе. Даже через
одежду на моей спине отпечатывается узор канавок между плиткой.
   - Давай, "вокруг света", - прошу. - Сделай мне такое, крошка.
   И  Нико  закрывает  глаза,  задирая  юбку  у  талии  обеими   руками.
Пристраивает весь свой вес на мои бёдра и переносит одну ногу мне  через
живот. Потом переносит вторую, оставаясь сидеть на мне, но уже  лицом  к
моим ногам.
   - Хорошо, - говорю я, разворачивая голубой листок бумаги. Разглаживаю
его на её выгнутой дугой спине и  вписываю  своё  имя  внизу,  в  графе,
гласящей "поручитель". Сквозь  платье  чувствуется  широкий  ремешок  её
лифчика: резинка с пятью или шестью проволочными  крючками.  Чувствуются
её рёбра под толстым слоем мышц.
   Прямо в этот миг, вглубь по  холлу,  в  комнате  234,  сидит  девушка
кузена вашего лучшего друга, та девчонка,  которая  чуть  не  до  смерти
долбила себя на ручке коробки передач в "Форте Пинто"  после  того,  как
поела "шпанской мушки". Её зовут Мэнди.
   Здесь парень, который раз пробрался в клинику в белом халате и сдавал
экзамен по тазобедренной области.
   Здесь парень, который в номере своего отеля вечно валяется  голым  на
покрывалах, с утренним стояком, и ждёт, когда войдёт горничная.
   Все эти известные по слухам знакомые  знакомых  знакомых  знакомых...
все они здесь.
   Мужчина, искалеченный  автоматической  электродоилкой,  -  его  зовут
Говард.
   Девушка, висевшая в душевой на штанге для занавески,  полумёртвая  от
аутоэротического удушения, - это Пола, и она сексоголичка.
   Скажите - "Привет, Пола".
   Давайте  сюда  своих  любителей  тереться  в  метро.  Давайте   своих
любителей распахивать плащи.
   Мужчина, который устанавливает камеры под ободком унитаза  в  женских
туалетах.
   Парень,  который  щекочет  хозяйство  об  откидные  листы  депозитных
графиков в автоматических справочных.
   Все любители подглядывать. Нимфоманки. Грязные старикашки.  Туалетные
партизаны. Кулачные бойцы.
   Все  те  сексуальные  страшилища  и  страшилки,  насчёт  которых  вас
предупреждала мамочка. Все те ужасные поучительные истории.
   Все мы здесь. Живём и бедствуем.
   Это      двадцатишаговый      мир      сексуальной       зависимости.
Сексуально-озабоченного  поведения.  Вечером  каждого  дня  недели   они
встречаются   в   задней   комнате   какой-нибудь   церкви.   В   разных
конференц-залах общественных центров. Каждую ночь, в каждом городе. Есть
даже виртуальные собрания в Интернете.
   Моего лучшего друга, Дэнни,  я  встретил  на  собрании  сексоголиков.
Дэнни дошёл до того, что ему нужно было мастурбировать раз по пятнадцать
на день, чтобы хоть остановиться. Кроме того, у него уже  еле  сжимались
пальцы, и он переживал  насчёт  того,  что  с  ним  может  случиться  от
вазелина за такой долгий срок.
   Он пытался  перейти  на  какую-нибудь  мазь,  но  всё  сделанное  для
смягчения кожи, казалось, работало как раз наоборот.
   Дэнни и все те  мужчины  с  женщинами,  которых  вы  считаете  такими
жуткими, смешными или жалкими людьми, - все они здесь  ослабляют  пояса.
Сюда мы все приходим открыться.
   Сюда приходят на время трёхчасовой отлучки проститутки и  сексуальные
преступники  из  тюрем  минимально  строгого   режима,   которые   сидят
рука-об-руку с любительницами групповух и мужиками, берущими  в  рот  по
магазинам эротической литературы. Шлюха здесь объединяется  с  клиентом.
Растлитель предстаёт перед растлённым.
   Нико подтягивает гладкий белый зад почти к  основанию  моего  поршня,
потом срывается вниз. Вверх -  и  вниз.  Катается,  туго  обхватив  меня
внутренностями по всей длине. Выстреливая вверх, потом швыряя себя вниз.
Мышцы её рук, которыми она отталкивается от моих  бёдер,  всё  набухают.
Бёдра у меня немеют и белеют в её руках.
   - Теперь, когда мы  друг  друга  знаем,  -  спрашиваю.  -  Нико?  Что
скажешь, нравлюсь я тебе?
   Она оборачивается и смотрит на меня через плечо:
   - Когда будешь врачом, ты сможешь выписывать рецепты на  что  угодно,
так?
   Это  если  я  когда-нибудь  решу  вернуться   к   учёбе.   Не   стоит
недооценивать то, как медицинская  степень  может  помочь  тебе  уложить
кого-нибудь в койку. Поднимаю руки,  пристраивая  каждую  ладонь  поверх
натянутой гладкой кожи на боках её бёдер. Вроде как, чтобы  помогать  ей
подтягиваться, - а она пропускает свои прохладные мягкие  пальцы  сквозь
мои.
   Туго напялившись на мой поршень, не оглядываясь, сообщает:
   - Друзья поспорили со мной на деньги, что ты уже давно женат.
   Держу её гладкую белую задницу в руках.
   - Сколько денег? - спрашиваю.
   Объясняю Нико, что её друзья могут оказаться правы.
   Ведь, по правде, любой сын, воспитанный матерью-одиночкой, в каком-то
смысле родился женатым. Я не уверен, но похоже, пока мама твоя не умрёт,
любая  другая  женщина  в  твоей  жизни  может  стать  только  сторонней
любовницей.
   В современном мифе про Эдипа - именно мать убивает  отца  и  забирает
сына.
   И никак не выйдет развестись со своей матерью.
   Или убить её.
   А Нико спрашивает:
   - Что ещё значит - любая другая женщина? Боже, это сколько же  их?  -
говорит. - Рада, что мы с резинкой.
   На предмет полного  списка  сексуальных  партнёров  мне  пришлось  бы
свериться со  своим  четвёртым  шагом.  Заглянуть  в  блокнот  с  полной
моральной описью. С полной и беспощадной историей моей зависимости.
   Это если я когда-нибудь решу вернуться, чтобы  завершить  тот  чёртов
шаг.
   Для людей, которые торчат в комнате 234, работа по двадцати шагам  на
собраниях сексоголиков - это ценный  важный  инструмент  в  понимании  и
излечении от... ну, вы поняли.
   А для меня - это потряснейший практический  семинар.  Тут  подсказки.
Технические тонкости. Стратегии, позволяющие трахнуться так,  как  и  не
мечталось. Ведь эти зависимые, когда рассказывают свои  истории,  -  они
же, чёрт возьми, великолепны. Плюс тут  девочки-заключённые,  выпущенные
из тюрем на три часа сексоманской терапии общения.
   Нико в том числе.
   Вечера по средам  означают  Нико.  Вечера  пятницы  значат  Таня.  По
воскресеньям - Лиза. Лиза потеет жёлтым  от  никотина.  Её  талию  можно
почти обхватить руками, когда пресс её  каменеет  в  кашле.  Таня  вечно
протаскивает какую-нибудь резиновую игрушку для  секса:  обычно  самотык
или нитку резиновых бус.  Какой-то  сексуальный  эквивалент  сюрприза  в
коробке с сухарями.
   Старый принцип, мол, красота - радость навеки: а вот по моему личному
опыту даже самая раскрасивая красавица - радость только на три часа, это
предел. Потом ведь она захочет рассказать тебе обо  всех  своих  травмах
детства. Один из приятных моментов во встречах с девчонкой из  тюрьмы  -
кайф от мысли, что смотришь на часы, и знаешь:  через  полчаса  она  уже
будет за решёткой.
   Та же история про Золушку, только в полночь она снова превращается  в
преступницу.
   Я не говорю, что не люблю этих женщин. Я люблю  их  так  же,  как  вы
любите фото на развороте журнала,  видео  где  трахаются,  веб-сайт  для
взрослых, - и, конечно, для сексоголика такое  может  показаться  полным
вагоном любви. Опять же, не скажу, что меня любит Нико.
   Такое - не  столько  роман,  сколько  случай.  Рассаживаешь  двадцать
сексоголиков вокруг стола вечер за вечером - и нечему тут удивляться.
   Плюс тут продают лечебные пособия для  сексоголиков,  в  которых  все
способы затащить кого-то в койку, о которых даже понятия не  имеешь.  Ну
конечно, на самом деле оно должно помочь тебе осознать, что ты подсел на
секс. Всё передаётся в списках вопросов типа - "если делаете  что-то  из
нижеприведенного, вы можете оказаться сексоголиком". Среди этих полезных
подсказок есть такие:
   "Вы подрезаете подкладку купального халата, чтобы были  заметны  ваши
гениталии?"
   "Вы оставляете расстёгнутой ширинку или блузку, и притворяетесь,  что
ведёте переговоры в телефонной будке,  стоя  в  распахнутой  одежде  без
нижнего белья?"
   "Вы бегаете без лифчика или атлетической подвязки в целях привлечения
сексуальных партнёров?"
   Мой ответ на всё вышеперечисленное - "Ну что же, теперь - да!"
   Плюс   то,   что   здесь   быть   извращенцем   -   не   твоя   вина.
Сексуально-озабоченное поведение не заключается  в  постоянном  желании,
чтобы тебе отсосали  член.  Это  болезнь.  Это  физическая  зависимость,
которая только и ждёт  персонального  кодового  номера  от  "Справочника
статистической диагностики" и включения стоимости лечения в  медицинскую
страховку.
   Речь о том, что даже Билл Вильсон, основатель "Анонимных алкоголиков"
не смог перебороть в себе похотливую обезьяну, и всю свою трезвую  жизнь
провёл, обманывая жену и исполнившись чувством вины.
   Речь о том,  что  сексоманы  приобретают  зависимость  от  химических
веществ, вырабатываемых телом при  постоянном  занятии  сексом.  Оргазмы
наполняют  тело  эндорфинами,   которые   оказывают   обезболивающее   и
транквилизирующее  воздействие.  На  самом  деле  сексоманы   сидят   на
эндорфинах, а не на сексе.  У  сексоманов  снижен  естественный  уровень
оксидазы  моноамина.  В  действительности   сексоманы   жаждут   пептида
фенилэтиламина, прилив которого может вызвать страсть, опасность, риск и
страх.
   Для сексомана собственные сиськи, собственный член, собственный язык,
клитор или дупло - это героиновый укол, который всегда под рукой, всегда
готов к применению. Мы с Нико любим друг друга так же, как любой  наркет
любит свою дозу.
   Нико крепко подаётся назад и трёт мой поршень о  переднюю  стенку  её
внутренностей, работая над собой двумя влажными пальцами.
   Спрашиваю:
   - А что если войдёт та уборщица?
   И Нико вертит меня в себе туда-сюда и отзывается:
   - О да. Это был бы такой кайф.
   А я вот даже представить  себе  боюсь,  какой  же  большой  блестящий
отпечаток задницы мы натёрли на полированной воском плитке. Ряд  раковин
вон  покосился.  Лампы  дневного  света  мерцают,  и  в   отражении   на
хромированных  поверхностях  патрубков  под  каждой  из  раковин   можно
разглядеть глотку Нико  в  виде  длинной  прямой  трубы;  голова  у  неё
откинута, глаза закрыты, её дыхание пыхтит о поверхность  пола.  Груд  у
неё обтянута материей с рисунком цветочков.  Язык  свисает  набок.  Сок,
который из неё проступает, обжигающе горяч.
   Чтобы не кончить, я спрашиваю:
   - А предкам своим ты что про нас рассказывала?
   А Нико отвечает:
   - Они хотят с тобой познакомиться.
   Придумываю, что бы такое помощнее сказать дальше, но  на  самом  деле
это не важно. Здесь можно рассказывать о чём  угодно.  Про  клизмы,  про
оргии, про животных, признаться в любом непотребстве, - и никогда никого
не удивишь.
   В комнате 234 все сравнивают боевые похождения.  Каждый  начинает  по
очереди. Это первая часть собрания, регистрационная.
   После этого они прочтут чтения, всяческие там молитвы,  обсудят  тему
на вечер. Каждый работает над одним из  двадцати  шагов.  Первый  шаг  -
признать  себя  бессильным.  Да,  у  тебя   зависимость,   и   тебе   не
остановиться. Первый шаг значит  рассказать  свою  историю,  все  худшие
моменты. Свои самые низменные низости.
   Беда с сексом такая  же,  как  и  с  любой  другой  зависимостью.  Ты
постоянно  реабилитируешься.   Потом   постоянно   скатываешься.   Снова
занимаешься этим. Пока не  найдёшь  вещь,  за  которую  можно  бороться,
никогда не  начнёшь  бороться  против  чего-то.  Все  те  люди,  которые
заявляют,   что   хотят   жить   свободной   жизнью,   без   сексуальной
озабоченности, я хочу сказать - да плюньте на такое. Я хочу сказать - да
что вообще может быть лучше секса?
   Наверняка ведь даже самый паршивый минет лучше, чем,  скажем,  нюхать
самую лучшую из роз, ...там, смотреть самый  прекрасный  закат.  Слушать
смех детей.
   Уверен, никогда ведь не увижу стих, способный сравниться по  прелести
с горячо бьющим, жопосводящим, кишкораздирающим оргазмом.
   Рисование картин,  сочинение  опер,  -  это  же  всё  вещи,  которыми
занимаются, пока не найдут, куда кинуть очередную палку.
   В ту минуту, когда наткнётесь на что-нибудь получше секса,  позвоните
мне. Скиньте на пейджер.
   Никто среди людей, сидящих в комнате 234, не Ромео, не Казанова и  не
Дон Жуан. Здесь  нет  Мата  Хари  и  Саломей.  Здесь  люди,  которым  вы
ежедневно пожимаете  руки.  Не  уроды  и  не  красавцы.  Рядом  с  этими
легендами  вы  стоите  в  кабине  лифта.  Они  подают  вам   кофе.   Эти
мифологические существа пробивают вам билетики. Выдают деньги  по  чеку.
Кладут на ваш язык облатку причастия.
   В помещении женского  туалета,  внутри  Нико,  я  закидываю  руки  за
голову.
   Дальше, не знаю сколько времени, для меня нет проблем в  целом  мире.
Ни матери. Ни медицинских счетов. Ни дерьмовой  работёнки  в  музее.  Ни
лучшего друга-дрочилы. Ничего.
   Ничего не чувствую.
   Чтобы  всё  продлилось  дольше,  чтобы  не  кончить,  я   рассказываю
цветастой заднице Нико, как она прекрасна, как она мила и как нужна мне.
Её  волосы  и  кожа.  Чтобы  всё  продлилось  дольше.  Потому  что   это
единственный момент, когда я могу сказать такое. Потому что в  тот  миг,
когда всё кончится, мы возненавидим друг друга.  В  тот  миг,  когда  мы
обнаружим себя замёрзшими и потными на полу сортира, в миг, когда мы оба
кончим, смотреть нам больше друг на друга не захочется.
   Единственные, которого мы возненавидим больше друг  друга  -  это  мы
сами.
   Вот единственные несколько минут, когда я могу побыть человеком.
   Только в эти минуты мне не одиноко.
   И, продолжая скакать на мне вверх-вниз, Нико спрашивает:
   - Так когда мне идти знакомиться с твоей мамой?
   И:
   - Никогда, - отвечаю я. - То есть, это невозможно.
   А Нико, всем  своим  телом  сжимающая  меня  и  выдавливающая  своими
кипящими влажными внутренностями, спрашивает:
   - Она в тюряге, или в дурке, или что?
   Да-да, почти всю жизнь проторчала.
   Спросите парня про его маму во время секса - и  большой  взрыв  можно
задержать навсегда.
   Нико спрашивает:
   - Так она что, уже умерла?
   А я отвечаю:
   - Вроде того.

Глава 3

   Теперь уже, когда иду навещать свою  маму,  я  даже  не  прикидываюсь
собой.
   Чёрт, я даже не прикидываюсь, будто близко с собой знаком.
   Уже нет.
   У моей мамы, похоже, единственное занятие на данный момент  -  терять
вес. То, что от неё осталось - настолько худое, что она кажется  куклой.
Каким-то спецэффектом. У неё уже просто не  хватит  жёлтой  кожи,  чтобы
туда поместился живой  человек.  Её  тонкие  кукольные  ручки  шарят  по
одеялу, постоянно подбирая кусочки пуха. Её  сморщенная  голова  вот-вот
развалится у питьевой соломинки во рту. Когда я приходил в роли себя,  в
роли её сына, Виктора Манчини, ни один из тех визитов не  длился  дольше
десяти минут: потом она звонила, вызывала  медсестру,  и  говорила  мне,
что, мол, очень устала.
   Потом, в одну из недель, мама  решила,  что  я  какой-то  назначенный
судом государственный защитник, представлявший её интересы  пару  раз  -
Фред Гастингс. Её лицо распахивается навстречу, когда она замечает меня,
потом она укладывается назад, на кучу подушек, и слегка  качает  головой
со словами:
   - О, Фред, - говорит. - Мои  отпечатки  были  по  всем  тем  коробкам
краски для волос. Это было дело о создании угрозы  по  небрежности,  его
открыли   и   закрыли,   но   всё   равно   -   получилась   потрясающая
социально-политическая акция.
   Отвечаю ей, что на  магазинных  камерах  безопасности  всё  выглядело
по-другому.
   Плюс там было  обвинение  в  похищении  ребёнка.  Тоже  в  записи  на
видеоленте.
   А она смеётся, в самом деле смеётся, и говорит:
   - Фред, и ты был таким дурачком, что пытался меня спаси.
   В таком духе она болтает полчаса, в основном про  то  происшествие  с
перепутанной краской для волос. Потом просит  меня  принести  газету  из
зала.
   В коридоре возле её комнаты стоит  какая-то  врач,  женщина  в  белом
халате с планшеткой в руках. Длинные чёрные волосы  у  неё  скручены  на
затылке в нечто, напоминающее по форме маленький чёрный  мозг.  Она  без
косметики, поэтому лицо её смотрится как нормальная кожа. Из  нагрудного
кармана торчит чёрная оправа сложенных очков.
   Не ей ли назначена миссис Манчини, спрашиваю я.
   Женщина-врач заглядывает в планшетку. Раскрывает очки, напяливает  их
и снова смотрит, всё время повторяя:
   - Миссис Манчини, миссис Манчини, миссис Манчини...
   Рукой непрерывно выщёлкивает и отщёлкивает шариковую ручку.
   Спрашиваю:
   - Почему она всё время теряет вес?
   Кожа вдоль просветов её причёски, кожа над и под ушами  докторши  так
чиста и бела, как должна выглядеть и кожа в других её просветах. Если бы
женщины знали, как воспринимаются их уши: этот упругий  край  из  плоти,
маленький оттенённый капюшончик сверху, все эти гладкие линии,  спиралью
влекущие в тугие тёмные  внутренности,  -  да,  пожалуй,  большая  часть
женщин ходила бы со спущенными волосами.
   - Миссис Манчини, - объясняет мне эта. - Нужна  трубка  для  питания.
Она чувствует голод, но забыла, что означает это чувство. Следовательно,
не ест.
   Спрашиваю:
   - Ну, а сколько такая трубка будет стоить?
   Медсестра зовёт по коридору:
   - Пэйж?
   Женщина-врач  разглядывает  меня,  одетого  в  бриджи  и  камзол,   в
напудренный парик и башмаки с пряжками, спрашивает:
   - И кто же вы такой?
   Сестра зовёт:
   - Мисс Маршалл?
   Про мою работу тут слишком долго рассказывать.
   - Я вроде как  представитель  трудового  народа  ранней  колониальной
Америки.
   - Какой ещё? - спрашивает она.
   - Ирландский наёмный слуга.
   Она смотрит на меня молча, покачивая головой. Потом  опускает  взгляд
на диаграмму.
   - Либо мы поставим ей в желудок трубку, - говорит врач.  -  Либо  она
умрёт с голоду.
   Заглядываю в тёмные  тайны,  сокрытые  во  внутренностях  её  уха,  и
спрашиваю - может, лучше рассмотрим ещё какие-нибудь варианты?
   Вглубь по коридору стоит медсестра, и кричит, уперев в бока кулаки:
   - Мисс Маршалл!
   А врач вздрагивает. Поднимает указательный палец, чтобы я замолчал, и
просит:
   - Послушайте, - говорит. - Мне в  самом  деле  нужно  идти  завершать
обход. Давайте продолжим разговор в ваш следующий визит.
   Потом оборачивается и проходит десять  из  двенадцати  шагов  к  тому
месту, где ждёт медсестра, и произносит:
   - Сестра Гилмэн, - говорит она,  её  голос  звучит  напором  и  слова
врезаются друг в друга. - Вы могли бы проявить малейшее уважение к  моей
персоне  и  назвать  меня  доктор  Маршалл,  -  говорит.  -  Особенно  в
присутствии посетителя, - говорит. - Особенно если  вы  собрались  орать
через весь коридор. Это минимум вежливости, сестра Гилмэн, но я  считаю,
что его заслуживаю, и мне кажется, что если вы сами начнёте  вести  себя
как профессионал, то обнаружите, что и другие  вокруг  совершенно  точно
проявят куда больше желания сотрудничать...
   К тому времени, как я приношу газету  из  зала,  мама  уже  спит.  Её
жуткие жёлтые руки скрещены на  груди,  пластиковый  больничный  браслет
заварен на запястье.

Глава 4

   В тот миг, когда Дэнни наклоняется, с него падает парик,  приземляясь
в грязь и лошадиный навоз, а почти две сотни японских туристов  хихикают
и толпятся спереди, чтобы заснять на видеоплёнку его бритую голову.
   Говорю:
   - Извини, - и лезу поднимать парик. Он уже не особо белый, к тому  же
воняет, - ведь, пожалуй, тысячи собак и цыплят отливают  на  этом  месте
каждый день.
   Когда он нагнулся - галстук свесился ему на лицо, не давая смотреть.
   - Братан, - просит Дэнни. - Скажи мне, что там творится?
   Вот он я, трудовой народ ранней колониальной Америки.
   Дурацкое дерьмо, которое мы делаем за деньги.
   С краю городской площади за нами наблюдает Его Высочество Лорд Чарли,
губерн