какие у неё ногти на  руках,  -  сообщаю  Дэнни.  -  Верный
признак рака лёгких.
   Сбивчивость  означает,  что  накрылись  почки,   серьёзную   почечную
недостаточность.
   Всему этому учат в рамках курса лабораторной диагностики,  на  втором
году медфака. Узнаёшь всё это - и назад дорога закрыта.
   Неученье было свет.
   Простой синяк означает  цирроз  печени.  Отрыжка  значит  рак  прямой
кишки, рак пищевода, или, в самом лучшем случае, язву желудка.
   Каждое дуновение ветерка словно шепчет слова "чешуйчатая карцинома".
   Птички на деревьях словно щебечут "гистоплазмоз".
   В любом раздетом человеке видишь пациента. У  танцовщицы  могут  быть
ясные красивые глаза и твёрдые коричневые соски, но если запах  изо  рта
плохой - тогда у неё лейкемия. У танцовщицы могут быть густые,  длинные,
чистые на вид волосы, но если она чешет голову -  тогда  у  неё  лимфома
Годжкина.
   Дэнни страница  за  страницей  заполняет  свою  планшетку  набросками
фигур: прекрасными улыбающимися женщинами; худенькими женщинами, которые
шлют ему воздушные поцелуи; женщинами, лица у которых склонены, но глаза
подняты на него и смотрят сквозь упавшие волосы.
   - Потеря чувства  вкуса,  -  сообщаю  Дэнни.  -  Значит  рак  ротовой
полости.
   А Дэнни, не глядя на меня, переводя взгляд туда-обратно  между  своим
наброском и очередной танцовщицей, отзывается:
   - Тогда, братан, у тебя такой рак уже давно.
   Даже если мама умрёт, не уверен,  захочется  ли  мне  возвращаться  и
восстанавливаться до истечения срока пересдачи долгов. Я и так уже  знаю
куда больше того, с чем можно спокойно жить.
   После того, как узнаешь про все вещи, которые могут выйти  из  строя,
жизнь твоя  становится  не  столько  жизнью,  сколько  ожиданием.  Рака.
Слабоумия. Каждый раз как взглянешь в зеркало, сразу  изучаешь  себя  на
предмет красной сыпи, которая  значит  опоясывающий  лишай.  См.  также:
Стригущий лишай.
   См. также: Чесотка.
   См. также: Энцефалит, менингит, ревматизм, сифилис.
   Теперь себя демонстрирует следующая пациентка,  ещё  одна  блондинка,
худенькая, - быть  может,  даже  слишком  худая.  Опухоль  позвоночника,
скорее всего. Если в наличии  головная  боль,  лёгкий  жар,  воспалённое
горло - у неё полиартрит.
   - Давай вот так, - кричит ей Дэнни, прикрывая свои очки ладонями.
   Пациентка слушается.
   - Красота, - отмечает Дэнни, быстро  делая  набросок.  -  Как  насчёт
немного приоткрыть рот?
   И она слушается.
   - Братан, - говорит он. - Студийные модели никогда  не  дают  столько
страсти.
   А я вижу только, что она не особо  хорошо  танцует,  и,  стопудово  -
такая   координационная   недостаточность    означает    амиотрофический
поперечный склероз.
   См. также: Болезнь Лу Грига.
   См. также: Полный  паралич.  См.  также:  Затруднённое  дыхание.  См.
также: Спазмы, слабосилие, слёзы.
   См. также: Смерть.
   Ребром ладони Дэнни размазывает следы жжёной пробки,  чтобы  добавить
тень и глубину. На рисунке женщина со  сцены,  закрывшая  глаза  руками,
слегка приоткрывшая рот, - и Дэнни быстро добавляет штрихи;  его  взгляд
возвращается к женщине ухватить новые подробности: её  пупок,  изгиб  её
бёдер. Претензия у меня одна: Дэнни рисует женщин  не  такими,  как  они
выглядят на самом деле. По версии Дэнни  рыхлые  бёдра  у  одних  женщин
кажутся каменно-твёрдыми. Мешковатые глаза у других женщин станут ясными
и оттенёнными снизу.
   - У тебя деньжат не осталось, братан? - спрашивает Дэнни. - Не  хочу,
чтобы она прямо сейчас отвалила.
   Но я без гроша, и девчонка уходит вдоль по сцене к следующему парню.
   - Давай глянем, Пикассо, - говорю ему.
   А Дэнни трёт себя под глазом,  оставляя  большое  пятно  сажи.  Потом
наклоняет планшетку, чтобы мне стало видно обнажённую женщину, закрывшую
руками глаза, гладкую и туго натянутую от мышц: ничто в её внешнем  виде
не  изгажено  гравитацией,  ультрафиолетом  или  плохим  питанием.   Она
крепкая, но мягкая. Выгнутая, но расслабленная. Она полностью невозможна
с физической точки зрения.
   - Братан, - говорю. - Больно молодой она у тебя вышла.
   Следующая пациентка - снова Шерри Дайкири, возвращается к нам, уже не
улыбаясь, - туго всасывает одну щёку и спрашивает меня:
   - Эта моя родинка... Ты уверен, что это рак? То есть,  ну,  не  знаю,
насколько мне нужно опасаться?..
   Не глядя на неё, поднимаю палец. Этот универсальный знак языка жестов
для "Подождите минутку. Доктор скоро вас осмотрит".
   - Ляжки у неё уж точно не такие тонкие, - рассказываю Дэнни. - И жопа
куда больше, чем у тебя тут.
   Наклоняюсь  посмотреть  работу  Дэнни,  потом  разглядываю  последнюю
пациентку на сцене.
   - Нужно сделать ей более шишковатые колени, - советую.
   Танцовщица посылает мне со сцены порочный взгляд.
   Дэнни молча продолжает  делать  набросок.  Подрисовывает  ей  большие
глаза. Доводит её до ума. Всё делает не правильно.
   - Братан, - говорю. - Художник из тебя не очень.
   Говорю:
   - Серьёзно, братан, вообще ни на что не похоже.
   Дэнни отзывается:
   - Прежде, чем обосрёшь весь  мир,  обязательно  не  забудь  позвонить
своему спонсору, - говорит. -  И,  на  тот  случай,  если  тебе  ещё  не
насрать: твоя мама сказала, что ты должен почитать, что  написано  в  её
справочнике.
   Шерри, которая присела на корточки около нас, я говорю:
   - Если  ты  на  полном  серьёзе  хочешь  спасти  себе  жизнь  -  могу
поговорить с тобой где-нибудь наедине.
   - Нет, не в справочнике, - спохватывается Дэнни.  -  В  дневнике.  На
случай, если тебе станет интересно, откуда ты на самом деле взялся,  про
всё написано в её дневнике.
   А Шерри закидывает одну ногу через край и начинает слезать со сцены.
   Спрашиваю его - так что там в дневнике моей мамы?
   И  Дэнни,  продолжая  рисовать  свои  картинки,   видя   невозможное,
отвечает:
   - Точно, в дневнике. Не в справочнике,  братан.  Про  всё,  кто  твой
настоящий папа, написано в её дневнике.

Глава 17

   В Сент-Энтони девушка за  конторкой  зевает  себе  в  руку,  а  когда
спрашиваю, не хочет ли она сходить выпить чашечку  кофе,  -  смотрит  на
меня краем глаза и отзывается:
   - Не с тобой.
   А я, серьёзно, к ней и не лезу. Могу последить за её  столом  сколько
нужно, пока она сходит за кофе. Я не заигрываю.
   Серьёзно.
   Говорю:
   - У вас усталые глаза.
   Она только и делает, что сидит здесь, записывает-выписывает несколько
человек в день. Смотрит на видеоэкран, который  показывает  внутренности
Сент-Энтони: каждый коридор, зал, столовую, сад,  -  картинка  сменяется
следующей каждые десять секунд. Изображение  чёрно-белое,  зернистое  от
помех. На экране на десять секунда показывается столовая: она  пуста,  и
все стулья лежат вверх  ногами  на  своих  столах,  хромированные  ножки
каждого торчат в воздух. На следующие десять секунд  появляется  длинный
коридор, в котором кто-то сидит у стены, взгромоздившись на лавку.
   Потом, на следующие десять  мохнатых  чёрно-белых  секунд,  там  Пэйж
Маршалл, которая толкает мою маму в коляске  по  очередному  из  длинных
коридоров.
   Девушка с конторки говорит:
   - Я отойду только на минутку.
   Около видеоэкрана - древний  динамик.  Обтянутый  узловатой  диванной
шерстью, такой динамик старого образца, как  были  в  радио,  с  круглым
окружённым номерами переключателем. Каждый номер - какое-то помещение  в
Сент-Энтони. На столе микрофон,  чтобы  можно  было  делать  объявления.
Поворачивая переключатель на нужный номер  по  шкале,  можно  прослушать
любое помещение в здании.
   И на какой-то миг из динамика долетает голос моей мамы, слова:
   - Я посвятила себя и свою жизнь всему тому, чего была против...
   Девушка переключает интерком на  цифру  девять  по  шкале,  и  теперь
слышны звуки испанского радио и громыхание железных кастрюль  из  кухни,
оттуда, где кофе.
   Говорю девчонке:
   - Не торопитесь если что, - и. - Я не чудовище, как  вы  тут,  может,
слышали от всяких обозлённых.
   Даже при всей моей обходительности, она кладёт свою сумочку в стол  и
запирает его. Говорит:
   - Это не займёт больше пары минут. Ладно?
   Ладно.
   Потом она уходит за бронированные двери,  а  я  сажусь  за  её  стол.
Смотрю на экран: тут зал, сад, какой-то коридор, каждые  десять  секунд.
Высматриваю Пэйж Маршалл. Одной рукой переключаюсь с  номера  на  номер,
прослушивая каждое помещение на предмет доктора Пэйж Маршалл. На предмет
мамы. В чёрно-белом цвете, почти вживую.
   Пэйж Маршалл со всей её кожей.
   Другой вопрос из списка сексомана:
   "Вы подрезаете внутреннюю часть  карманов  ваших  брюк,  чтобы  иметь
возможность мастурбировать на публике?"
   В зале сидит кто-то седой, с головой зарывшись в головоломку.
   В динамике только статические разряды. Белый шум.
   Спустя десять секунд, в комнате для кружков за столом сидят  старухи.
Женщины, которым я исповедовался в том, что разбил их машины, разбил  их
жизни. Взяв на себя вину.
   Прибавляю громкость и прикладываю ухо к диванной ткани  динамика.  Не
зная, какую комнату означает какой номер, переключаюсь между номерами  и
слушаю.
   Другая моя рука проскальзывает  в  то,  что  когда-то  было  карманом
бриджей.
   Перехожу с номера на номер: кто-то хлюпает носом на третьем.  Где  бы
это ни было. Кто-то матерится на пятом. Молится на восьмом. Где  бы  это
ни было. На девятом снова кухня, испанская музычка.
   Монитор показывает библиотеку, очередной  коридор,  потом  показывает
меня:  зернистого  чёрно-белого  меня,   сгорбившегося   за   конторкой,
уткнувшегося в экран.  Меня,  вцепившегося  одной  рукой  в  управляющий
переключатель интеркома. А другая моя размытая рука засунута  по  локоть
внутрь бриджей. Подсматриваем. Камера в холле подсматривает за мной.
   А я подсматриваю за Пэйж Маршалл.
   Подслушиваю. Где её можно найти.
   "Подкрадываюсь" - неподходящее слово, но это первое, что приходит  на
ум.
   Экран демонстрирует мне одну старуху  за  другой.  Потом,  на  десять
секунд, там Пэйж, которая толкает мою маму в коляске  по  очередному  из
длинных коридоров. Доктор Пэйж Маршалл.  И  я  кручу  ручку,  пока  могу
слышать голос моей мамы:
   - Конечно, - рассказывает она. - Я сражалась  против  всего,  но  всё
чаще и чаще волновалась, что ни разу не была за что-то.
   Экран демонстрирует сад, согнутых над костылями  старух.  Вязнущих  в
гравии.
   - Ой, критиковать, осуждать и жаловаться можно на что угодно, но куда
это приведёт меня? - продолжает рассказывать мама, её голос остаётся  на
заднем плане, пока экран по кругу демонстрирует другие помещения.
   На экране столовая, там пусто.
   На экране сад. Ещё старики.
   Прямо какой-то очень подавляющий веб-сайт. "Смерте-Кэм".
   Какой-то чёрно-белый документальный фильм.
   - Ныть - это не создавать что-то, - продолжает мамин голос на  заднем
плане. - Восставать - не восстанавливать. Высмеивать - не возмещать... -
и голос в динамике угасает.
   Монитор показывает зал и женщину, с головой зарывшуюся в головоломку.
   А я переключаюсь с номера на номер, в поисках.
   На пятом номере её голос возвращается:
   - Мы разобрали мир на части, - говорит она. - Но  теперь  понятия  не
имеем, что делать с этими частями, - и голос её снова исчезает.
   Монитор демонстрирует один за другим пустые коридоры, которые тянутся
во тьму.
   На седьмом номере голос возвращается:
   - Всё моё поколение: сколько  бы  мы  ни  прикалывались  над  разными
вещами, это не делает мир лучше ни на грамм, - говорит она. - Мы провели
столько времени, высмеивая созданное другими людьми,  что  сами  создали
очень и очень мало.
   Её голос доносится из динамика:
   -  Свой  бунт  я  использовала,  как  способ  укрыться.  Критикой  мы
пользовались, как ложным участием.
   Голос на заднем плане:
   - Только с виду кажется, будто мы чего-то достигли.
   Голос на заднем плане:
   - Я так и не вложила в наш мир ничего стоящего.
   И на десять секунд экран демонстрирует мою маму  и  Пэйж  в  коридоре
прямо у входа в комнату для кружков.
   Из динамика доносится шершавый и далёкий голос Пэйж Маршалл:
   - А как же ваш сын?
   Мой нос уткнулся в экран - вот так я близко.
   А теперь на экране я, прижавшийся ухом к динамику, одной рукой что-то
быстро дёргающий туда-сюда в штанине.
   На заднем плане Пэйж спрашивает:
   - Как же Виктор?
   И, на полном серьёзе, я почти кончаю.
   А мамин голос отзывается:
   - Виктор? У Виктора, несомненно, есть свои способы бегства.
   Потом на заднем плане она смеётся и говорит:
   - Материнство - опиум для народа!
   И сейчас на экране прямо за моей спиной стоит девушка  с  конторки  с
чашкой кофе в руке.

Глава 18

   В мой следующий визит мама ещё тоньше, если такое возможно. Шея у неё
с виду кажется такой толщины, как моё  запястье,  жёлтая  кожа  тонет  в
глубоких пустотах между связками и глоткой. Лицо её не  скрывает  череп,
заключённый вовнутрь. Она перекатывает  голову  на  бок,  чтобы  увидеть
меня, стоящего в дверях, а уголки её глаз забиты какой-то серой слизью.
   Одеяло безвольно и  пусто  свисает  между  двумя  возвышенностями  её
берцовых костей. Единственные другие ориентиры, которые можно разглядеть
- это колени.
   Она просовывает руку сквозь хромированные перила  кровати,  жуткую  и
тощую, - словно ко мне тянется куриная лапа, и  сглатывает.  Её  челюсти
движутся с усилием, между губ паутина слюней; и  вот  она  говорит  мне,
тянется и говорит мне:
   - Морти, - говорит. - Я  не  сутенёрша,  -  руки  сжаты  в  узловатые
кулачки, она трясёт ими  в  воздухе  и  продолжает.  -  Делаю  заявление
феминистки. Как такое могло оказаться проституцией, если все те  женщины
были мертвы?
   Я  принёс  красивый  букетик  цветов   и   открытку   с   пожеланиями
выздоровления. Это прямо после работы, поэтому на мне бриджи  и  камзол.
Ботинки с пряжками и чулки со стрелкой, которые демонстрируют мои  тощие
ляжки, заляпаны грязью.
   А мама требует:
   - Морти, тебе нужно настоять, чтобы всё дело вышвырнули из суда, -  и
со вздохом укладывается  на  кучу  подушек.  От  слюней  изо  рта  белая
наволочка окрашивается в светло-голубой, касаясь её щеки.
   Открытка с пожеланиями выздоровления здесь не поможет.
   Её рука хватается за воздух, и она просит:
   - Ах да, и кстати, Морти, тебе нужно позвонить Виктору.
   В её комнате тот самый запах, так же пахнут теннисные туфли  Дэнни  в
сентябре, после того, как он таскает их всё лето без носков.
   От красивого букетика цветов здесь толку ни на грамм.
   В кармане моего камзола  -  её  дневник.  Между  страницами  дневника
торчит старый счёт от  центра  по  уходу.  Втыкаю  цветы  в  утку,  пока
отправляюсь поискать вазу и, может быть, что-нибудь ей  поесть.  Столько
той фигни, шоколадного пудинга, сколько смогу  унести.  Что-нибудь,  что
можно затолкать ложкой ей в рот и заставить проглотить.
   При таком её виде, я не могу находиться здесь  и  не  могу  в  другом
месте. Когда ухожу, она говорит:
   - Тебе нужно поторопиться и разыскать Виктора.  Ты  должен  заставить
его помочь доктору Маршалл. Прошу.  Он  должен  помочь  доктору  Маршалл
спасти меня.
   Как будто что-то бывает случайно.
   Снаружи в коридоре доктор Маршалл, на ней очки, она читает  что-то  с
планшетки.
   - Думаю, тебе будет  интересно,  -  говорит.  Склоняется  к  перилам,
опоясывающим коридор, и продолжает. - Что вес твоей матери за эту неделю
упал до восьмидесяти пяти фунтов.
   Убирает планшетку за спину, обеими руками прижав её к перилам.  Из-за
такой позы её груди выпячиваются вперёд. Бедра выгибаются мне навстречу.
Пэйж Маршалл проводит изнутри языком по нижней губе и спрашивает:
   - Ещё не думал насчёт что-нибудь предпринять?
   Система   поддержки   жизни,   питание   через    трубку,    аппараты
искусственного дыхания - в медицине такое называют "героические меры".
   "Не знаю", - говорю.
   Стоим на месте в ожидании, пока кто-то из нас сдвинется хоть на дюйм.
   Две улыбающиеся старушки тащатся мимо нас, одна показывает пальцем  и
сообщает другой:
   - Это тот милый юноша, про  которого  я  тебе  рассказывала.  Это  он
удавил моего котика.
   Другая дама, в криво застёгнутом свитере, отзывается:
   - И не говори, - отвечает. - Один раз он избил мою сестру чуть не  до
смерти.
   Они тащатся вдаль.
   - Очень мило, - замечает доктор Маршалл. - Я про то, что ты  делаешь.
Ты даёшь этим людям завершение самых больших проблем их жизней.
   Сейчас она смотрится так, что приходится думать про  аварии  из  кучи
машин.  Представлять  кровавую  кашу  из  двух  вмазавшихся  лоб  в  лоб
автомобилей.  Она  выглядит  так,  что  приходится  воображать  братские
могилы, чтобы удержаться в седле хоть полминуты.
   Думать о сгнившей кошачьей жратве, воспалённых язвах  и  просроченных
органах для пересадки.
   Вот так прекрасно она выглядит.
   Прошу её прощения, но мне по-прежнему надо разыскать немного пудинга.
   Она спрашивает:
   - Это потому, что у тебя есть девушка? В этом вся причина?
   Причина того, что у нас не вышло секса в  часовне  пару  дней  назад.
Причина того, что даже при всей её наготе и  готовности  -  я  не  смог.
Причина того, почему я смылся.
   На предмет полного списка  моих  девушек  обратитесь,  пожалуйста,  к
материалам по моему четвёртому шагу.
   См. также: Нико.
   См. также: Лиза.
   См. также: Таня.
   Доктор Маршалл выгибает мне навстречу свои бёдра и спрашивает:
   - Ты знаешь, как умирает большинство пациентов вроде твоей матери?
   От голода. Забывают, как глотать, и непроизвольно вдыхают лёгкими еду
и питьё. Их лёгкие забиваются гниющей  массой  и  жидкостью,  начинается
воспаление, и они умирают.
   Говорю - "Знаю".
   Говорю - могут быть вещи и похуже того, чем взять и позволить умереть
кому-то старому.
   - Она не просто кто-то старый, - возражает Пэйж Маршалл. -  Она  твоя
мать.
   И ей уже почти семьдесят лет.
   - Ей шестьдесят два, - отвечает Пэйж. - И раз есть что-то, что  можно
сделать, чтобы спасти её, а ты не сделаешь,  то  получится  убийство  по
небрежности.
   - Другими словами, - спрашиваю. - Я должен сделать тебя?
   - Слышала про твои достижения от кое-кого из  медсестёр,  -  отвечает
Пэйж Маршалл. - Мне  известно,  что  у  тебя  нет  предубеждений  против
рекреативного секса. Или же дело во мне? Я что - не твой тип? Это так?
   Мы оба затихаем. Мимо проходит дипломированная  помощница  медсестры,
толкая тележку с узлами простыней и сырых  полотенец.  У  неё  обувь  на
резиновой подошве, а у тележки резиновые колёсики. Пол покрывает древний
пробковый паркет, отполированный пешеходным  потоком  до  тёмных  тонов,
поэтому она проходит беззвучно,  оставляя  за  собой  только  слабенький
шлейф запаха мочи.
   - Пойми меня правильно, - говорю. - Я хочу тебя  оттрахать.  Я  очень
хочу тебя оттрахать.
   Вдали по коридору помощница медсестры останавливается и  оглядывается
на нас. Зовёт:
   - Эй, Ромео, дал бы ты бедной доктору Маршалл передохнуть.
   Пэйж отзывается:
   - Всё хорошо, мисс Паркс. Это наше с мистером Манчини дело.
   Мы оба наблюдаем,  как  она  ухмыляется  и  толкает  тележку  дальше,
скрываясь за углом. Её зовут Ирэн, Ирэн Паркс, - и, ладно, допустим,  мы
с ней занимались кое-чем в её машине год назад, примерно в это же время.
   См. также: Кэрен из Ар-Эн.
   См. также: Женин из Си-Эн-Эй.
   В те разы  мне  казалось,  что  каждая  из  них  должна  быть  кем-то
особенным, но без одежды они оказывались как все  на  свете.  Теперь  её
задница так же заманчива, как точилка для карандашей.
   Объясняю Пэйж Маршалл:
   - Тут-то ты как раз ошибаешься, - говорю. - Я так  сильно  хочу  тебя
оттрахать, что аж накрывает, - говорю. -  И,  нет,  я  не  желаю  никому
смерти, но и не хочу, чтобы мама снова стала такой, как была когда-то.
   Пэйж Маршалл вздыхает. Стягивает рот в тугой узелок и молча  на  меня
таращится. Прижимает свою планшетку к груди, сложив руки крест-накрест.