ую
упругую попку, вообще поражало, что может прочесть между строк  женщина,
если ты случайно ляпнешь "Я тебя люблю".
   В десяти случаях из десяти парень имеет в виду - "Я такое люблю".
   Напяливаешь  пижонскую  полотняную  рубаху,  галстук  и  какие-нибудь
бриджи, - и бабы со всего мира хотят посидеть у тебя на роже.  Когда  вы
двое делите концы твоего толстенного здорового поршняры,  ты  же  просто
тип с обложки какого-нибудь древнего романтического романа.  Рассказываю
ей:
   - О крошка, вонзай мою плоть во свою. О да, вонзай меня, крошка.
   Грязные словечки восемнадцатого века.
   Эту их учительницу зовут вроде Аманда, Элисон,  или  Эми.  Что-то  на
гласную.
   Главное - не забывай себя спрашивать: "Как бы не поступил Иисус?"
   Теперь, перед её классом, славными  чёрными  руками  запихиваю  щипцы
обратно в огонь, потом маню детишек парой чёрных пальцев,  международный
знак языка жестов для "подойдите поближе".
   Ребятишки позади  подталкивают  стоящих  спереди.  Те,  что  спереди,
смотрят по сторонам, и один малыш зовёт:
   - Мисс Лэйси?
   Тень в окне говорит о том, что мисс Лэйси наблюдает, но  в  тот  миг,
когда смотрю на неё, она уклоняется из поля зрения.
   Показываю детишкам - "ближе". Старая рифма насчёт  "Джорджи  Порджи",
рассказываю им, на самом деле про  короля  Англии  Георга  IV,  которому
вечно было мало.
   - Мало чего? - спрашивает какой-то малыш.
   А я отвечаю:
   - Спросите учителя.
   Мисс Лэйси продолжает подглядывать.
   Говорю:
   - Нравится вам огонь, который у меня здесь? - и киваю на пламя. - Так
вот, всем постоянно нужно чистить печные трубы, вот только трубы  внутри
очень узкие, и проходят всегда поверху, поэтому обычно  люди  заставляли
маленьких мальчиков забираться туда и выскабливать внутренности.
   А поскольку  там  было  очень  тесно,  рассказываю  им,  то  мальчики
застревали, если на них хоть что-то было надето.
   - Поэтому, совсем как Санта-Клаус, -  продолжаю.  -  Они  карабкались
вверх по трубе... - говорю, доставая из огня горячую кочергу. - Голыми.
   Плюю на красный  конец  кочерги,  и  плевок  громко  шипит  в  тишине
комнаты.
   - А знаете, как они умирали? - спрашиваю. - Кто-нибудь?
   Никто не поднимает рук.
   Спрашиваю:
   - Знаете, что такое мошонка?
   Никто не отвечает "да" и даже не кивает, поэтому говорю им:
   - Спросите мисс Лэйси.
   В наше особое утро в коптильной, мисс Лэйси полоскала мой  поршень  в
хорошей порции слюней  во  рту.  Потом  мы  сосались,  крепко  потели  и
проводили жидкостный обмен, и она  отклонилась  назад,  полюбоваться  на
меня. В тусклом дымном свете повсюду вокруг нас  висели  всякие  большие
фуфельные пластмассовые окорока. Она всё мокла, крепко оседлав мою  руку
и  вздыхая  между  каждой  парой  слов.  Вытирает  рот  и  спрашивает  -
предохраняюсь ли я.
   - Клёво,  -  говорю  ей.  -  Сейчас  же  1734-й,  помнишь?  Пятьдесят
процентов детей умирали при родах.
   Она сдувает с лица прядь сырых волос и говорит:
   - Я не об этом.
   Лижу её посередине груди, вверх по горлу, и потом охватываю  ртом  её
ухо. Продолжая гонять её на промокших пальцах, спрашиваю:
   - Ну, какие же есть у тебя злые недуги, о которых мне следует знать?
   Она тащит меня сзади в стороны, слюнявит палец во рту и говорит:
   - Я верю в самопредохранение.
   А я в ответ:
   - Ну, клёво.
   Говорю:
   - Меня за это могут загрести, - и накатываю резинку на поршень.
   Она пробирается мокрым пальчиком по моей  трещине,  шлёпает  меня  по
жопе другой рукой и отзывается:
   - А каково мне, представь?
   Чтобы не кончить, думаю про дохлых крыс, гнилую капусту  и  выгребные
ямы, говорю:
   - Я в том смысле, что латекс не изобретут аж до следующего века.
   Тыкаю кочергой в сторону четвероклассников и продолжаю:
   - Эти маленькие мальчики обычно выбирались из трубы, покрытые  чёрной
сажей. И сажа въедалась в их руки, и коленки, и локти - а ни у  кого  не
было мыла, поэтому они всё время ходили чёрными.
   В те времена так у  них  проходили  все  жизни.  Каждый  день  кто-то
загонял их в трубу, и весь день  они  проводили,  карабкаясь  по  ней  в
темноте, а сажа набивалась им в рот и нос; и они  никогда  не  ходили  в
школу, и у них не было телевизора,  или  видеоигр,  или  коробочек  сока
манго-папайя; у них не было и музыки, и  ничего  на  радиоуправлении,  и
ботинок, - и каждый день было одно и то же.
   - Эти маленькие мальчики, -  говорю,  проводя  кочергой  вдоль  толпы
ребятишек. - Эти  маленькие  мальчики  были  совсем  как  вы.  Они  были
совершенно точь-в-точь как вы.
   Мои глаза проходят от одного малыша  к  другому,  на  мгновение  ловя
взгляд каждого.
   -  И  однажды  каждый  маленький  мальчик  просыпался  с  воспалённым
пятнышком на интимном месте. И эти  воспалённые  пятна  не  заживали.  А
потом  они  метастазировали,  следуя  вверх  по  семенным  пузырькам   в
желудочный отдел каждого из маленьких мальчиков, и тогда,  -  говорю.  -
Было уже поздно.
   Вот обрывки и осколки моего медфаковского образования.
   И я рассказываю им, что иногда маленького мальчика  пытались  спасти,
отрезая ему мошонку, но всё происходило до появления лекарств и больниц.
В восемнадцатом веке  опухоли  такого  типа  обычно  именовали  "сажными
бородавками".
   - И вот такие сажные бородавки, - рассказываю детишкам. - Были первой
изобретённой формой рака.
   Потом спрашиваю: кто-нибудь знает, откуда название - "рак"?
   Рук нет.
   Говорю:
   - Не заставляйте меня кого-нибудь вызвать.
   Там, в коптильне, мисс Лэйси расчёсывала пальцами клочья сырых  волос
и сказала:
   - Ну? - как будто вопрос был совершенно невинный, поинтересовалась. -
У тебя есть жизнь вне этих мест?
   А я, вытирая подмышки насухо своим напудренным париком, попросил:
   - Давай не будем воображать всякое, ладно?
   Она скрутила свои колготки так, как делают женщины,  чтобы  просунуть
вовнутрь ноги, и заявила:
   - Такой анонимный секс - это признак сексомана.
   Я уж лучше представлял бы себя бабником, парнем вроде Джеймса Бонда.
   А мисс Лэйси заметила:
   - Ну, а может, Джеймс Бонд и был сексоманом.
   И тут бы мне сказать ей правду. Что я восхищаюсь зависимыми. В  мире,
где все ожидают какого-то слепого, случайного бедствия или  какой-нибудь
внезапной болезни, человек с зависимостью обладает утешительным  знанием
того, что его наиболее вероятно ждёт впереди.  Он  взял  на  себя  некий
контроль над  своей  непреклонной  судьбой,  и  его  зависимость  лишает
причину его смерти той полной неожиданности, которая ей присуща.
   В каком-то смысле, быть зависимым - очень профилактично.
   Хорошая зависимость снимает со смерти дух  непредсказуемости.  И  уже
действительно есть такая вещь, как планирование собственного отбытия.
   И, на  полном  серьёзе,  как  это  по-бабски  -  считать,  что  любая
человеческая жизнь должна продолжаться и продолжаться.
   См. также: Доктор Пэйж Маршалл.
   См. также: Ида Манчини.
   По правде сказать, секс - это уже не секс, если у тебя каждый раз  не
будет новой партнёрши. Первый раз - это единственное время, когда в деле
участвуют и твоё тело, и голова. И даже на  втором  часу  этого  первого
раза голова твоя может отправиться в странствия. Не получаешь уже полную
качественную анестезию, как при хорошем анонимном сексе в первый раз.
   Как бы НЕ поступил Иисус?
   Но вместо всего этого я просто наврал мисс Лэйси и спросил:
   - Как мне с тобой связаться?
   Рассказываю четвероклассникам, мол, название "рак" пошло оттуда,  что
когда рак растёт внутри тебя, когда  прорывает  кожу,  то  он  похож  на
большого красного краба. Потом краб ломается, а внутри он весь  белый  и
кровавый.
   - Чего бы не  пробовали  врачи,  -  рассказываю  притихшим  маленьким
ребятишкам. -  Каждый  маленький  мальчик  в  итоге  оставался  грязным,
больным, и кричал от ужасной боли. А кто может  сказать  мне,  что  было
потом?
   Никто не поднимает рук.
   - Ясное дело, - говорю. - Потом он умирал, конечно.
   И кладу кочергу обратно в огонь.
   - Ну, - спрашиваю. - Вопросы есть?
   Никто не поднимает рук,  и  тогда  я  рассказываю  им  об  откровенно
фиктивных исследованиях, когда учёные брили мышей и мазали их  лошадиной
смегмой. Такое должно было доказать, что крайняя плоть провоцирует рак.
   Поднимается дюжина рук, и я говорю им:
   - Спросите учителя.
   Какая чёртова работёнка это была, должно быть,  -  брить  тех  бедных
мышей. Потом искать табун необрезанных лошадей.
   Часы на каминной полке показывают, что наши  полчаса  почти  истекли.
Снаружи, за окном, в колодках по-прежнему стоит раком Дэнни.  Времени  у
него осталось -  только  до  часу  дня.  Приблудная  деревенская  собака
останавливается около него, задирает  лапу,  и  жёлтый  дымящийся  поток
направляется точно в ботинок Дэнни.
   - А ещё, - рассказываю. - Джордж  Вашингтон  держал  рабов,  и  вовсе
никогда не срубал вишенку, и вообще на самом деле он был женщиной.
   Пока они проталкиваются к двери, говорю им:
   - И не доставайте парня в колодках, -  ору.  -  И  прекратите  трясти
чёртовы куриные яйца!
   Просто чтобы ещё расшевелить  кучу,  советую  им  спросить  сыровара,
почему у него такие красные и расширенные глаза.  Спросить  кузнеца  про
царапинки, бегущие вверх и вниз по внутренней  стороне  его  рук.  Кричу
вслед мелким заразным чудовищам, мол, всякая родинка или веснушка у  них
- это рак, который просто ждёт своего часа. Кричу им вслед:
   - Солнечный свет - ваш враг! Держитесь подальше от солнечной  стороны
улицы!

Глава 29

   После того, как в дом въехал Дэнни, я нахожу  в  холодильнике  брусок
рябого гранита. Дэнни тащит домой глыбы  базальта,  руки  его  пачкаются
красным от ржавчины. Заворачивает  в  розовое  одеяло  чёрные  гранитные
булыжники, гладкие вымытые речные  камни,  плиты  искрящегося  слюдяного
кварца, - и привозит их домой на автобусе.
   Всё это детки, которых усыновляет  Дэнни.  Нагромождается  уже  целое
поколение.
   Дэнни прикатывает домой песчаник и известняк,  по  одной  глыбовидной
мягкой розовой охапке за раз. Смывает с  них  шлангом  грязь  на  улице.
Дэнни складирует их за диваном в гостиной. Складирует их по углам кухни.
   Каждый день, прихожу домой после трудного дня в восемнадцатом веке, а
на кухонной стойке возле раковины - камень вулканического происхождения.
Или этот маленький серый булыжник в холодильнике, на второй полке снизу.
   - Братан, - говорю. - Что делает камень в холодильнике?
   Дэнни тут же, в  кухне,  достаёт  из  мойки  тёплые  чистые  камни  и
протирает их полотенцем для посуды, отзывается:
   - Потому что это моя полка, ты сам сказал, -  говорит.  -  И  там  не
просто камень, это - гранит.
   - Но почему в холодильнике? - спрашиваю.
   А Дэнни отвечает:
   - Потому что духовка уже забита.
   Духовка забита камнями. Морозилка забита.  Кухонные  полки  настолько
забиты, что проседают на стене.
   По плану был один  камень  в  день,  но  у  Дэнни  очень  склонная  к
зависимостям натура. Теперь ему  приходится  приволочь  домой  полдюжины
камней ежедневно просто для поддержания привычки. Каждый день течёт вода
в мойке,  а  кухонные  стойки  застелены  мамиными  хорошими  купальными
полотенцами, которые привалены камнями, чтобы  те  могли  просохнуть  на
воздухе.  Круглые  серые  камни.  Квадратные  чёрные   камни.   Неровные
коричневые и  жилистые  жёлтые  камни.  Известковый  туф.  Каждую  новую
порцию,  которую  Дэнни  притаскивает  домой,  он  выгружает  в   мойку,
сбрасывая чистые сухие камни с предыдущего дня в подвал.
   Первым делом не видно подвальный пол,  потому  что  тот  весь  покрыт
камнями. Потом куча камней вырастает до первой ступеньки.  Потом  подвал
забит до половины лестницы. Теперь же, открываешь подвальную дверь  -  а
сваленные внутри камни высыпаются в кухню. Подвала больше нет.
   - Братан, тут всё наполняется под завязку, - говорю. - Такое чувство,
будто мы живём в нижней половинке песочных часов.
   Будто у нас каким-то образом истекает время.
   Нас хоронит заживо.
   Дэнни, в своих грязных шмотках, в расползающемся под мышками  камзоле
и в  галстуке,  который  висит  обрывками,  ждёт  на  каждой  автобусной
остановке, укачивая на груди  очередной  розовый  свёрток.  Подбрасывает
каждую охапку, когда мышцы рук у него начинают засыпать. Когда  приходит
автобус, Дэнни с вымазанными грязью щеками храпит, уткнувшись в гремящий
металл внутри автобуса, не выпуская своего ребёнка.
   Говорю за завтраком:
   - Братан, ты сказал, что у тебя по плану один камень в день.
   А Дэнни отвечает:
   - Столько и собираю. Только один.
   А я говорю:
   - Братан, какой же ты наркет, - говорю. - Не  ври.  Я  знаю,  что  ты
собираешь как минимум десять камней за день.
   Пристраивая камень в ванную, в медицинский шкафчик, Дэнни отзывается:
   - Ну ладно, может, я чуток опережаю график.
   В бачке унитаза тоже камни, сообщаю ему.
   И добавляю:
   - Даже если это просто камни -  вовсе  не  значит,  что  это  уже  не
злоупотребление.
   Дэнни, со своим текущим носом,  с  бритой  головой,  с  намокшим  под
дождём  детским  одеялом,  ожидает  на  каждой  остановке,  и   кашляет.
Перекладывает свёрток из руки в руку. Склонивк  нему  лицо,  подтягивает
розовый сатиновый край одеяла. С виду  -  чтобы  лучше  защитить  своего
ребёночка,  но  на  самом  деле  -  чтобы  скрыть  тот  факт,  что   это
вулканический туф.
   Дождь стекает по затылку его треуголки. Камни прорывают ему карманы.
   Внутри своих потных шмоток, таская весь этот  вес,  Дэнни  становится
всё худее и худее.
   Шляться  туда-сюда  с  чем-то,  похожим   на   ребёночка   -   просто
выжидательная позиция, пока кто-нибудь из района  настучит  на  него  за
издевательство над ребёнком и преступную небрежность.  Людей  хлебом  не
корми - дай объявить кого-то непригодным  родителем  и  сдать  малыша  в
приёмный дом, - хотя секундочку, это уже по моему личному опыту.
   Каждую ночь я возвращаюсь после долгого вечера задыханий до смерти  -
а тут Дэнни с очередным новым  камнем.  Кварцем,  агатом  или  мрамором.
Полевым шпатом, обсидианом или аргиллитом.
   Каждую ночь я возвращаюсь после сотворения  героев  из  никого,  а  в
мойке течёт вода. А мне  всё  ещё  приходится  усаживаться  и  подводить
дневные  расчёты,   подбивать   итог   по   чекам,   слать   сегодняшние
благодарственные письма. На моём стуле сидит камень. Мои  бумаги  и  всё
остальное, сложенное на обеденном столе, - сплошь завалено камнями.
   Первым делом я предупреждал Дэнни - никаких камней  в  моей  комнате.
Пусть валит камни куда угодно ещё. Сваливает их по коридорам.  Сваливает
их по кладовкам. Теперь я уже говорю:
   - В постель-то мне камней хоть не клади.
   - Но ты же никогда с той стороны не спишь, - возражает Дэнни.
   Говорю:
   - Речь не о том. Никаких камней в мою постель - вот о чём речь.
   Прихожу домой после пары часов групповой терапии с  Нико,  Лизой  или
Таней - а в  микроволновке  камни.  И  в  сушилке  для  белья  камни.  В
стиральной машине камни.
   Иногда уже настаёт три или четыре утра, прежде чем Дэнни  объявляется
у дома, поливая из  шланга  новый  камень;  бывают  ночи,  когда  камень
настолько велик, что ему  приходится  вкатывать  его  внутрь.  Потом  он
сваливает его на кучу других камней в ванной, в подвале, в комнате  моей
мамы.
   У Дэнни это занятие на всё время - волочь свои камни домой.
   В последний день Дэнни на работе, на его  изгнании,  Его  Королевское
Колониальное Губернаторство  стоял  у  дверей  таможни  и  зачитывал  из
маленькой кожаной книжечки. В его руках эта штучка почти пряталась, - но
обтянута  она  была  чёрной  кожей,  с  обрамлёнными   золотой   краской
страницами, и несколько ленточек свисало с корешка:  чёрная,  зелёная  и
красная.
   - Аки дым рассевается, тако же и ты прогони их; аки же воск топится в
пламени, - читал он.  -  Тако  же  пускай  безбожье  сгинет  пред  лицом
Господа.
   Дэнни склонился ко мне поближе и заметил:
   - Та часть про воск и дым, - сказал Дэнни. - Кажись, это он про меня.
   В час дня на городской площади Его Высочество Лорд Чарли,  губернатор
колонии, читал нам стоя, скривив  рожу  над  своей  книжечкой.  Холодный
ветер тянул по земле дым из каждой  печи.  Тут  были  доярки.  Тут  были
башмачники. Здесь был кузнец. Все они, - их шмотки и волосы,  дыхание  и
парики - источали аромат хэша. Аромат плана. Глаза у всех были красные и
угашенные.
   Послушница Лэндсон и госпожа Плэйн плакали в подол, но только потому,
что скорбь входила в их служебные обязанности. Стояла охрана из мужчин с
мушкетами,  готовая  эскортировать  Дэнни  наружу,   в   дикие   пустоши
автостоянки. Трепыхался флаг колонии, приспущенный до полмачты на  шпиле
крыши таможни. Толпа туристов наблюдала по ту  сторону  видеокамер.  Они
жрали попкорн из коробочек, а цыплята-мутанты клевали крошки у  их  ног.
Они обсасывали с пальцев сахарную вату.
   - Вместо того, чтобы меня  изгонять,  -  выкрикнул  Дэнни.  -  Может,
пускай мне лучше вмажут камнями? - пояснил. - В смысле,  камни  были  бы
очень приятным подарком на дорожку.
   Все угашенные колонисты подскочили, когда Дэнни сказал "вмажут".  Они
покосились на  губернатора  колонии,  потом  посмотрели  на  собственные
ботинки, и прошло какое-то время, прежде чем с  их  щёк  стекла  красная
краска.
   - Настоящим мы обрекаем тело его земле, да быть ему  превращённым  во
гниение... - губернатор гудел,  как  заходящий  на  посадку  авиалайнер,
растягивая свою маленькую речь.
   Охрана эскортировала Дэнни к  воротам  Колонии  Дансборо:  два  строя
мужиков с мушкетами, марширующие с Дэнни посередине. Через ворота, через
стоянку, они промаршировали с ним до автобусной  остановки,  до  границы
двадцать первого века.
   - Ну что, братан, - кричу я с ворот колонии. - Теперь, когда ты труп,
что ты будешь делать всё свободное время?
   - Есть то, чего  я  не  буду  делать,  -  отзывается  Дэнни.  -  И  я
совершенно чертовски уверен, что не собираюсь заниматься этим.
   Значит, охотиться за камнями  вместо  онанизма.  Держать  себя  таким
занятым, голодным, усталым  и  несчастным,  чтобы  не  осталось  энергии
разыскать порнухи и погонять кулак.
   В ночь после изгнания Дэнни показывается у маминого дома с  камнем  в
руках и полицейским за спиной. Дэнни вытирает рукавом нос.
   Коп спрашивает:
   - Извините, пожалуйста, знаете ли вы этого человека?
   Потом коп говорит:
   - Виктор? Виктор Манчини? Эй, Виктор,  как  продвигается?  В  смысле,
твоя жизнь, - и поднимает руку вверх, повернув ко  мне  широкую  плоскую
ладонь.
   Кажется, коп хочет, чтобы я дал ему пять, ну  я  и  даю,  только  для
этого приходится немного подпрыгнуть, потому что он очень высокий. Потом
отвечаю:
   - Да-да, это Дэнни. Всё нормально. Он здесь живёт.
   Обращаясь к Дэнни, коп замечает:
   - Видал? Спасаю парню жизнь, а он даже меня не помнит.
   Ясное дело.
   - Я тогда почти задохнулся! - говорю.
   А коп восклицает:
   - Ты помнишь!
   - Ну, - говорю. - Спасибо, что привели старину Дэнни к нам сюда домой
в целости и сохранности, - втаскиваю  Дэнни  внутрь  и  пытаюсь  закрыть
дверь.
   А коп интересуется:
   - У тебя сейчас всё о-кей, Виктор? Может, тебе что-нибудь нужно?
   Иду к обеденному столу и пишу на бумажке имя. Вручаю её копу и прошу:
   - Можете устроить этому парню в жизни настоящий ад?  Ну,  там,  взять
повернуть какие-нибудь рычаги и отправить  его  на  обыск  прямокишечной
полости?
   Имя на бумажке - Его Высочества Лорда Чарли, губернатора колонии.
   Как бы НЕ поступил Иисус?
   А коп улыбается и отвечает:
   - Посмотрим, что можно сделать.
   И я захлопываю дверь у него перед носом.
   Дэнни уже толкает камень по полу, и спрашивает, не найдётся ли у меня
парочки баксов. На дворе снабжения стройматериалами есть кусок  тёсаного
гранита. Хороший строительный камень, с хорошим коэффициентом упругости,
стоит з