тридцать?
   Бэт выпячивает на меня промежность своих тугих джинсов, а  я  зажигаю
об её змейку кухонную спичку и несу огонёк через комнату к башке  Дэнни.
Поджигаю спичкой конец бумажной трубки.
   От зажжённой спички комнату заполняет запах серы.
   Дым вьётся с горящего конца трубки, а Дэнни спрашивает:
   - Не получится так, что оно меня обожжёт, точно?
   Пламя  подбирается  ближе  к  его  голове.  Сгоревший  конец   трубки
сморщивается и разворачивается. Чёрная  бумага,  окаймлённая  оранжевыми
искрами, - такие горячие кусочки бумаги  парят  под  потолок.  Некоторые
кусочки морщатся и опадают.
   Это и есть то, чем называется. Ушная свеча.
   А я продолжаю:
   - Что если Иисус поначалу просто  делал  людям  хорошее,  вроде  там,
помогал бабушкам переходить дорогу и предупреждал людей, если те  забыли
выключить фары? - говорю. - Ну, не совсем такое, но вы поняли.
   Наблюдая, как огонь трещит ближе и ближе возле уха Дэнни, спрашиваю:
   - Что если Иисус провёл  годы,  работая  над  большой  фигнёй  насчёт
"рыбин и хлебов"? То есть, может, дело с Лазарем было чем-то  таким,  до
чего ему пришлось раскачаться, верно?
   А Дэнни скашивает глаза, пытаясь рассмотреть, насколько близко огонь,
и спрашивает:
   - Бэт, оно меня не обожжёт?
   А Бэт смотрит на меня и говорит:
   - Виктор?
   А я отвечаю:
   - Всё нормально.
   Даже ещё сильнее навалившись на  кухонную  стойку,  Бэт  отворачивает
лицо, чтобы не видеть, и заявляет:
   - Похоже на какую-то ненормальную пытку.
   - Может быть, - говорю. - Может быть, поначалу Иисус даже сам в  себя
не верил.
   И склоняюсь к лицу Дэнни, одним дуновением  задувая  пламя.  Обхватив
одной рукой Дэнни за челюсть, чтобы он не дёргался,  вытаскиваю  остаток
трубочки из его уха. Когда показываю её ему, бумага вязкая и  тёмная  от
серы, которую вытянул огонь.
   Бэт включает свет в кухне.
   Дэнни демонстрирует ей обгорелую маленькую трубочку, а Бэт нюхает  её
и комментирует:
   - Вонючая.
   Говорю:
   - Может быть, чудеса - это вроде таланта, и начинать надо с малого.
   Дэнни зажимает рукой чистое ухо, потом  открывает  его.  Закрывает  и
открывает снова, потом объявляет:
   - Определённо лучше.
   -  Я  не  говорю,  что  Иисус  типа  показывал  карточные  фокусы,  -
продолжаю. - В смысле, просто не делать людям  плохого  -  уже  было  бы
хорошее начало.
   Подходит Бэт; она  отбрасывает  рукой  волосы,  чтобы  наклониться  и
заглянуть в ухо Дэнни. Она щурится  и  водит  головой  туда-сюда,  чтобы
посмотреть вовнутрь под разными углами.
   Сворачивая ещё один листок бумаги в тонкую трубку, замечаю:
   - Вы как-то были по ящику, я слышал.
   Говорю:
   - Простите, - молча скручиваю бумажную трубку всё туже и туже,  потом
продолжаю. - Это был я виноват.
   Бэт выпрямляется и смотрит на меня. Отбрасывает волосы  назад.  Дэнни
засовывает палец в чистое ухо и ковыряется в нём, потом нюхает палец.
   Молча держу в руках бумажную трубку, потом говорю:
   - Отныне я хочу постараться стать человеком получше.
   Давиться в ресторанах, дурить людей - больше я такого  дерьма  делать
не собираюсь. Спать с кем  ни  попадя,  заниматься  случайным  сексом  -
такого дерьма тоже.
   Говорю:
   - Я позвонил в город и на вас нажаловался. Позвонил на телестанцию  и
нарассказывал им кучу всякого.
   У меня болит живот, но от чувства вины, или от  набившегося  стула  -
сказать не могу.
   Так или иначе - говна во мне по самые уши.
   В какую-то секунду становится легче смотреть в тёмное  кухонное  окно
над раковиной, за которым ночь.
   В окне отражение меня, с виду такого же отощавшего и тонкого, как моя
мама. Нового, праведного и потенциально-божественного Святого Меня.  Там
Бэт, которая смотрит на меня, сложив руки. Там Дэнни,  который  сидит  у
кухонного стола, ковыряясь ногтем в своём грязном ухе. Потом заглядывает
под ноготь.
   - Дело в том, что мне просто  хотелось,  чтобы  вам  была  нужна  моя
помощь, - говорю. - Я хотел, чтобы вам пришлось меня о ней попросить.
   Бэт и Дэнни смотрят на меня взаправду, а  я  разглядываю  нас  троих,
отражённых в окне.
   - Ну конечно, сто пудов,  -  соглашается  Дэнни.  -  Мне  нужна  твоя
помощь, - он спрашивает Бэт. - Что там насчёт нас по ящику?
   А Бэт пожимает плечами и отвечает:
   - Кажется, это было во вторник, - говорит. - Нет, стойте, что  у  нас
сегодня?
   А я спрашиваю:
   - Так я тебе нужен?
   А Дэнни, всё ещё сидя на стуле, кивает на бумажную трубку, которую  я
держу наготове. Подставляет мне своё грязное ухо и просит:
   - Братан, давай ещё раз. Это круто. Вычисти мне второе ухо.

Глава 39

   Уже успело стемнеть, и начался дождь, пока я добрался  до  церкви,  а
Нико ждёт меня на стоянке. Она выкручивается  внутри  своей  куртки,  на
мгновение один рукав виснет пустым, а потом она вытряхивает в него  свою
руку. Нико тянется пальцами под манжету  другого  рукава  и  вытаскивает
что-то белое и кружевное.
   - Потаскай это для меня с собой, - говорит  она,  вручая  мне  тёплую
пригоршню кружев и резинок.
   Это её лифчик.
   - Всего пару часиков, - просит она. - У меня нету карманов.
   Она улыбается уголком  рта,  прикусив  немного  нижнюю  губу  верхним
зубом. Её глаза сверкают от дождя и уличных фонарей.
   Не забирая у неё вещь, говорю, что не могу. Больше не могу.
   Нико пожимает плечами и заталкивает лифчик обратно  в  рукав  куртки.
Все сексоголики уже ушли  внутрь,  в  комнату  234.  Пустые  коридоры  с
навощёным линолеумом и досками объявлений на стенах.  Повсюду  развешаны
новости церкви и художественные  проекты  детишек.  Выполненные  пальцем
рисунки Иисуса с апостолами. Иисуса с Марией Магдаленой.  Направляясь  в
комнату 234, иду на шаг впереди Нико, а она хватает  меня  за  ремень  и
тянет, разворачивая спиной к доске объявлений.
   Как у меня болит всё внутри, раздуваясь и сжимаясь в судорогах, когда
она тянет меня за ремень, - эта боль вызывает у меня кислотную отрыжку в
горле. Я прижат спиной к стене, она просовывает свою ногу между  моих  и
обвивает руками мою голову. Её груди мягко и тепло торчат между нас, рот
Нико пристраивается поверх моего, и мы оба  дышим  её  духами.  Её  язык
больше у меня во рту, чем у неё. Её нога трёт  не  мою  эрекцию,  а  мой
забитый кишечник.
   Спазмы могут  означать  рак  толстой  кишки.  Могут  означать  острый
аппендицит. Надпочечную недостаточность.
   См. также: Закупорка кишок.
   См. также: Колоректальные инородные тела.
   Курить сигареты. Грызть ногти. В своё время секс был для меня лчением
от всего на свете, но сейчас, когда по мне ползает Нико -  я  просто  не
могу.
   Нико говорит:
   - Хорошо, поищем другое место.
   Она отступает, а я складываюсь пополам от боли в животе, и спотыкаюсь
в направлении комнаты 234, пока Нико шипит за моей спиной.
   - Нет, - шипит она.
   Из комнаты 234 доносится голос лидера группы:
   - Сегодня вечером мы поработаем над четвёртым шагом.
   - Не туда, - повторяет  Нико,  пока  мы  не  оказываемся  в  открытых
дверях, а нас  рассматривает  толпа  народу,  сидящего  вокруг  широкого
низкого стола, заляпанного краской  и  в  бугорках  от  засохшего  клея.
Стулья в виде маленьких пластиковых ковшиков такие низкие, что колени  у
всех прямо торчат спереди. Все эти люди молча смотрят на  нас.  Все  эти
мужчины и женщины. Городские легенды. Все эти сексоголики.
   Лидер группы спрашивает:
   - Кто здесь у нас ещё ведёт работу над четвёртым шагом?
   Нико проскальзывает поперёк дороги и нашёптывает мне в ухо, шепчет:
   - Если ты пойдёшь туда, ко всем этим несчастным, - объявляет Нико.  -
То я тебе больше никогда не дам.
   См. также: Лиза.
   См. также: Таня.
   И я прохожу к столу, падая на пластиковый стул.
   Все смотрят, а я говорю:
   - Привет. Я Виктор.
   Глядя Нико в глаза, сообщаю:
   - Меня зовут Виктор Манчини, и я сексоголик.
   И добавляю, что застрял на своём четвёртом шаге, будто навечно.
   Чувство  похоже  не  столько  на  окончание,  сколько  на   очередную
начальную точку.
   А Нико, по-прежнему  стоя  в  дверях,  плачет  не  какими-нибудь  там
слезами, а настоящими рыданиями: чёрные капли туши градом рвутся  из  её
глаз, и она размазывает их, вытирая рукой. Нико говорит, даже орёт:
   - Ну а я - нет! - и на пол из рукава её куртки выпадает лифчик.
   Кивая на неё, говорю:
   - А это Нико.
   А Нико произносит:
   - Ебитесь-ка вы все, ребята, в рот, - подхватывает лифчик и исчезает.
   И тут все говорят:
   - Привет, Виктор.
   А лидер группы продолжает:
   - Итак.
   Рассказывает:
   - Как я  говорил,  лучшая  точка  для  проникновения  в  суть  -  это
припомнить, где вы потеряли девственность...

Глава 40

   Где-то на северо-северо-восток над Лос-Анджелесом я почти растёр себе
кое-что, поэтому попросил Трэйси отпустить меня  на  минутку.  Это  было
целую жизнь назад.
   С длинной белой ниткой слюны, одним концом свисающей с моей шишки,  а
другим - с её нижней  губы,  с  горячим  раскрасневшимся  от  недостатка
воздуха  лицом,  ещё  держа  в  кулаке  мой  натёртый  поршень,   Трэйси
усаживается назад на свои каблуки, и рассказывает, что  в  "Кама  Сутре"
пишут, мол, сделать губы по-настоящему красными можно, натирая их  потом
с мошонки белого жеребца.
   - Серьёзно, - говорит она.
   В моём рту  теперь  появился  неприятный  привкус,  и  я  внимательно
разглядываю   её   губы:   её   губы   и   мой    поршень    одинакового
раздуто-пурпурного цвета. Спрашиваю:
   - Ты ведь такой фигни не делала, правда?
   Скрипит ручка двери, и мы оба бросаем на неё  быстрый  взгляд,  чтобы
убедиться, что та закрыта.
   Это первый раз, до которого требует снизойти любая  зависимость.  Тот
первый раз, с которым не сравнится никакой из последующих.
   Нет  ничего  хуже,  чем  когда  дверь  открывает  маленький  ребёнок.
Следующее из худшего - когда какой-нибудь мужик распахивает дверь  и  не
может ничего понять. Даже если  ты  пока  один,  когда  дверь  открывает
ребёнок, нужно быстрее скрестить ноги. Притвориться, что  это  нечаянно.
Взрослый парень может захлопнуть дверь с грохотом, может проорать:
   - Закройся в следующий раз, п-придурок! -  но  всё  равно  покраснеет
только он.
   Потом, хуже всего, продолжает  Трэйси,  это  быть  женщиной,  которую
"Кама Сутра" зовёт "женщина-слониха". Особенно,  если  ты  с  тем,  кого
называют "мужчина-заяц".
   Насчёт животных - это они про размер гениталий.
   Потом прибавляет:
   - Я не имела в виду то, как оно прозвучало.
   Не тот человек откроет дверь - и ты на всю неделю  останешься  в  его
кошмарах.
   Лучшая защита для тебя - кто бы этого не сделал,  кто  бы  ни  открыл
дверь и не увидел тебя, сидящего внутри, он всегда сочтёт  это  за  свою
ошибку. За свою вину.
   Вот я всегда считал. Вваливался к мужчинам  и  женщинам,  сидящим  на
унитазе в самолётах, поездах, автобусах "Грейхаунд",  или  в  таких  вот
крошечных одноместных туалетах-юнисекс "или/или" по ресторанам; открывал
я дверь, обнаруживая сидящую внутри незнакомку,  какую-нибудь  блондинку
со всевозможными голубыми глазами и зубами,  с  кольцом  в  пупке  и  на
высоких каблуках; между колен у неё  растянуты  трусики-стринги,  а  все
остальные вещи и лифчик сложены на полочке у раковины. Каждый раз, когда
такое случалось, я раздумывал - какого хрена люди не в состоянии закрыть
дверь?
   Как будто что-то бывает случайно.
   В странствиях ничего не бывает случайно.
   Может статься, где-то в поезде, между домом и  работой,  вы  откроете
дверь туалета - и обнаружите там брюнетку,  волосы  у  неё  заколоты,  и
только длинные серёжки дрожат вдоль её белой шеи,  а  она  просто  сидит
внутри, свалив на пол нижнюю половину шмоток. Её  блузка  распахнута,  а
под ней ничего, кроме её рук, обхвативших груди: её ногти, губы и  соски
одного и того же оттенка, среднего между красным и  коричневым.  Ноги  у
неё такие же гладкие, как шея, - гладкие, как машина, на  которой  можно
нестись со скоростью двести миль в час; а  волосы  её  повсюду  того  же
тёмного цвета, и она облизывает губы.
   Вы захлопываете дверь со словами:
   - Извиняюсь.
   А она отзывается откуда-то из глубины:
   - Не надо.
   И по-прежнему не запирает дверь. Маленький значок по-прежнему гласит:
   "Свободно".
   Получалось так, что я летал туда-обратно  с  Восточного  побережья  в
Лос-Анджелес,  пока  ещё  был  в  государственной  программе  подготовки
врачей. Во время каникул между семестрами. Шесть раз я открывал дверь, а
за ней оказывалась всё та же рыжеволосая любительница  йоги,  обнажённая
снизу до пояса, подтянувшая  и  скрестившая  ноги  на  сиденье  унитаза,
полирующая ногти  фосфорной  полоской  коробка  спичек,  словно  пытаясь
высечь из себя огонь,  одетая  в  одну  только  шёлковую  блузку,  узлом
завязанную на груди, - и все шесть  раз  она  смотрит  вниз  на  розовую
веснушчатую себя, обрамлённую  оранжевым  дорожным  ковриком,  потом  её
глаза цветом в точности как олово медленно  поднимаются  на  меня,  -  и
каждый раз она заявляет:
   - Если не возражаешь, - говорит. - Здесь я.
   Все шесть раз захлопываю дверь у неё под носом.
   Всё, что могу придумать сказать в ответ:
   - Ты что, английского не знаешь?
   Все шесть раз.
   Всё происходит меньше чем за минуту. На раздумья времени нет.
   Но случается такое всё чаще и чаще.
   В  каком-то  другом  перелёте,  может  быть,  на  авиамаршруте  между
Лос-Анджелесом и Сиэтлом, вы откроете дверь, за которой окажется пляжный
блондин, обхвативший парой загорелых рук большой  фиолетовый  поршень  у
себя между ног: мистер  Клёвый  отбрасывает  с  глаз  спутанные  волосы,
направляет свой поршень, стиснутый и  влажно  блестящий  внутри  гладкой
резинки, - направляет его прямо на тебя и предлагает:
   - Эй, чувак, присоединяйся...
   Доходит до того, что каждый раз ты идёшь в сортир, и маленький значок
гласит "свободно", - а внутри обязательно кто-то есть.
   Ещё одна женщина, погружённая в себя по две костяшки.
   Очередной мужчина, у которого между большим  и  указательным  пальцем
танцуют его четыре дюйма, навострившиеся и готовые  выбросить  маленьких
белых солдатиков.
   Начинаешь раздумывать - что они такое подразумевают под "свободно".
   Даже в  пустом  сортире  тебя  встречает  запах  спермицидного  мыла.
Бумажные салфетки постоянно израсходованы до единой. Замечаешь отпечаток
босой ступни на зеркале в туалете, на высоте  шесть  футов  от  пола,  у
верхнего края зеркала, - маленький изогнутый отпечаток  женской  ступни,
пять круглых пятнышек от её пальцев; и думаешь - что здесь случилось?
   Как в случае закодированных публичных объявлений,  вальса  "Дунайские
волны" и сестры Фламинго, недоумеваешь - что происходит?
   Думаешь - почему не сообщили нам?
   Примечаешь след помады на стене, почти возле  пола,  и  можно  только
гадать, что здесь творилось. Тут же засохшие  белые  полоски  с  момента
последнего спускания, когда чей-то поршень выбросил белых солдатиков  на
пластиковый простенок.
   В некоторых рейсах стены окажутся всё ещё влажными наощупь, зеркало -
запотевшим. Водосток раковины забит  наглухо,  засорён  всеми  оттенками
коротких вьющихся волосин. На туалетной полочке, которая возле раковины,
- ровная окружность от геля, контрацептивного  геля  и  смазки,  на  том
месте, куда кто-то клал противозачаточную диафрагму. В некоторых  рейсах
там две или три безупречные окружности разных радиусов.
   Всё это внутренние обычаи длинных перелётов, через  Тихий  океан  или
через полюс. Прямые рейсы из Лос-Анджелеса в Париж. Или откуда угодно  в
Сидней.
   В моём лос-анджелесском перелёте номер семь,  рыженькая  любительница
йоги хватает свою юбку с пола и торопится  выйти  за  мной  наружу.  Ещё
застёгивая змейку сзади, преследует меня всю дорогу до моего  сиденья  и
усаживается возле меня со словами:
   - Если твоей целью было задеть мои чувства, то можешь давать уроки.
   Причёска у неё - блестящая, в стиле мыльной оперы, а  блузка  её  уже
застёгнута спереди круто выгнутым  изгибом  со  всеми  делами,  заколота
большой драгоценной брошью.
   Снова повторяешь:
   - Извиняюсь.
   Это по дороге на запад, где-то на северо-северо-западе от Атланты.
   - Слушай, - объявляет она. - Я слишком много работаю,  чтобы  сносить
такое дерьмо. Тебе ясно?
   Говоришь:
   - Простите.
   - Я в пути три недели каждого месяца, - продолжает она. - Я плачу  за
дом, который никогда не вижу... За футбольный лагерь для  моих  детей...
Одна только плата за папин дом престарелых - уже  куча  денег.  Разве  я
хоть чего-то не заслуживаю? Выгляжу я нормально. Самое меньшее,  что  ты
мог бы сделать - это не хлопать дверью у меня под носом.
   На полном серьёзе, так и говорит.
   Она склоняется, чтобы сунуть голову между мной и журналом, который  я
притворяюсь, что читаю.
   - Только не делай вид, что не понял, - говорит. - Секс - ни для  кого
не тайна.
   А я отзываюсь:
   - Секс?
   А она прикрывает рукой рот и усаживается обратно.
   Говорит:
   - О Боже, извини меня, пожалуйста. Мне просто казалось... - и тянется
нажать кнопочку вызова стюардессы.
   Мимо проходит человек из обслуживания,  и  рыженькая  заказывает  два
двойных бурбона.
   Говорю:
   - Надеюсь, ты собираешься выпить оба сама.
   А она отвечает:
   - Вообще-то они оба для тебя.
   Это и будет мой первый раз. Тот первый раз, с  которым  не  сравнится
никакой из последующих.
   - Давай без ссор, - предлагает она, протягивая мне  прохладную  белую
руку. - Я Трэйси.
   В лучшем случае это могло бы происходить в "Локхид  Три-Стар  500"  с
его прямой аллеей из пяти больших туалетов, вынесенных  в  заднюю  часть
салона туристского класса. Просторных.  Звукоизолированных.  У  всех  за
спиной, так что не видно, кто входит и кто выходит.
   По  сравнению  с  этим  нельзя  не   удивиться   -   какое   животное
проектировало "Боинг 747-400", где в каждый туалет кроме  сиденья  будто
ничего  и  не  помещается.  Для  хоть  какого-то  нормального  уединения
придётся тащиться  в  туалеты  позади  кормового  пассажирского  салона.
Забудьте про одиночные боковые кабинки нижнего уровня  в  бизнес-классе,
если не хотите, чтобы все знали, что у вас там происходит.
   Всё просто.
   Если вы парень, то делается оно так: усаживаетесь в сортире, выставив
наружу своего Дядюшку Чарли, ну, вы поняли, большого красного  панду,  и
приводите  его  в  стойку  "смирно",  ну,  ясно,   полное   вертикальное
положение, а потом просто ждёте в своей маленькой  пластиковой  будке  и
надеетесь на лучшее.
   Представьте, что это рыбалка.
   Если вы католик, - здесь возникает такое же чувство, как когда сидишь
на исповеди. Ожидание, облегчение, искупление.
   Представьте,  что  это  рыбалка  типа  "поймал-отпустил".   То,   что
некоторые называют "спортивная рыбная ловля".
   Другим способом делается всё так: просто открываете  двери,  пока  не
найдёте то,  что  понравится.  Точно  как  на  старых  телеиграх,  когда
выбираешь любую дверь, а за ней приз, который можно забрать домой. Точно
как девушка или тигр.
   За некоторыми дверями окажется роскошная  попка  из  первого  класса,
явившаяся на экскурсию в низшее общество, немного потусовать погрубее со
вторым сортом. Меньше вероятность, что встретит  кого-то  знакомого.  За
другими дверями обнаружится какой-нибудь престарелый бычара, забросивший
через плечо коричневый галстук,  распёрший  стены  волосатыми  коленями,
ласкающий свою кожистую дохлую змею, и он скажет:
   - Прости, друг, ничего личного.
   В таких случаях вам будет настолько противно,  что  даже  не  сможете
ответить:
   - Да как же.
   Или:
   - Можешь даже не мечтать, друган.
   Тем не менее, вероятность награды просто выше некуда, чтобы заставить
и дальше толкать на удачу.
   Тесное пространство, туалет, две  сотни  незнакомцев  сидят  всего  в
нескольких дюймах - восторг полнейший. Недостаток места для  манёвров  -
его  можно  взять  сверхгиб