и, стало быть, у него внуки?
     - В  кино  только  таких  показывают.  А  старшая-то,  которой  механик
провиант  разный  да  письма  от  матери  возит,  ни  дать  ни  взять княжна
Тараканова,  только белобрысенькая, и годов помене, и тела женского пока еще
на  ней  нет.  А так вылитая картина из журнала "Огонек". Бабка ее, Дарья, в
молодые  годы,  сказывают,  тоже всякого встречного заставляла оглядываться.
Сильного  цвету,  говорят, была женщина. Покойник Артемий Иволгин на девятом
месяце  молил  ее женой ему стать. А она вышла за него, когда ее Наде, стало
быть  Трофима  Бахрушина дочери, три года было. Все ждала своего подлеца. Не
верила,  что  он  под Омском погиб. Вот и дождалась... Выжил, костяная душа,
тряпичное  дягилевское  отродье!  Ну  да  ничего.  С  чем  приехал,  с тем и
уедет...
     Незнакомая  женщина  долго  и  подробно  рассказывала  Трофиму знакомую
историю с неизвестными для него добавлениями.
     - Ее,  говорят,  в те выборы депутатом выдвинут. Так мыслимо ли ей себя
ославить  в Бахрушах и с каким-то там... уже вы сами, гражданин хороший, это
не  бабье  слово  про  себя  вымолвите... разговоры разговаривать, - сказала
женщина и плюнула в сторону.
     Они дошли до развилки.
     - Ишь  куда  бабий  язык  завел  вас...  Вот  она, дорога-то на Митягин
выпас.  Там раньше скит, говорят, был. Ну, так счастливого вам отдыха, а мне
- сюда.
     Трофим,  раскланявшись  с женщиной и поблагодарив ее за рассказ, присел
на  пеньке  возле развилки лесных дорог и, вытащив трубку, показал этим, что
ему  необходимо  отдохнуть,  покурить  перед  тем,  как двинуться в обратный
путь.


XXXII

     Трофим  просидел  так  более часа. След мотоциклетных шин, уходивший по
дороге  на  Митягин  выпас, звал его. А он не решался ступить на эту дорогу.
Он  боялся теперь встречи с Дарьей. То, что говорила ему незнакомая женщина,
несомненно,  выражало  отношение  к  нему  Дарьи.  Может быть, ее слова были
повторены здесь.
     Но  желание  видеть ее было велико. Если он станет перед нею на колени,
а  потом  падет  ниц  и  скажет:  "Я  так  долго хотел услышать из уст твоих
отпущение незамолимых грехов моих", может быть, она и не прогонит его?
     Нет.  Ему  нужно найти другие слова. Ему нужно рассказать правду о том,
как  счастливый  случай  выболтал  к  ней  дорогу,  и  не напускать никакого
тумана.  Бог  для  ее сердца будет плохой отмычкой. Но ведь Трофим и в самом
деле  не  преследует  никакой корысти. Ему нужно видеть ее и сказать ей, что
он  любит  ее  одну,  и даже если ему казалось, что Эльза была любима им, то
это  случилось  потому,  что ее сатанинская бесстыдная плоть полонила его. И
это  нужно  было сказать Дарье, чтобы она знала, как в этих лесах началось и
кончилось  его  счастье  и  что только здесь останется продолжение его рода,
который не хочет и, наверно, не должен узнавать в нем своего отца и деда.
     Тишина.
     Вечерело.  Лес  смолкал.  Ни  ветерка, ни писка птенца. Солнце было еще
высоко, и на верхушках елей густо зрели в его лучах золотые шишки.
     Все  живое  оставляет  после  себя  потомство.  И  ель, и папоротник, и
замеченный Трофимом под елочкой мухомор.
     И  зачем  не  ответил  тогда  Трофим девствующей во вдовстве Марфе и не
вошел  в  ее  тосковавшую  по  мужику  избу!  Может  быть, теперь он бы и не
оказался таким одиноким.
     Где-то  далеко,  очень  далеко,  заговорил  мотоциклет. Несомненно, это
возвращается  Андрей  Логинов.  Трофиму  не  следует  встречаться  с  ним  в
двух-трех  верстах  от  Митягина  выпаса.  Об  этом завтра же будет известно
Дарье.
     Пойти  назад  по  дороге  в  Бахруши?..  Но  далеко  ли уйдешь? Главный
механик нагонит и спросит Трофима, как и зачем он забрел сюда.
     А  мотоциклет  все  ближе  и ближе. Самое верное - спрятаться в молодом
ельничке,  а  потом,  пропустив  Логинова, пойти ближней тропой, если она не
заросла. Так он и сделал.
     В  густом  еловом молодняке не раз хоронился он с Даруней от чужих глаз
и часами просиживал, не замечаемый даже птицами.
     Мягок  и сух лесной покров в жарком июле. Как на хорошей постели, лежит
Трофим. Здесь еще гуще пахнет грибами и ярче видится прожитое.
     Мотоциклет  замолк.  По  дороге  прошла комолая коза. Наверно, та самая
блудня, которую искала женщина в розовом полушалке.
     Мотоциклет  снова  объявил  о  своем  приближении  и наконец показался.
Трофим прижался к земле, пригнул голову, но так, чтобы видна была дорога.
     Это  был  он.  В коляске мотоциклета сидела девушка в голубом сарафане.
Она сказала Логинову:
     - Дальше бабушка не велела...
     - Я знаю, - ответил Андрей.
     Девушка легко выпрыгнула из коляски и протянула руку.
     - Завтра приезжай пораньше.
     - Да  как  же  пораньше...  Надежда  Трофимовна по воскресеньям рано не
встает.
     - А ты разбуди маму.
     - Это  все  равно...  Пока  до  завода  да обратно... Да она и забоится
скорой  езды...  Вот  тебе  и  три  часа.  Раньше одиннадцати не приехать...
Погоди, Катя, не уходи... Еще мало времени.
     Если  бы  Андрей не назвал Катю по имени, если бы Катя не произнесла ни
единого  слова своим тягучим в певучим, никогда не смолкавшим в ушах Трофима
голоском,   если  бы  Катя  встретилась  Трофиму  на  Бродвее  или  в  самом
неожиданном  месте,  он все равно остановился бы и окликнул ее: "Даруня, как
ты попала сюда?"
     Ни  одежда,  совсем  не похожая на ту, что косили сорок лет тому назад,
ни  две косы, заплетенные вместо одной, ни слова, которых не знала Даруня, -
ничто не помешало бы узнать ее.
     Холодный  пот  крупными  каплями покатился по лицу Трофима, заливая его
глаза.  Он  пошевелился,  чтобы  достать  из  кармана платок. Катя повернула
голову в его сторону.
     - Да  что это, право, мы, Андрей, ни туда и ни сюда... Проводи уж лучше
меня... Мне как-то не хочется тут сидеть...
     Логинов  стал  заводить  мотоциклет  в  ельник, чуть было не коснувшись
передним  колесом  Трофима.  Затем Катя и Андрей, взявшись за руки, медленно
пошли  по  дороге  обратно  к Митягину выпасу. Трофим, проводив их глазами и
дождавшись,  когда  пропадут  их  голоса, поднялся. Пот лил не переставая, в
висках стучало.
     Постояв  у ели, он наскоро набил трубку и направился прямиком через лес
с  твердым  намерением  вернуться  в  эту  же засаду, чтобы хоть краем глаза
увидеть свою дочь Надежду.


XXXIII

     В  субботу  вечером Петр Терентьевич сидел в молодой голубой рубашке за
вечерним  чаем.  Причесанный  рукой  Елены  Сергеевны,  он  пребывал в самом
разотличном  настроении.  Бахрушин  только  было  хотел  начать рассказывать
жене,  до  чего хорошо кончились его ряды-переряды с железнодорожниками, как
звякнула щеколда и на дворе появился Тейнер.
     - Если  товарища  Пэ  Тэ  Бахрушина  нет  дома,  то  скажите ему, Елена
Сергеевна,   что   совершенно   одинокий   и   "спозабытый,  спозаброшенный"
иностранец хочет вызвать сожаление у местного населения...
     - Давай,   давай,  казанская  сирота,  американское  сосуществование...
Самовар  на  столе,  витамины  в  графине,  -  отозвался  Петр  Терентьевич,
приглашая  Тейнера.  -  Коли  слаще поешь, пьянее попьешь, может, и напишешь
лучше...
     - Нет,  нет,  Петр  Терентьевич,  американская пресса не продается и не
покупается.  Но!..  Я  говорю  "но", - сказал Тейнер, входя, раскланиваясь и
притопывая,  -  но,  если  хозяин не поскупится, великий империалист Тейнер,
может быть, станет добрее.
     - Очень   рады,   очень  рады!  -  пригласила  Елена  Сергеевна  Джона,
наряженного  в  клетчатую,  расписанную  обезьянами,  шестернями  и пальмами
рубаху-распашонку.  - Ну до чего же наряден нынче мистер Тейнер, чего только
наши бабы смотрят...
     - О!  Не шутите... Я уже имею заманчивое предложение Тудоихи сходить за
грибами.
     После  памятной  размолвки  на  участке,  где  росла  ранняя капуста, у
Бахрушина с Тейнером снова установились дружеские отношения.
     - Ну  и  что  же  мы имеем на сегодняшнее число, господин сочинитель? -
спросил, усаживая Тейнера, Бахрушин.
     - Начало без конца.
     - А где же конец?
     - У Дарьи Степановны.
     - Гм...  Так  ведь  она-то  в  этом  деле,  насколько  я понимаю, сбоку
припека.  Все-таки  главная  цель  в  вашей  книжке  - это колхоз, увиденный
глазами Трофима и вашими глазами...
     - Это  цель!  Но  она  не  должна  быть  на  виду.  Вы не знаете нашего
читателя...  Он  хочет,  чтобы  для  него  развязано было все. Сделайте так,
чтобы Трофим Терентьевич встретился с Дарьей Степановной.
     - А как я это могу?.. Я даже не знаю, где она находится.
     Тейнер заглянул в глаза Петру Терентьевичу, улыбнулся и сказал:
     - Если  вам  мешает только это, то я вам подскажу, где сейчас находится
Дарья Степановна.
     Петр Терентьевич в свою очередь заглянул в глаза Тейнеру:
     - А откуда вам известно ее местонахождение?
     - Ах!  Не  спрашивайте...  Я  совершенно напрасно оказался журналистом.
Мне  нужно  было стать детективом. Сыщиком. Слушайте... Недавно мне пришло в
голову  позвонить дежурной телятнице. И я спросил ее, как обеспечить очерк в
газету  о  Дарье  Степановне... И она сказала, что Дарья Степановна отдыхает
сейчас  на  Митягином выпасе со своими внуками. Я сказал "спасибо" и повесил
трубку...
     - И вы поверили этому, мистер Тейнер?
     - Нет.  Я  решил  проверить  и  позвонил  на Митягин выпас и попросил к
телефону  Дарью  Степановну.  И  мы  очень  мило  поговорили  и условились о
встрече.
     Бахрушин  поежился  на стуле, переводя глаза то на жену, то на Тейнера,
будто говоря этим: "Ишь ты, какой ловкач!"
     А Тейнер продолжал:
     - И  я вскоре побывал у нее. И я записал все необходимое на тот случай,
если  Трофим  Терентьевич  не  встретится  с  нею  и  у  меня пропадут самые
интересные главы моей книги.
     - Ну, коли так, то кто же вам мешает сводить туда Трофима?
     Тейнер ответил на это:
     - Одна  из  моих  прабабушек была англичанкой, и говорят, что несколько
капель  ее  благородной  крови  передалось  мне.  С  тех пор я себя чувствую
джентльменом,  с  одной стороны, и провокатором - с другой. Поэтому я не мог
под  вашей  гостеприимной  крышей рассказать Трофиму Терентьевичу то, что вы
делаете для него тайной.
     - Благодарю вас, если вы говорите правду, мистер Тейнер.
     Тейнер поклонился и ответил:
     - Я  стараюсь  всегда говорить правду... И может быть, вовсе не потому,
что это приятно для меня... Это выгодно.
     - Выгодно? - спросил Бахрушин. - Это как же так?
     - Очень  просто.  Одна  ложь  всегда  рождает  вторую, вторая - третью,
третья  -  четвертую,  и  так до тех пор, пока ты не запутаешься во лжи и не
скажешь  правду...  Я не вижу в этом выгоды и предпочитаю сразу говорить то,
что есть. Это нелегко, но что же делать! Приходится.
     Бахрушин  и  Елена  Сергеевна  одобрительно  захохотали.  А Тейнер стал
показывать снимки, сделанные им на Митягином выпасе.
     - Я  нахожу  ее  живописной  и в эти годы, - сказал он, положив на стол
цветной  снимок,  на  котором  Дарья  Степановна  стояла  в окне дома Агафьи
вместе  с маленьким внуком. - Не находите ли вы, Петр Терентьевич, что таким
же мальчиком рос его дед?
     - Да,  - подтвердил Бахрушин. - Сергунька очень похож на Трофима, когда
тот  был  маленьким.  Поэтому-то  и  не  нужно,  чтобы  Трофим  видел его. -
Бахрушин,  тяжело вздохнув, положил руку на плечо Тейнеру и негромко сказал:
-  Вы хороший человек, Джон Тейнер. Мне всегда нравится делать для вас самое
приятное.  И  я очень хочу, чтобы ваша книжка была похожа на вас. Книги ведь
всегда  похожи  на тех, кто их сочиняет. Только прошу извинить: завтра Дарьи
не будет на Митягином выпасе.
     - Это очень жаль, Петр Терентьевич.
     - Что  делать,  но я не могу в угоду вашей книге заставлять волноваться
немолодую  женщину  и  вынуждать  ее  объяснять  своим  внукам,  что,  как и
почему...  Вы  чуткий  человек,  Джон Тейнер, и вам должно быть понятно, что
такие встречи не доставляют радости.
     Тейнер  согласился  с  Петром Терентьевичем, но, оставаясь верным себе,
повторил:
     - Это очень жалко. - И добавил: - Пропадает такой сюжет...


XXXIV

     Теперь о Дарье Степановне и Кате.
     Любви   Кати   хотя   и  не  суждено  развязаться  на  этих  страницах,
заканчивающихся  поздней осенью тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, но
мы  все  заранее  знаем,  как  будет счастлива Катя с Андреем Логиновым. Она
будет  так  счастлива,  что даже хочется, говоря словами Тудоевой, "забежать
вперед солнышка" и представить себе свадьбу этой пары.
     Свадьба,  конечно,  будет происходить на Ленивом увале, в отстроенном к
тому  времени  селе Бахрушино и, конечно, в доме Дарьи Степановны. Дом у нее
будет  веселым,  с большими окнами, на улице Мира, которая уже застолблена и
разбита на участки.
     На  свадьбе,  конечно,  будет посаженым отцом Петр Терентьевич. Тудоиха
непременно  придумает  к  Катиной свадьбе веселую сказку о том, как прилетал
белый  лебедь  на  Тихое  озеро  высматривать  лебедушку... Или, может быть,
сказку  о  третьей  и  последней  молодости Дарьи Степановны, цветшей собой,
цветшей  дочерью  и  зацветшей  теперь  молодостью своей внучки. Эта сказка,
кстати  говоря,  уже  бродит  у  нее  в  голове, и кое-что Тудоиха пробовала
рассказывать своим знакомым...
     Регистрировать  брак  они,  наверно, поедут на своем "Москвиче". Не зря
же Андрей Логинов завел сберегательную книжку.
     Свадьбу,  конечно,  назначат  весной,  когда  распустится  черемуха. Ее
букеты  ах  как  украсят  белое платье невесты! А оно будет белым и длинным.
Это  же  венчальное  платье,  а  не  плясовое.  Материя  уже  куплена Дарьей
Степановной.  Может  быть, она и поторопилась с покупкой, но ведь как знать:
будут  ли  через  два  года  вырабатывать такие шелка? А если и будут, то их
могут  завезти  в  другие  города.  Ищи тогда. Ведь все же знают, как иногда
наши  "торги"  разнаряживают  товары.  Именно  что  разнаряживают. Как много
отвратительных  слов появилось в нашем языке за последнее время! Но не будем
останавливаться на этом...
     Катя  и  Андрей,  конечно,  будут  жить вместе с Дарьей Степановной. Не
оставлять  же ее одну. Это все решено, хотя об этом никто пока не обмолвился
ни  единым  словом. Но везде ли нужны слова? О том, что у Кати родится дочь,
тоже  никто  ничего  не  говорил,  однако никому не придет в голову, что эту
девочку могут назвать иначе, как Даруней.
     Дарья  Степановна,  думая  о  внучке,  заново  переживает  прошлое. Она
знает,  что Катя и Андрей не расплещут чувства уважения друг к другу. Они не
поторопятся,  как  это  было  с  Дарьей. Дарья все-таки не разглядела своего
Трофима.  Она, конечно, может оправдывать себя временем, уровнем жизни, даже
политической отсталостью, но от этого не становится легче на ее душе.
     Ее  первая  любовь,  разумеется,  чистая  и  светлая, как любовь Кати к
Андрею,  теперь, почернев, стала пятном в ее жизни. Пусть в этом никто ее не
упрекает  и не упрекнет, но разве дело в упреках? Дарья же не знает, как все
это  оценивает  самый  близкий  к  ней  человек  -  Катя.  Ведь  даже  очень
откровенные  люди  всегда  что-то  недосказывают  друг другу. Причиной этому
бывает  любовь,  жалость, или желание не касаться больного, или даже простая
вежливость.
     Катя  никогда  не разговаривала с бабушкой о Трофиме. Это было хорошо и
плохо.  Ведь  она  уже  большая,  и  Дарье  хотелось поделиться с нею своими
переживаниями.
     Но  как?  Оправдываться перед внучкой? В чем? Виниться тоже не в чем. А
какая-то   виноватость  налицо.  Пусть  эта  виноватость  чем-то  похожа  на
сметанинскую:  Сметанин,  вступая в партию, чувствовал себя виноватым в том,
что  его  отец  был  псаломщиком.  Но  Сметанин,  как и все, не мог выбирать
родителей. Другое дело - выбор мужа или жены...
     Дарье  наконец  надоело  разговаривать  самой  с  собой,  и  она решила
поговорить  с  Катей.  Та  и другая в это время, коротая часы, просовывали в
бутылки  -  на маринад - первые мелкие рыжики, "гривеннички", и слушали, как
надоедливо  жужжат  под  новым  сосновым  потолком несносные мухи, затеявшие
какую-то веселую и шумную игру.
     - Когда только унесет его из Бахрушей? - начала Дарья.
     Катя,  досадуя  на  вынужденную  разлуку  с  Андреем,  впервые  сказала
бабушке то, что думала о ней и Трофиме:
     - Бабушка,  когда  бы он ни уехал в Америку, он никогда не оставит тебя
в покое, если ты будешь избегать встречи с ним.
     - А зачем нужна встреча? Для пересудов?
     - Нет,  бабушка. Для того, чтобы их прекратить. Для того, чтобы все - и
он,  и  ты  в  том  числе  - знали, что нам нечего и не от кого прятать... А
прятать  на  самом  деле нечего. Андрюша правильно говорит: отношения нельзя
выяснить, если их не выясняешь.
     - Нет у нас с ним никаких больше отношений.
     - Нет,  бабушка, есть. Вражда. Обида. Ненависть. Даже твой отъезд - это
тоже отношения.
     - Учишь бабку?
     - Что  ты!  Отвечаю.  Ты  ведь давно хотела знать, как я думаю об этом.
Ну, правда же давно?
     Дарья  привлекла  к  себе  Катю,  прижала  ее  голову  к  своей груди и
сказала:
     - Да...  Давно.  Ты  судишь  хорошо.  Только  бывают  такие  отношения,
которые  выяснять  и  не  надо.  Потому  что  начнешь  выяснять,  а из этого
получатся   новые  отношения...  Ведь  я  же  все-таки,  Катя,  любила  его.
Представь себя на моем месте, а на его - Андрея.
     - Это  нельзя представить, бабушка. Но если б... Даже сейчас, когда я с
ним  еще  даже  не  целовалась,  и  он  всего  только  позабыл бы приехать в
назначенный  день,  я  бы  не  промолчала.  Молчание,  бабушка, - это старый
женский и даже, я скажу, бабий пережиток.
     - Ну,  вот и выяснили отношения внучка с бабушкой. Выяснили и пообещали
друг дружке никогда больше о нем не говорить.
     Разговор  на  этом  оборвался,  и  снова  стало слышно, как утомительно
жужжат летающие под самым потолком мухи.
     Разговор  кончился  и  как  будто  ничего не изменил в намерениях Дарьи
Степановны. Но это ей лишь показалось. Недаром же она сказала:
     - Не к добру мухи что-то разжужжались.
     - Да,  бабушка, они, как и самовар, когда он воет, нехорошая примета. -
Катя еле заметно улыбнулась.
     - Я  не  про  примету,  Катька,  а  про  самочувствие.  Да  тьфу вам! -
крикнула   на   мух  Дарья  Степановна  и  принялась  выгонять  их  посудным
полотенцем.
     А мухи не улетали.


XXXV

     Воскресное  утро  начиналось  позднее  и тише. Люди еще спали. Петухи и
те,  казалось,  пели с опозданием. В поле не было ни души, только на Большой
Чище  стрекотал  трактор  без  седока: видимо, одержимым парням не спалось в
это утро, а может быть, они, прикорнув под кустом, и не ночевали дома.
     Трофим  пробирался  к  месту  своей  вчерашней засады краем леса, минуя
деревни. Очутившись на дальнешутемовской дороге, он пошел не крадучись.
     Выпрошенная  накануне  у Пелагеи Кузьминичны грибная корзина и кирзовые
сапоги,  взятые  у  Тудоева,  должны  были объяснить его появление в дальнем
грибном лесу.
     Он  вышел с большим запасом времени. Счастливый механик, наверно, еще и
не  выезжал  за  Надеждой.  У Трофима достанет времени, и он наберет грибов,
чтобы не возвращаться с пустой корзиной.
     Со  вчерашнего  дня  перед  его  глазами  стояла  Катя.  И  теперь  она
мерещилась  за  каждым  поворотом лесной дороги. Трофим не крестил себе лба,
не  говорил  "свят-свят"  и  не  гнал от себя видение, появлявшееся с каждым
разом  отчетливее,  хотя в лесу и становилось светлее. Наоборот, он распалял
воображение,  и  это,  кажется,  ему  удалось.  За  поворотом, неподалеку от
развилки, видение запело:

                Ах, Наталья, Наталья, куда ты идешь?..

     Видимо,  "видению"  тоже  не  спалось  в это утро. Увидев постороннего,
Катя умолкла, а тот взволнованно спросил ее:
     - Д