его...

                Эх! Здравствуй, лето красное -
                Горячая пора...

     Бюро погоды только не подвело бы. А остальное все образуется.


X

     В   районной   газете   "Под   ленинским  знаменем"  появилась  краткая
информация,  озаглавленная  "Из  Америки  в  Бахруши".  В статье приводились
выдержки  из  сообщения  нью-йоркского  корреспондента о предстоящем приезде
Трофима  Бахрушина  и журналиста Джона Тейнера. Там же говорилось о том, как
разошлись пути двух братьев, выросших под одной крышей.
     Информация  заканчивалась  словами:  "Надо  полагать,  что колхозники с
должным  русским  гостеприимством  встретят  своего бывшего односельчанина и
господина  Джона  Тейнера,  любезно выразившего желание описать встречу двух
братьев из двух миров".
     Теперь  приезд  американцев,  еще  вчера  казавшийся предположительным,
стал  точно  определенным.  Их  ожидали  в  воскресенье,  о чем Бахрушин был
оповещен Трофимом телеграммой из Москвы.
     Дарья  Степановна,  как  и  говорила, уехала из Бахрушей, наказав Петру
Терентьевичу передать Трофиму:
     - Видеть его и показываться ему не желаю!
     В  новом  Доме  приезжих  заканчивалась  отделка  и  меблировка комнат.
Наскоро,  но  добротно  был построен "персональный" тесовый туалет. Бахрушин
нашел его нормальным и благоустроенным.
     Ходить  за  приезжими  вызвалась  старуха  Тудоева.  Как-никак молочная
сестра  Трофима.  Себе  в  помощь  она  предполагала  вызвать внучку Соню из
Челябинска.
     - Соня  тем  хороша,  -  заявила  Тудоиха Бахрушину, - что она маракует
по-ихнему.  И  если  этот  Джон  по-русски  ни  тыр  ни пыр, она при мне как
толмач.
     Главному   механику  колхоза,  молодому  "заочному  инженеру",  любимцу
председателя    Андрею    Логинову,    было   велено   подвести   телефонную
линию-времянку.  Если  захочет  мистер  Тейнер  разговаривать с Нью-Йорком -
пожалуйста.
     Холодильник  Бахрушин  отдал  свой.  Все  равно  его  благоверная Елена
Сергеевна   считала,   что  натуральный  холод  погреба  лучше  химического.
Установили  и  телевизор.  Трофиму и Тейнеру не помешает для полноты картины
заглянуть  в  светлое  телевизионное  окошечко,  через которое можно увидеть
многое в Советской стране.
     Бахрушин  не  нашел предосудительным выделить для гостей карего жеребца
под   многообещающей   кличкой   Вихрь.  Пусть  ездят.  Трофим  смолоду  был
понимающим  лошадником. Таких, как Вихрь, и поблизости от дягилевского двора
не  бывало.  Пусть посмотрит, какие кони теперь в Бахрушах. Ну а если гостям
будет  удобнее  машина  -  тоже  пожалуйста. К их услугам не объезженный еще
горьковский  вездеход  с  ведущим  передком. Хочешь - сам управляй, хочешь -
тебя будут возить.
     Коли   уж   газета   рекомендует   встретить   их  с  "должным  русским
гостеприимством",  значит,  так и нужно встречать. Проверив, нет ли пересолу
в   этом   "русском   гостеприимстве",  Петр  Терентьевич  не  нашел  ничего
умаляющего  его председательское достоинство. А если что-то окажется не так,
ему не привыкать перестраиваться на ходу.
     Теперь  оставалось  обдумать  порядок приема гостей. Может быть, первый
раз  в  жизни Петр Терентьевич вмешивался в кухонные дела. Это удивило Елену
Сергеевну.
     - Неужели  ты  думаешь, я не сумею накормить двух бутербродников, когда
чуть ли не все правительство перебывало в нашем доме?
     А Бахрушин свое:
     - Правительство  -  это  одна  статья. Оно наше. И всякое блюдо поймет,
как  его надо понять. А эти будут искать во всем показной умысел. Поэтому ни
севрюги, ни осетра.
     - А зачем же нам прибедняться? - возразила Елена Сергеевна.
     А Бахрушин опять:
     - А  кто  говорит  -  прибедняться?  Я  говорю,  что  в  нашем доме нет
никакого  праздника.  Мы учтиво и любезно примем гостей. У нас нет оснований
принять  их  плохо.  Но  у  нас  также  нет  никаких поводов раскрывать свои
объятия.  Про  мистера  Тейнера мы пока знаем только то, что он журналист. А
про  Трофима  нам  известно, что он изменник. Правда, изменник, собирающийся
раскаяться.  Собирающийся пока... А вот как он и в чем раскается, от этого и
будет зависеть все дальнейшее...
     Петр  Терентьевич  прошелся  по  горнице,  посмотрел  на  портрет отца,
недавно увеличенный со старинной карточки, и снова заговорил:
     - Если  бы не отец, Трофим бы прикончил меня тогда... Во всяком случае,
мог  бы... И если этого не случилось, он не становится краше и светлее. Я не
собираюсь  сводить с ним счеты. Партия научила стоять выше личных обид... Но
все  же  он  искал  тогда  меня  не просто как личность, а как красного, как
большевика...
     Елена Сергеевна подошла к мужу и, погладив его волосы, сказала:
     - Петруша, не надо так распалять себя. Ведь он все-таки не убийца...
     - Но  он  мог  бы  стать убийцей. И если не стал по счастливому случаю,
это  не очищает его. Ты добрая душа, Елена, - сказал Бахрушин, ласково глядя
в  глаза  жены.  -  И  у  меня  есть  что-то  такое, ну как бы тебе сказать,
смягчающее,  что  ли, его провинности за давностью лет. Но этого смягчающего
так  мало,  что  даже  не  знаю,  как  я  подам ему руку... Однако ничего не
поделаешь.  Придется  подавать.  Но  в нашем доме мы будем их встречать, как
подсказывает  сердце  и  как  велит  нам  совесть. И никаких дипломатических
поправок ни на что.
     Сказав так, Бахрушин занялся столом.
     - Из  питья - квас, водка, настойка шиповниковая. И никаких "Араратов",
"Двинов",  "Грузвинов"  и всего прочего, что подают дорогим и званым гостям.
Теперь  "силос  и  фураж". Огурцы свежие всех сортов. Некрошеные. Помидоры с
луком,  перцем и уксусом. Ни одного розового. Чтобы Галька сама все двадцать
семь  теплиц  обошла  и  выбрала  самые красные. Цветную капусту. Отварить и
подать  запросто.  Без  никаких.  С боку стола. Лук-перо. Грибы малосольные.
Возьмешь у Тудоевых. Молодую картошку. И все.
     - А для еды что? - спросила Бахрушина.
     - Если  приедут  с  утра  -  подать  шаньги налевные или картофельные и
пирог окуневый. С луком, из серой пшеничной муки. Запомнила?
     - Запомнила, Петр Терентьевич.
     - Тогда  дальше.  А  если  явятся к обеду, начнешь с "фуража" и кончишь
пельменями.  А  если  прибудут  вечером,  выберешь  из всего этого по своему
усмотрению.
     - А к чаю?
     - К  чаю сервиза гедээровского не выставлять. Нет в нашем доме никакого
выдающегося  события.  И  не  может  его быть. Хлебосольным-то дураком легче
прослыть, чем на уровне...
     - Ну  вот, - снова с веселым притворством заговорила Елена Сергеевна, -
теперь  я вижу, что в доме хозяин появился. Во все вникает. Может быть, ты и
мне, товарищ председатель, посоветуешь, что надеть, как к гостям выйти?
     - Именно.  Чуть  не  забыл.  Платье наденешь это, которое на тебе. Не в
оперу  едешь,  дома сидишь. Никаких кружевов и московских нарядов. И если уж
без  них  потом  тебе  покажется  неучтиво,  слегка переоденешься, как бы из
некоторого  уважения. Выйдешь к ним, как Галина Сергеевна Уланова в Америке.
Наше  вам  почтение...  Если  вы  по-хорошему,  мы  в  два  раза  лучше.  Не
выспрашивать,  не  допытываться.  Себя  не  выставлять и над собой не давать
возвышаться.  С едой не набиваться. Поставлено - значит, ешь. Если совсем не
ест,  скажешь:  "Хелп  еселф,  мистер  Тейнер..."  Библиотекарша завтра тебе
преподаст  эти  слова.  Штук  десять  будешь  знать,  и  хватит.  Как бы для
гостеприимства.  А  если  забудешь - шут с ними. Скажешь по-русски: "На то и
на  стол  поставлено,  чтобы  ели  и  пили".  Трошка  ему  переведет. Теперь
закончим на этом и не будем открывать прения.
     Бахрушин  чмокнул Елену Сергеевну в щеку и, вспомнив, что его давно уже
ждут послы от голубятников, крикнул:
     - Я выхожу! Берите инструменты. Сходили за мелкими гвоздями?
     В ответ послышалось:
     - Сходили... Кладовщик нам и краски дал...
     - Тогда лады.
     Проводив  глазами  мужа,  Елена  Сергеевна  решила  по холодку заняться
прополкой огурцов на огороде.
     Странно...  Можно  было  бы  и  не  сажать их. И вообще выращивать свое
обходится  дороже...  Но привычка и порядки, заведенные годами, - как старая
комолая  корова  Тютя,  от которой не жди ни молока, ни мяса. Ни в колхоз ее
не сдашь и не прикончишь... Жалко старую.
     Недолго  уж  осталось.  Вот  переедет Елена Сергеевна на Ленивый увал и
заведет  на  новом  месте  новые  порядки.  Дом  -  это  жилье. Работа - это
птицеферма.  И никаких при доме поросят, индеек, уток, кур и даже клубничных
гряд.  Другое дело - сад. Цветы. Десяток яблонь. Тройку вишен. Грушу. Не для
плодов. Для красоты. Для цвета.
     Надо  же  когда-то  кончать  с  единоличными репьями в семье передового
председателя колхоза.
     Это  все  тоже между прочим. Для лучшего знакомства с женой Бахрушина и
для завершения главы.


XI

     Минуло  еще  два  дня.  Настало  воскресенье. Накануне, в субботу, Петр
Терентьевич подстригся, выпарился в бане и чувствовал себя помолодевшим.
     Прослушав  обзор газет, а за ним утренний легкий концерт, пропустив для
равновесия   воскресную  рюмку  шиповниковой,  он  готов  был  к  встрече  с
Трофимом.
     Елена  Сергеевна, хотя и надела то самое будничное платье, которое было
на  ней  в  день  вмешательства  Петра  Терентьевича в кухонные дела, все же
выглядела  павой.  Платье было так выстирано, подкрахмалено и отглажено, что
залюбовавшийся нарядной женой Бахрушин не удержался и сказал:
     - Елена, когда ты постарше будешь?
     - А  зачем  это мне? - ответила она, подсаживаясь к Петру Терентьевичу.
-  Муж у меня молодой... Дети выращены, пристроены. Сейчас самая пора чайной
розой цвести. А там видно будет.
     Бахрушин  закрыл  шторку.  Нехорошо,  если  кто-нибудь,  проходя  мимо,
увидит, как немолодой председатель милуется со своей женой.
     В  эту  минуту  Бахрушин  услышал, как остановилась машина напротив его
дома.
     Глянув  в  окно,  Петр Терентьевич увидел легковой автомобиль "Волгу" и
сидящего в автомобиле Трофима, которого он узнал сразу же, и крикнул ему:
     - Дома я, дома... Сейчас выйду...
     И  вот  он  вышел  за  ворота.  Трофим грузно вылез из машины и тяжелой
рысцой подбежал к Петру Терентьевичу.
     Из  окон смотрели соседи. Как-то они встретятся? Обнимутся или нет? Кто
первым подаст руку? Какие слова скажут?
     Все это вдруг стало немаловажным.
     - Здравствуй, брат, - сказал Трофим, протягивая руку.
     - Здравствуй, Трофим, - ответил Петр Терентьевич и пожал ему руку.
     Трофим, оглядев брата и вытерев платком вспотевшую шею, сказал:
     - Никак дождь будет? Парит.
     - Вчера  тоже  парило,  а  дождя  не  было,  -  поддержал разговор Петр
Терентьевич.
     Трофим  снова  посмотрел  на брата, потом перевел глаза на родительский
дом и, вздохнув, сказал:
     - Стоит, как стоял.
     - А что ему сделается?
     - И нижние венцы не подопрели?
     - Да нет, малость тронулись... Седьмой десяток как-никак дюжат.
     - Седьмой! - снова вздохнув, сказал Трофим. - Давно стоит дом.
     Опять  помолчали.  Опять  поглядели  друг  на  друга. Петр Терентьевич,
пряча волнение, решил прикрыть его шуткой:
     - Если,  Трофим,  у  тебя  больше неотложных вопросов нет, то проходи в
избу.
     - Да  я  ведь  не один. - Трофим оглянулся на "Волгу". - Познакомься, -
указал  он на вышедшего из машины и стоящего поодаль толстячка лет сорока. -
Это мистер Тейнер, о котором я писал.
     - Вдвоем-то,  как  бы  сказать,  сподручнее  ездить.  Милости  прошу, -
обратился  Бахрушин  к  Тейнеру, слегка наклонив голову. - Переведи, Трофим,
мистеру, что я его приглашаю тоже...
     - Я   слышу,   я   слышу   и  благодарю  вас,  господин  Бахрушин  Петр
Терентьевич,  -  отозвался  по-русски  Тейнер.  -  Ваш  брат в России не был
больше,  чем  я.  И  мне  теперь многое из вашей жизни приходится переводить
русскому Трофиму.
     Тейнер   непринужденно   подошел   к   Петру  Терентьевичу  и  запросто
поздоровался с ним.
     - Значит,  и  я  и  моя жена зря по двадцать английских слов выучили, -
сказал  смеясь Бахрушин. - Но, чтобы не пропадать им полностью, камин в дом,
мистер Тейнер, камин.
     Тейнер подпрыгнул, звонко расхохотался и, аплодируя, крикнул:
     - Браво, дорогой Петр Терентьевич! Гип-гип ура!
     В ответ на это послышался одобрительный смех из соседских окон.
     - Вот  видите!  -  воскликнул  Тейнер.  - Я всегда говорил, что на этом
уровне люди договариваются скорее.
     Полное  улыбающееся  лицо Тейнера с бровями в виде двух рыжеватых точек
светилось.  Зеленоватые зоркие глаза излучали веселье. Хохолок на его лысине
и  тот  обнадеживающе приятно дорисовывал портрет невысокого жизнерадостного
человека, заряженного безудержным весельем.
     Петр Терентьевич вежливо улыбнулся и спросил, как быть с машиной.
     - Она будет ждать, сколько необходимо ждать.
     - В  таком  случае  прошу  быть  гостями.  -  Петр  Терентьевич  открыл
калитку,  затем  сказал  шоферу:  -  Свернул  бы  ты, парень, в холодок, под
тополя, а то изжаришься на обочине...
     Трофим  тем  временем робко переступил подворотню калитки и оказался на
родном  дворе.  И  первый  шаг - только один шаг - вернул Трофима в ту пору,
когда  ничто  не  разделяло  его с этим домом. Сохранилась даже старая бочка
под  навесом сарая, превращенная в конуру для черно-пестрой собаки Зорьки. И
теперь из конуры выбежала черно-пестрая сучонка, похожая на Зорьку.
     Может  быть,  она  была  далекой  правнучкой  собаки,  которую когда-то
подобрал и вырастил Трофим?
     Двор  был  вымощен,  как  и  многие уральские дворы, большими каменными
плитами.  Время  не коснулось их. Они лежали в том же безмолвии, сохраняя те
же  извилины  стыков,  засыпанных  золотистым песком, что натаскал маленький
Трофим в лукошке с речки Горамилки.
     Трофим вдруг остановился и зарыдал.
     Петру  Терентьевичу  были понятны эти слезы, но ему не хотелось - он не
мог - утешать Трофима.
     Пока  Трофим  всхлипывал,  закрывая  обеими  руками  лицо,  Тейнер,  то
присаживаясь, то отходя, суетливо фотографировал его, приговаривая:
     - Эта  пленка не будет иметь цены. Все будут плакать, когда увидят, как
он плачет. Это великая драма встречи с родным двором.
     Чтобы  как-то  принять  участие,  Петр  Терентьевич  накачал из колодца
ведро воды.
     - Трофим, умойся холодненькой. Помогает.
     Тот  послушался.  Умылся. Потом посидел на бревнышке под навесом и стал
оправдываться:
     - Слезливый  я какой-то стал. Над вашими газетами тоже другой раз реву.
Хоть и не верю напечатанному, а реву. Слова в них родные.
     - Это  бывает,  - согласился Петр Терентьевич. - Ополоснись еще раз, да
пойдем  позавтракаем  с  дороги...  Оно  и  полегчает.  А  вы  как, господин
корреспондент, пьете водку?
     - О!  - Тейнер причмокнул губами, целуя воздух. - Я алкоголик на двести
процентов.
     - Ну, значит, контакт устанавливается полный. Прошу!
     Первым  Петр  Терентьевич провел Трофима, показывая этим, что он хоть и
не столь желанный, но настоящий гость, а Тейнер, так сказать, во-вторых.
     Встреча состоялась. Самое трудное для Петра Терентьевича миновало.
     Пока все шло безупречно...


XII

     Старый   бахрушинский   дом,   срубленный  крестом,  то  есть  с  двумя
внутренними  взаимно  пересекающимися стенами, оставался таким же, каким его
знал  Трофим.  Кое-что  сохранилось  из  прежней отцовской утвари. Были живы
толстенные  лавки,  намертво прикрепленные к стенам. Стоял на тех же тяжелых
ногах  обеденный  стол.  Видимо,  и  теперь находили удобным обедать рядом с
русской  печью,  чтобы  поближе было подавать еду. Сохранилась и божница, на
которую  подчеркнуто  помолился Трофим до того, как поздоровался с хозяйкой.
Пусть  на  божнице  вместо  икон  стояла приземистая глиняная ваза с ветками
папоротника - это не имело значения.
     - Бог  внутри человека, - объяснил он Елене Сергеевне, - а не в углу на
деревянной божнице.
     - У  кого  где.  Смотря  по  человеку,  -  не  преминула  вставить свое
словечко Елена Сергеевна.
     Русская  печь,  как  заметил  Трофим, была переложена заново. Она стала
меньше  и  опрятнее. Лохань ушла. На месте ее встал франтоватый умывальник с
мраморной  доской и зеркалом. Тут же Трофим увидел стиральную машину "Урал".
И  это  ему  тоже  показалось вполне нормальным. Как-никак прошло сорок лет.
Если  за  эти  годы  до стиральной машины не дойти, тогда о каких же успехах
можно говорить!
     Осматривая  горницы,  Трофим  не  сумел  скрыть  улыбку. С потемневшими
бревенчатыми  стенами и низкими дощатыми потолками так не вязались стулья из
орехового  дерева  затейливой  работы,  сервант,  книжный шкаф, телевизор на
тумбочке  тоже  орехового дерева и тоже полированный. Эта городская начинка,
особенно в комнате Елены Сергеевны, выглядела не по избяному пирогу.
     Бахрушина  читала  по лицу Трофима, какую критику он наводит в ее доме.
И  ее  сердило,  что  так затянулся переезд на Ленивый увал. Посмотрел бы он
тогда, в каких домах живут люди!
     Она   с  первых  же  минут  знакомства  оценила  его  как  поверхностно
цивилизованного  человека.  Весь  он  был  на  манер его медной или какой-то
другой  часовой  цепочки,  выглядевшей  золотой. Она не упустила и его глаз,
похожих  на  Петрушины. Цветом, но не выражением. Они грустны и пусты, как у
их  коровы  Тюти.  В  них  не светится ум. Это были скорее стеклянные глаза,
какие  ей  доводилось  видеть  в окне охотничьего магазина. Их продавали там
для любителей набивки чучел. Она невольно сравнила его с ходячим чучелом.
     А   Тейнер   продолжал   щелкать   своим   на   редкость   большеглазым
фотографическим аппаратом.
     Трофим  задержался  перед портретом отца. Петр Терентьевич, наблюдая за
братом,  думал,  что  если  бы  Трофим  отрастил бороду, то теперь, глядя на
отцовский  портрет,  он  бы  стоял как перед зеркалом. Наверно, только это и
скрашивало встречу.
     Что  там  ни  говори, а живое повторение отца пришло в старый отцовский
дом.
     После того как сели за стол, Трофим спросил:
     - А дети есть у тебя, Петрован?
     - Есть, трое. Живут сами по себе, своими семьями.
     - Тоже крестьянствуют?
     - Один-то,  пожалуй,  крестьянствует,  как  и  я.  Другой  - мастером в
Невьянске, а третья учительствует в Сергах.
     - Это хорошо. А у меня никого, окромя падчерицы.
     В  это  время  в  кармане  Трофима  послышался мелодичный и звонкий бой
часов.
     - Люблю  музыку, - сказал он, показывая часы, и, спохватившись, полез в
карман. - Совсем забыл про подарок. Как там никак, а устав блюсти надо.
     Трофим  вынул  из  кармана  нечто  похожее  на  карманный электрический
фонарик.
     - Штука   глупая,   но   забавная.   У  вас,  наверное,  таких  еще  не
напридумали.
     Подарок   оказался   карманным   радиоприемником.  Он  довольно  громко
воспроизводил  музыку  и  голос диктора, легко переключаясь с одной передачи
на другую.
     - Пожалуй,  что  таких  в  продаже у нас еще нет, - сорвалось с языка у
Петра  Терентьевича.  -  А  может  быть,  и есть, да до Бахрушей не дошли, -
поправился он.
     - А это позвольте хозяюшке. Заводить не надо. Сами собой заводятся.
     Трофим вынул из футляра часы.
     Елена  Сергеевна  посмотрела на мужа, потом позволила Трофиму надеть ей
на руку золоченые часики.
     - Спасибо,  Трофим,  -  поблагодарил  Бахрушин.  -  От подарков, как бы
сказать,  не  отказываюсь.  За  отдарками  тоже  дело не станет. Дай срок. А
теперь кому что... Я лично предпочитаю шиповниковую.
     - А  я  это! - Тейнер, попросив глазами разрешения позаботиться о самом
себе,  налил  из графина в лафитник водки. - Не удивляйтесь, темпы - это моя
особенность!
     - Значит, со свиданьицем!
     - Со  свиданьицем,  Петрован!  -  поддержал брата Трофим. Чокаясь стоя,
отвешивая  поклон  каждому, он, неторопливо расчавкивая настойку, выпи