веселая затея.
     С  тех  пор  редкий  вечер Василий и Ангелина не встречались на садовом
участке.  Еще  было не поздно, и Киреев сумел посадить и ягодники, и яблони,
которые  так  счастливо  окоренились,  зазеленев  в  полную  силу  на третью
неделю.
     Любовь  к растениям, как вспоминает теперь Василий Петрович, проснулась
вместе с любовью к Ангелине.
     Как  она  была  тогда  хороша!  Розовое  лицо, светло-пепельные волосы.
Ямочка  на  правой  щеке  и  какой-то  фарфоровый  носик.  А  глаза веселые,
изумрудные.  Правда,  в  них  иногда появлялась не то какая-то грусть, не то
сомнение или раскаяние в чем-то...
     Василию,   целомудренному   от   природы   человеку,   стыдновато  было
рассматривать ее руки, плечи, выгиб шеи, редкостное сложение стана.
     Надо  же было природе выписать такие линии! С какой стороны ни глянь на
них,  они  завораживают  своей  строгостью,  изысканной  простотой. Особенно
бесподобны  очертания  Лины,  когда она, окапывая растения, стоит освещенная
солнцем!
     Неужели  этакая  самородная  прелесть  может  полюбить его и пренебречь
таким  красивым  и молодым парнем, как Яшка Радостин? Нет. Пусть его красоты
хватило  бы  на  троих  завидных  женихов,  зато  и  легкомыслия  тоже  было
достаточно на добрый десяток вертопрахов.
     Нет,  Яков  Радостин  не  та  фигура,  которая может стать ему на пути.
Пусть  он мелькает на садовом участке, пусть иногда он ей шепчет о чем-то, -
ну  и  что?  Нельзя  же  каждое  лыко  в  строку. Да если бы даже Радостин и
нравился  ей,  он  не  перестал  бы  любить  свою прекрасную Ангелину. И как
знать,  может быть, она, думая о своем счастье с Василием, поторапливает его
ложным  вниманием  к  Якову Радостину? А если это так, то во всех случаях не
надо  медлить.  Нужно  как-то  и  что-то сказать... А вот как и что? Можно и
спугнуть   счастье.   Торопливость  и  утку  уводит  из-под  ружья,  говорят
охотники.
     И  вот  настал  день,  когда  Василий  подал  Ангелине  ключ  от своего
садового домика, который был достроен в самом лучшем виде.
     - Это вам, Ангелина, - сказал, чуть потупившись, Киреев.
     - А зачем? - был задан пытливый вопрос.
     - Ну  мало  ли, понимаете... Дождь вдруг польет... Или с матушкой, или,
скажем,   с   кем   другим  захотите  чаю  напиться,  глазунью  поджарить...
Пожалуйста. Распоряжайтесь.
     - Спасибо  за  доверие,  Василий Петрович, - ответила Ангелина, взяв из
его рук ключ.
     Потом  она  прошла  к  домику  и  открыла  ключом  дверь.  Они  вошли в
единственную  комнату, которая была и кухней, и столовой, и спальней. Вошли,
сели  за  тесовый  стол.  Они сидели долго друг против друга и смотрели один
другому в глаза.
     Глазами  так много было сказано, что почти не понадобилось слов, хотя и
не  обошлось  без  них.  Это были простые и прямые слова, которые произносят
люди, подобные Василию Кирееву.
     - Дальше-то как, Лина?
     - Не  знаю,  Василий  Петрович,  - ответила она. - У вас ведь дети. А я
сама  пока  еще  при  матери.  А мать - у родни. Своего угла тоже нет. Вот и
судите.
     Опять  умолкли.  Опять смотрели друг другу в глаза. Ангелине было очень
приятно,  что  большой, сильный Киреев робеет перед ней. Ей вдруг стало жаль
Василия, и она, поднявшись, подошла к нему со спины и обняла его.
     - Милый  Василий  Петрович,  и  я  им не мать, и они мне не дети. И две
тещи в одном доме тоже, так сказать, не компания.
     Сказанное было сущей правдой, обойти ее было невозможно.
     - Тогда хоть дайте, Линочка, я обниму вас. На этом и расстанемся.
     Он  обнял  ее,  но  расстаться  с  ней не сумел. Это было выше его сил.
Легче  было  умереть.  И он уже дважды умирал на фронте, возвращаясь к жизни
неизвестно  по  какому  чуду.  И  если он дважды вернулся к жизни, так нужно
прожить  ее  так,  чтобы  можно  было вспомнить о прожитом. А жизнь и все ее
радости  заключались  теперь  в  этих  тонких руках, в этой бездонной зелени
глаз, в этой доверчивости ее гибкого стана.
     Это  была,  конечно,  любовь,  а не притворившееся ею влечение, которое
посещало  Василия  в  холодные  годы вдовства, когда его внимание и во сне и
наяву  останавливали, может быть, и стоящие молодицы, да не такие, как Лина.
Она  будто  родная  тайга,  такая  знакомая  и  такая незнаемая, бескрайняя,
непроходимая и манящая...
     Это  была  любовь  чистая  и  настоящая.  Обнимая  Ангелину,  он боялся
нечаянным, невольным движением руки оскорбить ее еще не расцветшую юность.
     - Яблонька  вы  моя,  -  сказал он, - спасибо вам за эту радость. Может
быть, моя любовь к вам подскажет, как правильнее решить неразрешимое...


V

     Когда  матери  Лины  стало  ясно,  что Киреев любит ее дочь и, кажется,
тайно  ревнует к молодому красавцу Радостину, она не стала раздумывать, кого
предпочесть из двух кандидатов в женихи своей дочери.
     Радостину   был   дан   ею   довольно  понятный  намек  о  материальной
несостоятельности  для начала семейной жизни: "Жених без денег - без листьев
веник".
     Радостин  жил  в  общежитии.  Его  имущество  легко  укладывалось в два
чемодана,  а  сбережения  не  превышали  даже  самых  скромных  расходов  на
свадьбу.
     Но  Радостин  не  терял  надежды.  Не  деньги  же, в самом деле, решают
любовь и счастье! И не от матери Лины зависит их счастье.
     Как-то  в  короткий  рабочий  день,  в  субботу,  мать и дочь Ожегановы
работали  на  своем  садовом  участке.  Появился  там и Яков Радостин. Он не
столько  помогал  Ангелине, сколько смешил ее, рассказывая забавные истории,
случившиеся в заводском гараже за последнюю неделю.
     Киреев  молча и, как заметила Серафима Григорьевна Ожеганова, нервничая
рыхлил и без того разрыхленные приствольные круги пошедших в рост саженцев.
     Ожеганова,  наблюдая  за  работой  Василия  Петровича, перешла канавку,
размежевывавшую их участки, и певуче заметила:
     - Разве  так окапывают, когда желают молодую яблоньку укрепить на своей
земле?
     - Кто  как  умеет, Серафима Григорьевна, тот так и укореняет, - ответил
ей  Киреев и посмотрел на Якова Радостина, приборанивающего граблями садовую
дорожку, посыпанную песком.
     Тогда Серафима Григорьевна сказала без обиняков:
     - Люба, что ли, тебе Ангелина? Признавайся уж, сталевар, а я послушаю.
     Киреев, воткнув в землю лопату, ответил тоже довольно прямо:
     - А вам-то зачем я должен признаваться, Серафима Григорьевна?
     Ожеганова  ухмыльнулась,  глянула  исподлобья  на  Киреева  и  тихо, но
внятно заметила:
     - Линочка-то  пока  что  моя  веточка.  Для  кого  захочу,  для  того и
заставлю ее цвести.
     - Вот  оно что, - в свою очередь, роняя улыбку, ответил Киреев. - А я и
не знал, что у вас как при царе.
     На это последовало:
     - При  царе  там  или  не  при  царе,  но  без царя в голове тоже худо.
Меды-то  всякий умеет пить, а вот пчел вести да пасеку соблюсти - не каждому
по рукам. Так или нет?
     - Вам виднее, Серафима Григорьевна, - отозвался примирительно Василий.
     - Мне-то  видно, да ты-то видишь ли, Василий Петрович? Как тебе могло в
голову  войти,  что  я  могу  этого  самого неоперенного скворца допустить к
своей  дочери,  когда  у  него,  кроме  посвиста,  ни  дупла,  ни гнезда, ни
скворечницы?
     - Разве в этом счастье?
     - В  этом  или  нет,  а  без  стола, без чашки-ложки не пообедаешь, без
своего  угла  голову  не приклонишь, без крыши от дождя не укроешься. Только
говорится,  что  с  милым  рай  в  шалаше,  а по жизни-то и садовый домик не
жилье.
     Киреев  стоял, оперевшись на лопату, и слушал рассуждения Ожегановой. В
них  чувствовалась  житейская мудрость, а вместе с нею и приятные надежды. А
Серафима Григорьевна, не умолкая, очаровывала Василия:
     - Попосыпает   Яшка   золотым   песочком,  поприборонивает  грабельками
счастливую  дорожку,  а  кому по ней с Ангелиной идти - я решать буду. Так и
знай,  Василий  свет  Петрович.  С прямым человеком и я прямая... Конечно, -
пораздумав,  добавила  Ожеганова,  -  и не таких матерей нынче дочери вокруг
трех  елок  обводят,  а  сами  под четвертой судьбу свою губят... Случается.
Этого-то я хоть и не сильно боюсь, но побаиваюсь.
     - И  я  побаиваюсь,  -  вдруг  вырвалось  откровенное признание Василия
Петровича.
     - Коли  ты  побаиваешься  и я побаиваюсь, выходит, мы в одно думаем. Об
одном  болеем. Тогда и говорить больше не о чем. Отрубать надо веточку, да и
дело с концом.
     - А отрубится ли она? - послышался боязливый вопрос Киреева.
     - Да   уж  как-нибудь...  У  тебя  топор  остер,  у  меня  язык  хитер.
Вдвоем-то,  глядишь,  и  справимся,  - сказала Серафима Григорьевна и весело
сверкнула-мигнула  левым,  с  небольшой косинкой, глазом и вернулась на свой
участок.
     Кажется,  все было предрешено. Наверняка Ожеганова до этого разговора с
Василием вела не одну беседу с дочерью в его пользу.
     Теперь,  что  называется,  оставалось  не  зевать,  и пока кипит сталь,
нужно доводить плавку до дела - и в ковш.


VI

     Яков  Радостин,  почувствовав,  что его большая любовь и малый достаток
образовали  некие  ножницы,  способные  перерезать  последнюю  нить  надежды
соединения с Линой, прибегнул к печальной крайности.
     Вскоре  стало  известно,  что  в  Садовом городке у военного ветерана в
отставке П.П.Ветошкина угнана автомашина "Победа".
     А  через  неделю  намечался  суд  над  похитителем  этой  машины Яковом
Радостиным, не успевшим отъехать и ста километров от города.
     Похититель  был  явно  наивен.  Преступление  было  явно  совершено  по
легкомыслию.   Истинных  причин  кражи  самолюбивый  Радостин,  конечно,  не
объяснял.  К  тому  же  из  гаража последовала хорошая характеристика. И что
самое   главное   -   об  отмене  суда  над  Радостиным  ходатайствовал  сам
потерпевший П.П.Ветошкин.
     Это  сыграло  немалую  роль в решении суда. Но все же факт угона машины
оставался  уголовным фактом. Радостин был виновен не только перед владельцем
машины  Ветошкиным,  но  и  перед обществом. Однако были приняты во внимание
заявления,  характеристики,  чистосердечность раскаяния. Судье и заседателям
стало  известно  и  о  романтической  стороне  проступка,  которую тщательно
скрывал   подсудимый,   боясь  бросить  тень  на  возлюбленную.  И  это  его
характеризовало  тоже  с  хорошей  стороны.  Но  ему  стыдно было после суда
оставаться в родном городе, и он уехал в неизвестном направлении.
     Спустя   несколько  дней  после  суда  Серафима  Григорьевна  позвонила
Кирееву в цех:
     - Можешь, Кирей Кирибеевич, приходить с букетом.
     И он пришел.
     Мать  и  дочь  Ожегановы  ютились в маленькой комнате у родни покойного
отца  Ангелины.  Приехав  сюда,  Ожеганова,  не  играя  с  родней  в прятки,
сказала:
     - Ангелиночке  пора  замуж,  а  там  у нас, на руднике, по ее красоте и
статности  женихов нет. А тут город большой и выбор достаточный. Не бойтесь,
- предупредила она родню, - и шесть месяцев не пройдет, как я ее выдам.
     И она не обманула.
     Василий  Петрович  пришел  в черной тройке. При галстуке. Чисто бритый.
Аккуратно  подстриженный.  Чем  не  жених?  Высок.  Широк  в плечах. Легок в
ходьбе.  Ручищи  такие,  что  из  камня,  как  из творога, сыворотку выжмут.
Малость  подгуляло  только,  хотя  и  очень приятное, лицо. Профессиональная
краснота  лба,  щек  и  кончика носа, обычная спутница сталеваров, несколько
портила  картину.  А  что  сделаешь?  Работа  огневая,  не  всегда  и  брови
убережешь  -  подпаливаются.  Зато денежная работа. Это и по одежде видно, и
по  подарку  заметно. Он принес ни много ни мало две пары серег, три брошки,
часы-браслет  и  серебряные  с  позолотой сахарные щипчики. Что попалось под
руку в ювелирном, то и купил.
     Войдя   и   поздоровавшись,   он  не  стал  тянуть  и  сказал  Серафиме
Григорьевне при всей ожегановской родне так:
     - Мои  чувства к вашей дочери Ангелине Николаевне известны, наверно, не
только  вам,  но  и  всему  заводу...  Так что я, понимаете, пришел выяснить
окончательно  ваши  ко  мне  отношения  и  спросить,  согласна  ли  Ангелина
Николаевна стать моей супругой.
     Мать посмотрела на дочь, и та, вспыхнув, вполголоса спросила:
     - Так уж сразу и отвечать?..
     - А почему бы и не сразу? - сказала Серафима Григорьевна.
     - Но все-таки... Я хотя и готова к этому ответу, но жить-то где?
     На это Василий сказал:
     - Мне,  Линочка,  понимаете,  тридцать  семь... И я, прежде чем сделать
такое  ответственное предложение, объяснил в дирекции завода и в завкоме мое
семейное  положение.  И  мне  сказали,  что  на  той  же  неделе  могут дать
квартиру.  Отдельную.  Две  комнаты.  А  если,  понимаете,  две  комнаты мне
покажутся  тесноватой  квартирой  и  я захочу, сказали мне там, то они могут
помочь  мне  возвести  коттедж личного пользования. За мои любезные, но с их
долгосрочной ссудой и предоставлением некоторых материалов.
     - Свой-то  бы  дом  лучше,  - перебила Серафима Григорьевна. - Горновой
Бажутин  со Стародоменного вон какую домину в Садовом городке сгрохал. А чем
хуже его знатный сталевар Киреев?
     - Ну,  так  у  Бажутиных  не семья, а коммуна. Столько работников - они
горы свернут, - заметил Василий. - Да им никак и нельзя без большого дома.
     - Это  так, - не стала спорить Серафима Григорьевна. - Но и малой семье
в  своем  доме  не  худо. Квартира - она и есть квартира. А дом - это дом. И
луковую  грядку  можно  посадить,  и  кур  завести, а если охота будет, то и
боровка в клетушку запереть. Соглашайся на дом, Василий Петрович.
     - Мама,  - остановила ее Ангелина, - так сначала же главный вопрос надо
решить, а потом уж и о доме говорить...
     - А  главный-то  вопрос  твои  щеки  решили.  Вон  как горят. Подойди к
жениху  да  уткнись  в его широкую грудь. Стоит он того. А слова говорить не
будем.  Лучше  посмотрим, что за коробочка у него, которая, видать, ему руки
жжет.
     - Мама!  - оговорила Ангелина мать. - Всему же есть край!.. Я согласна,
Василий  Петрович,  -  сказала  она  Кирееву и подошла к нему и припала, как
велела мать, к его широкой груди.
     - Большего  я  ничего  и не желаю, Линочка, - сказал Киреев. - Спасибо,
что  так все просто и хорошо. Это для вас. Наверно, глупости купил. Зато ото
всей души, от чистого сердца.
     - Э-э-э!  -  удивилась Серафима Григорьевна, рассматривая серьги, броши
и  часы.  -  По-царски  ты,  парень...  Только  не следовало бы такие деньги
бросать, если ты дом строить собрался. Теперь каждый рубль считать надо.
     - Мама! - еще раз остановила ее дочь. - Нельзя же так...
     На  столе  как-то  сами  собой появились закуски и то, что предшествует
им.  Сели  всей  новой родней за стол. Пригласили и тещу по первой, покойной
жене Василия - Марию Сергеевну.
     - Что  ж,  -  сказала  она,  -  от  жизни  не  уйдешь. Поздравляю тебя,
Василий, и тебя, Ангелина. Желаю вам счастья.
     Так началась вторая семейная жизнь Василия Петровича Киреева.
     Вскоре  он  переехал  на  временную квартиру, предоставленную дирекцией
большого  металлургического  завода.  Старая  семья  -  Ваня,  Лида  и Мария
Сергеевна  -  остались  в  прежней  квартире. И все это находили правильным.
Дети  уже  подросли.  Они  были  привязаны к Марии Сергеевне, а что касается
некоторых  тонкостей  переживаний,  особенно  младшей,  Лидочки,  то тут уже
ничего  не  поделаешь.  Это  неизбежно.  И Лидочка понимала, что, любя отца,
нельзя желать ему пожизненного вдовства.
     Дом  решено  было  строить рядом с садовыми участками. Земельные власти
отвели  Кирееву  пятнадцать  соток  земли, примыкающей к садовым шестнадцати
соткам. Не отбирать же их.
     К тому же Серафима Григорьевна резонно доказывала:
     - Если  бы  мы  не  строили  дом,  так садовые-то сотки были бы нашими.
Зачем же мы теперь должны попускаться ими?..
     И  землеустроители  не стали спорить. Принималось во внимание и то, что
Василий  Киреев  был  "фондовым"  рабочим,  и  если  какие-то  там  сотки  в
нарушение   закона  окажутся  лишними,  то  невелик  грех,  Киреев  за  день
возместит эту земельную поблажку сверхплановой сталью.
     Василий  задумался  над  этими  поблажками. Куда ему столько земли?.. А
тещенька,  умница-разумница-наставница,  опять на Бажутиных кивнула. У них и
спортивная  площадка, и лагерь палаточный для гостей, и баня... говорилось и
о  том, что при малом участке куда ни ткнись - везде изгородь рядом. Кашляни
-  у  соседа  слышно.  В своем дому - не как в коммунальной квартире. Живешь
будто в витрине магазина - в исподнем во двор не выйдешь.
     И  это  верно.  Уж  городить  так  городить. Натура у Василия Петровича
широкая.  Знакомых много. Будет где гостям разгуляться. Не для себя же лично
это  все.  То Юдин с семьей, то Веснин, то подручные пожалуют в подвыходной.
Приезжай!  Милости просим! Ешь, пей, закусывай! Хоть хоровод затевай... Да и
у  детей  своя  компания.  Тоже  надо  где-то  и  в  городки поиграть, и мяч
побросать.  Весело  будет  у  него,  как у Бажутиных. Сирени можно насадить,
цветы  развести  -  ни  один  гость  без  букета домой не уедет, без ягод не
погостит.  Особенно  ребятье.  Жалко,  что  ли?  Лакомься, рви, а такой, как
Афоня Юдин, может и варенье сварить у него. Пожалуйста...
     Малина,  смородина что твой сорняк: воткни черенок, вкопай корень - вот
тебе и ягоды. Работы на вечер, а удовольствия не на один год.
     Нет,  не  для себя Василий Петрович берет такой большой участок. Жил он
с людьми, для людей все эти годы - так и будет жить...
     ...Весело  начиналось  строительство дома. Радостно было ходить Василию
по  такому  большому  и  такому  милому сердцу участку. Любо было ему копать
ямки,  а  затем  ставить  в  них  и утрамбовывать со щебенкой столбы будущей
ограды.
     Большой  дом вырастет у Василия Петровича. На всех хватит. Летом здесь,
как на даче, будут жить его дочка Лидочка и сын Ванечка.
     С  улыбкой  засыпал Василий Петрович рядом с милой Линочкой. Счастливым
просыпался он, любуясь робко зацветающей женской красотой...
     Ах!..  Маловаты  листки,  коротковаты  строчки  для  этой большой любви
хорошего   человека  Василия  Петровича,  превосходного  сталевара  Киреева,
нежного  мужа  и  покорного зятя. И ста страниц недостанет, чтобы рассказать
на  них,  как  пришло  счастье в большое и чистое сердце, истосковавшееся по
любви...


VII

     Дирекция  завода помогла возведению дома, но Василию Петровичу, и Лине,
и  Серафиме  Григорьевне  досталось  строительство нелегко. В замысле всякий
дом  кажется  прост  и  дешев, а стоит начать, как появятся такие трудности,
такие расходы, которые никак нельзя было предвидеть.
     Не  обошлось  и  без  услуг  Кузьки  Ключа. Не все легко и просто можно
достать.  А  Ключу только скажи - из-под земли выроет, со дна моря достанет.
На  пустом  лесном  складе  для  него  и  тес  и  доски. У кого-то перебой с
материалами,  а  у  Кузьмы  Наумовича  Ключникова всегда полный ассортимент.
Конечно,  за  это  особая  плата.  И  если  она  кажется высокой, то Ключ не
навязывается, можете сами достать, если достанете.
     В  большую  копеечку влетело строительство. Пришлось кое-что попродать,
кое-где  призанять.  Почти  два  года  строил  дом Василий Петрович. Работал
вечерами,  прихватывал  ночи,  не  знал  выходных.  Ангелина не отставала от
мужа,  трудилась  не  покладая  рук.  Муж  -  за  одну ручку пилы, жена - за
другую.  Только земли да шлаку перетаскала она на чердак тысячи ведер. Одной
замазки  вымазала  она добрых две старые квашни. На каждую работу не наймешь
со стороны. Ссуда ссудой, заработки заработками, но и у них есть дно...
     Возьмите  вы  тех же стекольщиков-"леваков". Они готовы раздеть-разуть,
особенно  когда  дело  идет  к  осени. Вот и приходится самим. А центральное
отопление?  Не  нанимать же слесарей, если есть свои руки. Мелкие трубы Лина
нарезает,  кр