упные - он, а монтаж ведут вместе. Кажется, просто, а не легко.
Поворочай  радиаторы,  посгоняй сгоны, понавертывай сотни муфт, погни "утки"
-  подводки к батареям... Хочется-то ведь как лучше. А это "лучше" требует и
рук и времени.
     Простое,  кажется,  дело  -  окраска  дверей и окон. Простое, если одно
окно  или одна дверь. А попробуй во всем доме произвести окраску. Даже малой
кистью  так  намахаешься, что своя-то кисть руки готова отвалиться к вечеру.
И  красить  надо  тоже  не  как  попало. Не сухо, не сыро. Без ласин и слез.
Заслезилась  дверь  -  вот  тебе и счищай весь слой. Снова подшпаклевывай да
снова  крась.  А  хватки малярной у него нет, а уж про Линочку-то и говорить
нечего.  Но  стараются,  работают  и учатся на ходу. Для своего ведь гнезда.
Хоть  и  устает Василий, работая за полночь, зато сколько радости любоваться
на  белую  дверь,  на  застекленную  раму,  ощутить  первое  тепло  тобой же
установленной  батареи  центрального  отопления  и  ступать босыми ногами по
ласковым  сосновым  половицам. Забудешь, ходя по ним, как они были добыты, с
какими трудами настланы и что за них заплачено.
     А  пахнет-то,  пахнет-то  как от стен. Будто в бору, а то и на Пицунде,
где когда-то любовался древнейшими соснами Василий Киреев.
     Или  взять  печь.  Конечно,  можно  было  сложить  плиту с духовкой. Но
русская  печь привычнее Серафиме Григорьевне. И пироги в ней как пироги, а в
случае  чего  и окорок можно запечь. Круглый день тепло. Обед не разогревай,
щи  так  славно  томятся  в  вольном жару. Начнешь их есть - горшком пахнут.
Какая  прелесть!  Ну  а  плита  при  русской печи - сама собой. Под шестком.
Нужно  скороварку,  скородумку  по  летней  поре,  сунул щепу в подтопок - и
пожалуйста.
     В  доме  Василия  Петровича все предусмотрено Серафимой Григорьевной. И
кладовки, и чуланы, и подпол, и сенцы, и две комнаты для Ивана с Лидией.
     Случалось,  конечно,  что  эта  предприимчивая  тороватость  хлопотуньи
Серафимы  Григорьевны претила Василию, шибала в нос кержацким скопидомством,
кулацкой  запасливостью. Бывало, и семейно спорили. Спорили не то чтобы пыль
до  потолка,  а  семейно - на степенной основе. И всегда получалось так, что
Василий напрасно начинал прения.
     Если  кур  завели,  то  как  им  жить  без  курятника! Или свинье - без
свинарника.  Можно,  конечно,  и не заводить кур, только зачем в городе яйца
покупать?  Вози  их.  Да  береги,  чтобы не раздавить. А тут они под рукой и
всегда  свеженькие.  Без  штемпеля  знаешь,  какого  числа  снесены. То же и
свинина.  Сколько  после  обеда  всякого  добра остается! Не вываливать же в
помойку?  Или,  того  смешнее,  не  отдавать же это все чужой свинье. И если
опять  взять  в  рассуждение коренных коммунистов Бажутиных. Покойный Корней
Бажутин  чуть ли не с пятого года в партии состоял, а Евграф даже член бюро,
а  свою свинью держит, и никто даже не думает на вид ставить или намекать на
какие-то там разные кержацкие, кулацкие замашки.
     Жизнь  -  это жизнь. И если ты живой человек, то как ты можешь обойтись
без  бани!  Ванна,  душ  -  это  ж купание, а баня - мытье, все тело с богом
разговаривает, и все хвори выпариваются.
     Не  Серафима  же  Григорьевна  придумала  баню. Уж на что царей взять -
всякие  брызгальные  фонтаны могли завести, а мылись в бане. И уж если такой
дом  срублен,  то  смешно  поодаль  от него баньку не поставить. Хоть бы два
метра на три. Самую крохотную. Без предбанника.
     И  опять  здравый  смысл  на тещиной стороне. Только два на три метра -
это  не  баня,  а  собачья  конура. Три на четыре - это еще можно терпеть. И
постирать  есть  где.  И  все  такое. Зимой тоже лыжи с палками надо куда-то
поставить. Не в дом же тащить.
     Себе  Серафима  Григорьевна, как ее ни упрашивали, взяла комнатку самую
маленькую.  "Мне не телиться", - заявила она Василию Петровичу, и тот высоко
оценил  скромность  новой тещи, все более и более доверяясь ей и советуясь с
ней  о  каждом  своем  шаге. А Серафима Григорьевна, всячески ублажая своего
зятя,  затмевала  его  первую  тещу  Марию  Сергеевну. Хоть и знала Серафима
Григорьевна,  что  Мария  Сергеевна  не  будет жить в новой семье Василия, а
предусмотрела место и для нее.
     Если  захочет  она  пожить  с  внучками  Ванечкой  и Лидочкой на даче -
милости просим, хлеб да соль.
     Тягостными были дни строительства дома, да хороши награды за труды.
     Каждая  скобочка  улыбается  Василию  Петровичу,  каждый сучок стенного
бревна  подмигивает.  А  дом покрякивает, осаживается. Всякое бревно в своем
пазу паклю уплотняет, тепло бережет.
     Стены  рублены  хотя  и  по-старому,  а все в доме по-новому, на уровне
новейшей   санитарной   техники.   Даже  вместо  выгребной  ямы  специальный
резервуар  с  дозатором  и  рассасыванием  смывных  вод  по дренам в верхних
почвенных  слоях.  Дважды  разумно:  и за выгреб платить не надо, а растения
получают добавочную подкормку.
     Жить  да  радоваться. Любоваться молодым садом. Наслаждаться, глядючи в
изумрудные  глаза  своей женушки. Гладить нежный пепел ее волос. А на работе
побольше  отдавать внимания своей мартеновской печи. Годы строительства дома
поубавили его сталеварскую славу...
     Маловато   занимался   он  и  сыном  Иваном.  А  ведь  он  продолжатель
отцовского  дела.  Будущий  сталевар.  В  заводе  на хорошем слуху. Пусть не
делегатом,  а  всего  лишь  гостем,  но  все же он был в Большом Кремлевском
дворце   на   Всесоюзном   слете  трудовой  юности.  На  слете  передовиков,
соревнующихся   за   звание  ударников  и  бригад  коммунистического  труда.
Передовой,  значит,  парень. Вот только дома тише воды, ниже травы. По всему
видно  -  что-то  в  доме  ему  не  по  душе.  Но  молчит.  В чем дело? Надо
как-нибудь поговорить с сыном начистоту и о семейных и о заводских делах...
     Впрочем, о заводских делах Иван не молчал. Недавно прямо сказал отцу:
     - Пап!   Нам   новую   печь  отдают.  В  полное  наше  распоряжение.  А
распоряжаться  некому.  Тебя  комсомольцы  хотят.  И  в  дирекции тебя, пап,
называют. "Пора, говорят, уж..."
     - Что пора-то? - насторожился тогда Василий Петрович.
     - "Пора, говорят, заводу внимание уделять..."
     Это  прозвучало  как упрек. Как справедливый упрек. Конечно, давно пора
кончать  с  домоустроительством.  Надо  бы  постоять  у печи с сыном и с его
дружком  Мишей  Копейкиным.  И  вообще заняться молодежью в цехе, как он это
делал  всегда.  Да  нет  времени. То весенние работы в саду, то подготовка к
зиме.  Дрова,  уголь  и  все  такое... Добудь, доставь, сложи. Пустое дело -
свинарник  утеплять,  а  месяца нет. Вот и теперь: осталось только опрыснуть
кусты  и  деревья, а тут - бац! - губка! Грибок! И снова все к чертовой этой
самой... в тартарары!..
     - Ангелина!  За  что  же  это  все, моя милая? - жалуется ей Василий. -
Неужели,  понимаешь, опять в колья-мялья и снова за пилу, за топор? Шутка ли
-  вырубить  полы, подвести новые венцы... В месяц не уложишься... А деньги?
Долги  еще  не  выплачены. Крыша покраски требует. Электрическую линию нужно
менять.  А  это  все  немалый расход, особенно если поручить работу пройдохе
Кузьке  Ключу.  Глаза  бы  его не видели, а как обойтись без него? Для этого
Ключа  ничего нет запретного. Все откроет, все найдет и рабочую силу добудет
на полном законном основании.
     Ангелина  молчит  и  слушает  мужа. Потому что ей нечего ответить ему и
нечем  помочь.  Да  и  какие бы слова ни сказала она, все равно полы и венцы
нужно  менять,  крышу  красить,  тянуть вместо временных новые провода. И от
этого никуда не уйдешь, так же как не обойдешься без Кузьки Ключа.
     Лина   молча   хлопает   ресницами,  разглядывает  свои  обветренные  и
погрубевшие на работе руки и потом советует:
     - Может, садовый домик продать? Или "Москвича"? Все равно старенький.
     Эти  мысли  приходили  в  голову  и  Василию  Петровичу.  Но  как можно
расстаться  с  "Москвичом"  и  ежедневно  ходить два километра до трамвайной
остановки,  а потом минут сорок стоять в переполненном вагоне? Это же потеря
добрых  двух  часов  в день. А на "Москвиче" сел - и через двадцать минут на
заводе.  Час сорок минут - разница. А за этот час и сорок минут многое можно
сделать в своем хозяйстве.
     Нельзя  было  продать  и садовый домик. Как можно было оторвать Прохора
Кузьмича  Копейкина  от  любимых  садовых занятий? К тому же у Копейкина без
малого  шесть  лет  прожил в сиротские годы Василий, а теперь сам же упросил
Прохора Кузьмича поселиться в этом домике.
     На  этой  странице  нужно  бы  подробнее рассказать о старике и старухе
Копейкиных,  об  их  появлении  в  садовом домике, об их внуке Мише и другой
родне.  Но  теперь  пока  не  до них. Вернемся к невеселым раздумьям Василия
Петровича.
     Нет,  нельзя  продать  садовый  домик, окончательно решил Василий. Ведь
вместе  с  этим  домиком  нужно  было отдать участок, на котором буйно цвели
яблони  и  так  хорошо  плодоносили  кусты  новейшего сорта черной смородины
"Лия-великан".  Кроме  того,  пришлось  бы  лишиться  пристроенного  к  дому
курятника и вольера для кур из отличной сетки.
     Так поступить было никак невозможно.
     Вечер  прошел  в  еще  более  тоскливом  раздумье. Не радовал обещающий
хорошее  утро  закат. Не успокоила веселая чекушка водки, а за нею и другая,
принесенная стариком Копейкиным.
     - Уляжется,  ушомкается,  - утешал Прохор Кузьмич, - все станет на свое
место.
     Но  этого  пока  даже  не предвиделось. Ночь прошла почти без сна. Лина
украдкой плакала.
     Не такая простая штука домовой грибок...


VIII

     На  другой  день,  в  понедельник, Василий Петрович работал озлобленно.
Ожесточенно.   Широко   размахиваясь,   он   кидал  большой  лопатой  в  зев
мартеновской  печи  вместе с добавками и свои думы о доме. А они, эти черные
думы,   не   сгорая,  возвращались  из  печи  в  голову  Василия  нагретыми,
нестерпимо и беспощадно воспаляя ее...
     Работа и на этот раз не заглушала его горя.
     Василий  не замечал, как неподалеку от него стоит и откровенно любуется
им  его  товарищ  по  саперному батальону Аркадий Михайлович Баранов. Они не
виделись  более  пятнадцати  лет.  В  давней  переписке друзья редкий год не
давали  обещания  встретиться где-нибудь на берегу Черного моря или провести
отпуск  здесь,  на  Урале.  Побродить. Порыбачить. Вспомнить "минувшие дни и
битвы,  где  вместе  рубились они"... Да все как-то эта встреча переносилась
из  года  в  год.  А нынче случилось так, что Аркадий приехал в этот большой
город, где ему предстояло жить и работать.
     Прямо  с вокзала Баранов, оставив вещи в камере хранения, направился по
старому  адресу Киреева и, узнав, что Василий на заводе, не стал откладывать
встречу на вечер.
     - Никак,  Василий  Петрович,  этот  товарищ к тебе. Судя по всему - это
корреспондент  из  газеты, - предупредил Киреева его первый подручный Андрей
Ласточкин.
     Василий  даже  не  пожелал  оглянуться,  орудуя  лопатой.  Ему хотелось
устать, вымотаться. Но Ласточкин опять обратился к нему:
     - А может, из министерства?
     - Да  ну  тебя,  понимаешь...  -  огрызнулся  Киреев,  а потом все-таки
оглянулся.
     Лопата выпала из его рук. Он заорал на весь цех, заглушая гул пламени:
     - Аркадий! Неужели это ты?..
     Они  заключили  друг  друга в долгие объятия. Светлому костюму Баранова
угрожала  гибель.  Едва  ли  химическая  чистка  снимет коричневый отпечаток
пятерни  Василия  на  спине  пиджака  Аркадия  Михайловича. Но разве тот или
другой  могли  думать  об  этом?  Разве  могли  об этом думать два фронтовых
товарища, поочередно спасавшие один другого от верной смерти?
     Печь  была  оставлена  на  первого  подручного.  Ласточкин  уже  не раз
подменял Киреева и был созревшим сталеваром.
     Найдя  в  цехе  уголок,  где потише, друзья наскоро переговорили, как и
зачем приехал Баранов, и Василий потребовал:
     - Немедленно ко мне! Такси за углом. Вот записка теще.
     Баранов попробовал отказаться:
     - Стесню.  В  гостинице  удобнее.  Сегодня  же  приеду. Проведем вместе
вечер.
     Но Василий был неумолим:
     - Ты  что?  Разве  это  возможно?..  У  меня же, понимаешь, дом в сорок
хором.  Разве  я  могу  допустить?.. Не обижай. Да и, кроме того, ты теперь,
понимаешь, нужен мне...
     - И ты мне, Василий, тоже нужен.
     - Ну вот, видишь... По рукам?
     Иначе не могло и быть.
     - Еду!
     - Такси за углом, - еще раз напомнил Киреев.
     Домовая  губка  мигом  вылетела  из  головы.  Встреча  развеяла мрачное
состояние  Василия.  Баранов  всегда  был  добрым советчиком. Даже заочно. В
письмах.  С  ним  советовался  Василий  и  перед  тем, как вступить в брак с
Линой.
     Он и теперь наверняка поможет.
     Плавка  пошла  веселее.  Вслед  за  оживившимся  сталеваром  оживленнее
заработали и подручные.
     Им  хотелось  верить, что наступает перелом в работе Василия Петровича,
что  киреевская  бригада  снова  засверкает  на  заводе и не их, а они будут
брать на буксир товарищей.
     Когда-то  успехи  сталевара  Киреева  в  общем  итоге  выплавки по цеху
покрывали  отставание  некоторых  других. А теперь нередко приходится другим
покрывать  недоданное  Киреевым.  Хотя  одна  печь и не делает погоды, но ее
успех  или  неудачи  сказываются  -  и  довольно  заметно  -  на  выполнении
заводского плана.
     Большой   металлургический   завод,   где   работал  Василий  Петрович,
принадлежал  к  старым уральским заводам, хотя от старого теперь не осталось
и   фундамента.  Начав  реконструироваться  еще  в  тридцатых  годах,  завод
достраивался,  перестраивался,  расширялся и, далеко перешагнув свои прежние
границы, вырос в могучее передовое предприятие.
     Металл,  как  известно,  был  и остается показательнейшим мерилом роста
промышленности.  Особенно  тяжелой. По цифрам выплавки чугуна и стали всегда
можно судить об уровне роста ведущих отраслей народного хозяйства.
     И  как  бы  много  ни  было у нас доменных и мартеновских печей, все же
задувка  каждой  новой  печи  становится  не только событием завода, где она
появилась, но и заметным явлением в стране.
     Взять,  например,  мартеновскую  печь,  на которой работает наш Василий
Петрович.  Каждая  ее  плавка  составляет  в  среднем  триста пятьдесят тонн
стали.  Нетрудно,  переведя  эту сталь в металлические изделия, представить,
что можно произвести из этих трехсот пятидесяти тонн!
     На  страницах  романа  не  принято заниматься техническими описаниями и
экономическими  расчетами.  Однако  же  если  техника и экономика становятся
лидерами трудовой жизни нашей страны, то как обойтись без них?
     Современная   сталеплавильная   печь   -   сложнейшее   и  громаднейшее
сооружение.  То,  что  мы видим в кинохронике или на страницах журналов, где
нередко  показывают  работу  сталеваров,  -  это  чаще  всего заслонка печи,
снятая  крупным  планом,  или  ее  желоб,  по которому мчится слепящий поток
сваренной  стали.  Но  это  всего  лишь,  говоря  фигурально,  электрическая
лампочка,   по  которой  нельзя  составить  представление  об  электрической
станции.
     Высокая    механизация,   а   за   последние   годы   и   автоматизация
сталеплавильного  дела  не заменили сталевара, его умения, его мастерства, а
иногда  и  особой  одаренности  в  производстве  стали. Пусть нет в наши дни
каких-то  "тайн" в плавке металла, пусть приборы, вспомогательные механизмы,
автоматические  устройства  значительно  помогают  сталевару и облегчают его
труд.  Но  и  теперь  сталевар  остается  магом  и  волшебником,  творцом  и
художником   в   искусстве   производства   стали,   особенно  редких  марок
специального назначения.
     Сталь   испокон  веков  была  предметом  легенд,  сказов,  таинственных
историй.  Сталеплавильное дело, процессы в мартеновской печи, кристаллизация
стали при остывании слитков до сих пор еще хранят немало "белых пятен".
     Так  только кажется, что стоит мартеновскую печь залить жидким чугуном,
завалить  вышедшим  в  лом  металлом,  дать необходимые по рецептуре той или
иной марки стали добавки - и все.
     Нет.  Как  и  любое  мастерство,  сталеплавильное дело требует не одной
лишь квалификации, но и вдохновения.
     Вот  и  сейчас,  уже  в  первой половине плавки, было видно, что выпуск
металла  мартеновской  печи  Василия  опередит  плановое  время. Зря толкуют
некоторые  шибко умные говоруны, что техника - это одно, а человеческая душа
-  другое. Можно, конечно, доказывать, что жар человеческой души не помогает
плавке.  Можно!  Однако  всякий  коренной  мастер,  будь  он  сталеваром или
кузнецом,  знает,  какому  теплу обязаны его удачи. Не зря же говорится, что
без "струмента" и блохи не убьешь, без души и гвоздя не скуешь.
     Василий,  безусловно,  был  в  своем  деле  поэтом. Пусть муза большого
внутреннего  огня  за последние годы редко посещала его, но сегодня он будет
неразлучен с нею. Она не оставит его.
     Так  веселее  же  гуди,  пламя! Закипай, милая! Гуляй, золотая, огневая
пурга!  Варись,  нержавеющая,  нетемнеющая...  А  потом разлейся, бесценная!
Остынь     дорогими    слитками.    Стань    добрыми    изделиями!    Радуй,
любимая-несравненная,  людей!  Так кипи же, кипи-закипай, красавица, веселей
в  честь  дорогого фронтового дружка-товарища, распрекрасного мужика Аркадия
Михайловича!
     - Эй, Андрей! Кинь еще десяток лопат и прибавь факел...
     Андрей  Ласточкин  выполняет приказание. Таким он давным-давно не видел
Василия  Петровича  Киреева. Радуется молодой коммунист Ласточкин "классной"
плавочке.  Верит, горячая голова, в крутой подъем умолкнувшей славы. Верят и
остальные,  вместе  с  первым подручным любуясь одухотворенным лицом Василия
Петровича, любуясь веселым словом его команды.
     - Значит, пойдет дело...
     Нет,  Андрей  Ласточкин!  Это преждевременная радость. Домовой грибок -
очень серьезное заболевание...


IX

     Добраться  на  такси до Садового городка не составило труда и не заняло
много  времени.  Аркадий  Михайлович  сразу  узнал  дом  Василия  по снимку,
который был прислан ему в прошлом году.
     Серафима  Григорьевна также сразу узнала Баранова. Тоже по снимку. Даже
не по одному.
     - Милости  прошу, - пригласила она его и начала расспрашивать: - Какими
судьбами? Надолго ли?
     Узнав,  что  Баранов  собирается  провести  у  них  свой отпуск, она не
выразила  большого  удовольствия. Зато приезду Баранова невыразимо радовался
Прохор  Кузьмич  Копейкин.  Они  тоже  были  знакомы  по  письмам к Василию.
Симпатизируя   друг  другу  заочно,  очно  они  подружились  сразу  же,  что
называется, "по гроб жизни".
     Пока  Баранов  переодевался  с  дороги в отведенной ему на втором этаже
светелке, Серафима Григорьевна принялась изрекать:
     - Несчастья,  как  и  болезни,  редко приходят в одиночку. Сегодня ни с
того  ни  с  сего обезножела коза. Будто кто ей подсек ноги. Еле вывели ее с
Лидкой  на  луг.  Вчера  ночью  хорь  в  курятник  подрылся, молодую несушку
сожрал. А теперь дружок у Василия Петровича обнаружился.
     - Серафима  Григорьевна,  -  увещевал  Копейкин, - нельзя же все это на
одну  нитку низать. Аркадий Михайлович Васю без чувств с минного поля вынес,
от смерти спас.
     - Я  ничего не говорю против этого, Прохор Кузьмич. Только до гостей ли
теперь нам...
     Серафима  Григорьевна,  опасаясь  при  Копейкине  выражать недовольство
приездом гостя, перешла к разговорам о работах в саду.
     Аркадий  Михайлович  Баранов, одногодок Василия Петровича, познакомился
с  ним  в  первый  год  войны и провоевал вместе, с небольшими госпитальными
промежутками, более трех лет.
     Тот  и  другой  служили  в саперных частях. Тот и другой подрывались на
минах.
     После  войны  Баранов  работал  в  партийных  органах Курска, Воронежа,
потом  в  главке,  потом  где-то  еще