ь немного.
     Крепкая  настойка  обожгла  глотку,  резкая боль ударила в
переносицу,  в  виски,  в  солнечное  сплетение.  Спазма,   как
проволокой,  сдавила горло. Меня начал трясти сильный кашель, я
задыхался, ничего  не  соображая,  дергался  в  конвульсиях,  и
каждая  клетка  во  мне испытывала боль. Как противно трясет...
никогда, никогда это не кончится...
     Потом  боль  внезапно  исчезла,   и   судороги   приобрели
правильный  ритм,  и  пришла  удивительная  легкость.  Я  успел
подумать, что,  наверное,  именно  так  начинаются  припадки  у
эпилептиков.
     Черный   пустой  мир...  нет  ни  верха,  ни  низа...  нет
границ... плаваю в мертвом пустом пространстве... темные глыбы,
конусы населяют пустоту... меня нет, я тоже глыба... мертвое  в
мертвом...  конус  тоски,  той  тоски,  что  раньше  была  моей
тоской... все конусы что-то  мое  бывшее...  не  вспомнить,  не
вспомнить... знаю только страх... глыбу страха... моего бывшего
страха...  я  должен  пробраться в нее... превратиться в нее...
преодолеть расстояние... не умею  совсем  шевелитьсяч...  нечем
шевелиться...  только мыслью, усилием мысли... из глыбы тоски в
конус страха, совсем рядом, нет сил доползти к нему... вот  он,
ужас...   серый   и   черный...   кричать,  кричать,  научиться
кричатья!..
     Где я... как странно, я  на  полу...  сполз  с  дивана  на
пол...  колени у подбородка... не могу шевельнуться... не беда,
не  беда...  главное,  кончилось  это...  не  остался  там,   в
пустоте...  как  хорошо,  что  не  там...  почему  мокро... это
настойка...   опрокинутый   стакан   под    рукой...    и    не
пошевелиться... ничего... ничего... так лежать хорошо...
     -- Постыдись! Валяться, скорчившись, в луже! Как ты жалок!
Вставай!
     Не  могу...  не  хочу вставать... так лежать хорошо... где
светлячки... собрались в квадрат... нет, в кружок...  маленькая
арена...  кукольный  цирк...  кто же выйдет на сцену... вот он,
вот... маленький серый ослик... ослик танцует... кивает головой
и  танцует...  почему  не  смешно...  в  цирке...  почему   так
тоскливо... ослик, тоскливый ослик...
     --  Сам  ты  ослик!  Тоскливый ослик! Посмотри, это просто
крыса. Острый нос, и хвост, и усы. Это ты -- клоун в цирке  для
крыс! Это ты ослик!
     Ослик танцует... он очень важный, ослик... ослик танцует в
цирке...  почему  не  смешно...  нужно,  чтобы  смешно... тоска
какая...
     -- Говорят же тебе, крыса! Посмотри на ее  усы.  Посмотри,
как волочится хвост, он вдвое длиннее ее. Это крыса, крыса!
     Это   крыса,   крыса...   танцует  крыса...  почему  крыса
танцует...  почему   танцует   крыса...   тоскливо,   ох,   как
тоскливо...
     --  У  крысы  четыре  лапы,  вот  она  и танцует! Ты же не
крысовед. Есть на свете крысологи-крысоведы,  будь  уверен,  об
этих танцах не одна книга написана!
     Крыса   танцует...  крыса-ослик  танцует...  тоска,  какая
тоска... никогда,  никогда  не  кончится  это...  всегда  будет
это... какая тоска...
     Тук-тук-тук...   это  что  же...  крыса  хвостом...  ослик
копытом...   вот   опять...   тук-тук-тук...   еще    громче...
тук-тук-тук... зачем стучит крыса...
     --  Теперь ему звуки мерещатся! Да хватит валяться в луже!
Вставай твои глупые мускулы в полном порядке!
     Сейчас... сейчас... действительно, руки слушаются...  ноги
тоже...
     Я встал на колено. Качает... немного качает... пустяк...
     -- Наконец-то! Теперь смотри: где твои крысы? ягде ослики?
Под тобой  пустой  пол!  Где светляки? Полюбуйся: самый обычный
лунный квадрат!
     Странно... луна... было так темно...
     -- Луна, как и сролнце, имеет время восхода. Для тебя  это
новость? Плюс облачность.
     Плюс облачность... квадрат на полу это минус облачность...
снова стучат... тук-тук-тук... совсем рядом... тук-тук-тук...
     Лунный   квадрат   потемнел...   это   облачность...  плюс
облачность...
     Я поднял глаза к окну -- темная  волна  страха  смяла  мое
сознание.  Ужас... серый и черный... я точка на конусе ужаса...
немой кристалл в глыбе страха...  кричать,  кричать,  научиться
кричать!..
     Черный  силуэт  заслонил  окно,  над плечами торчит что-то
жуткое  --  крылья   летучей   мыши,   страшная   белая   маска
расплющилась на стекле.
     Судорожно,  отчаянно,  я  швырнул в окно стакан. Мой крик,
звон  стекла  и  женский  визг  слились  в  один  режущий   ухо
отвратительный  звук,  подобие злобного хохота. Силуэт за окном
исчез.
     Наружу, скорее наружу!..
     Дверь распахнулась, я вылетел в сад.
     -- Вот она!  ДЖогадался,  кто?  Бежит  спасаться  к  своим
иконам!
     Страх  перелился  в злобу, и я, сам не зная, зачем, гнался
за ней через  кусты  и  клумбы,  движимый  звериным  инстинктом
преследования.
     --  Догони,  догони ее! Пусть пробежится, толстуха! Нечего
по ночам шнырять! Смотри, сейчас упадет!
     Споткнувшись о край клумбы, она  растянулась  на  песчаной
дорожке.  В  мутном  свете  луны я видел, как она дергается под
своим черным плащом.
     -- Истерика! Ничего страшного. А ты не стой,  как  болван,
помоги даме встать! Да не забудь извиниться.
     Она  поднялась  с трудом, и хотя я ее поддерживал, чуть не
упала снова. Из порезанной щеки текла кровь другую щеку  и  нос
облепил влажный песок. Она продолжала всхлипывать.
     Я повел ее за калитку, и только у собственного крыльца она
обрела  способность  говорить,  иногда  умолкая,  чтобы глотать
слезы.
     -- Извините меня, я наверное  очень  глупая!  Иначе  бы  я
заранее  подумала, что могу вас испугать. Я так долго стучалась
в ваш дом! Это ужасно с моей стороны,  но  я  решила,  что  вам
нужно  знать,  -- тут она опять часто завсхлипывала, -- сегодня
она... Леночка... умерла...
     От меня...  от  меня  ей  что  нужно...  я  должен  что-то
сказать...  не  знаю,  что  ей сказать... она всхлипывать будет
вечно... как тоскливо... тоска, тоска... где же ты,  мое  умное
я... мой умный двойник, подскажи, что делать...
     Меня  вдруг  пошатнуло. Противная резь в горле... и почему
так холодно... очень холодно...
     Я схватился за  стойку  крыльца,  и  Амалия  Фердинандовна
поняла, что со мной что-то неладно.
     --  Извините меня, извините, -- беспомощно твердила она, и
даже перестала вытирать слезы  и  всхлипывать,  --  вам  нельзя
ночевать  в вашем доме, вы останетесь у меня! -- она взяла меня
за руку, и я покорно пошел за ней.

     23

     Скверная была ночь.  Что-то  темное  злое,  залило  город.
Затопило  улицы  ядовитыми  волнами,  вползло  во  все  окна, и
заглядывало в спящие  лица  мутными  глазами  страха,  пока  не
схлынуло  на  рассвете. Кого-то, наверное, задушило не в шутку,
мягкими когтями-присоскми вынуло из постели, унесло бесшумно  с
собой.  Что  нам  до них за дело... пусть мертвые хоронят своих
мертвецов...
     Экие мысли смешные...  чепуха,  а  забавно...  и  главное,
легко  и  спокойно...  ветер  с  моря,  и  солнце, и прохладное
утро...   асфальт   твердый,    надежный,    под    ногой    не
проваливается...   отпечатки   застыли,   как   в  глине  следы
динозавров... да они и есть динозавры... монстры...
     И чего это я вчера... я же в отличной форме...  как-никак,
почти  три  месяца  на  побережье... пора, пора ехать... хватит
смотреть на монстров... два дня осталось терпеть,  разглядывать
этот  аквариум...  ха,  надо  посмотреть  на  майора... тоже не
последний из монстров...
     Как хорошо, что ветер... шелестят  стручками  акации...  в
конце  улицы  искрится  блестками  море...  вот  оно, отделение
милиции... сколько следов... да тут топталось целое стадо...  и
глубокая  черная  лунка...  след  одноногого...  след чугунного
человека...  выпить,  небось,  заходил...  недурной  у   майора
приятель...
     А  теперь  осторожно:  живой  динозавр...  милый  друг, не
забудь, ты в зоопарке... кормить и дразнить животных запрещено.
     Он сидел за столом, перед ним лежали, подпирая одуванчиков
ящик,  толстые  папки  --  материалы   по   делу   о   кошачьей
преступности.  Смешно  --  все обвиняемые, пять или шесть тысяч
кошек, уже уничтожены, а обвинительный акт все еще не готов.
     До чего он выглядит дрянно... угрюм и небрит... к тому  же
пьян,  как  свинья... видно, что псих... возможно, опасен... не
забудь, ты в зоопарке... к решетке вплотную не подходить...
     Медленно, подозрительно, он навел на меня глаза.
     -- Вы чему ухмыляетесь?
     --  Разве?  Нечаянно...  --  я  кивнул  на  его  стол:  --
обвинение опоздало, обвиняемых уже истребили.
     -- Гм... вы уверены?
     О чем это он... неужели эта история еще не кончена...
     Мое  спокойствие  вмиг улетучилось. Где-то вспыхнул сигнал
опасности.
     Я подошел  к  окну,  пытаясь  сосредоточиться.  Неспокойно
здесь,  в  его  кабинете...  и  не понять... не найти источника
беспокойства... а красный сигнал  горит...  нужно  вспомнить...
вспомнить  какую-то  мысль... или забытое ощущение... вспомнить
какую-то мелочь...  неприятную  мелочь...  и  сейчас  почему-то
важную...
     -- Вам известно о смерти Юсуповой? -- брякнул я неожиданно
для себя.
     Он зажег сигарету и курил торопливо, будто ему на это были
отведены считанные секунды.
     --  Вы  забыли  уже,  пан  профессор,  что я знаю все, что
случается в городе? Даже кто у кого ночует...
     Хам... дрянь какая...
     Он пересек  комнату  и  остановился  у  двери,  ведущей  в
маленькую   коморку,   нечто  вроде  чулана  или  кладовки  при
кабинете.
     Он отсутствовал месяц и ничем не болел --  "дробь-два"  не
тронул  его  --  и  все  же  выглядел  как  после болезни: лицо
похудело, кожа под глазами натянулась и стала желтой, в  жестах
потерялась  уверенность. И еще появились вот эти непроизвольные
остановки в движениях, когда  он  на  миг  застывал,  словно  к
чему-то  прислушиваясь.  От него исходили импульсы беспричинной
тоски, они усиливали мое беспокойство, и я снова и снова  делал
попытки  найти  его  источник,  но  память  упрямо отказывалась
извлекать из своих глубин неприятные воспоминания.
     -- Не знаю, как выжила, -- он взялся за ручку двери,--  но
все-таки выжила.
     Он  приоткрыл  дверь,  и из черной щели выскользнула белая
кошка. Она обошла кабинет вдоль стен, к  чему-то  принюхиваясь,
покружила у письменного стола, потом вспрыгнула на него и стала
обнюхивать папки.
     Крестовский  тоже  вернулся  к  столу  и  бесцеремонно, за
хвост,  оттащил  кошку  от  папок;  ее   когти   при   этом   с
отвратительным звуком царапали полировку стола.
     --  Этот  предмет  помните?  Пока  вещь  безвредная, -- он
придвинул к себе творение Одуванчика, затем извлек из  стола  и
показал  мне электрическую батарею,-- а сейчас это будет бомба,
и готовая к взрыву, -- батарея со щелчком поместилась  в  своем
гнезде.  --  Пан  профессор, сделайте одолжение, не ухмыляйтесь
так гнусно... я нечаянно могу замкнуть провода.
     Еще пугает, скотина... черт знает, на что  он  способен...
пьяный  псих... осторожно, мой друг, осторожно: дразнить зверей
запрещается.
     Крестовский откинулся в кресле. Кошка потянулась,  выгнула
спину  и сделала шаг к ящику. Она уставилась на майора круглыми
внимательными глазами --  несколько  секунд  они  рассматривали
друг  друга,  и  со  стороны казалось, что между ними идеальное
понимание.
     Кошка первая нарушила паузу: она поставила лапы  на  ящик.
Майор  отпихнул  ее локтем в сторону, но она обогнула баррикаду
из папок и вышла к ящику с другой стороны. Тогда он  скинул  ее
на пол.
     Кошка  вполне  непринужденно  уселась  у  его  стула,  как
садятся у ног хозяев  все  порядочные  домашние  звери,  ожидая
подачки.
     -- Вы готовитесь выступать с нею в цирке?
     Он смерил меня тяжелым взглядом. Да, он сегодня опасен...
     -- Наша кошечка хочет взорвать меня и мой письменный стол!
-- Крестовский  покосился  на  кошку,  словно  приглашая  ее  в
свидетели. -- Но зачем это ей? Она же не знает, что  все  равно
угодит  в  контейнер  с  известкой!  Что  ей  нужно? А вот что:
исполнить приказ, уничтожить меня, все документы и себя  самое.
Это  не  последнее дело, восстановление равновесия, как говорит
наш великий ученый... по-простому, концы в  воду:  что  хотели,
разнюхали,  и  всех  --  в расход. Статуя уничтожена, все кошки
тоже, остается убрать меня, эти папки и последнюю кошку... вас,
видимо, тоже... Они думают, игра уже сыграна.
     А ведь он не шутит...  веселенькая  история...  теперь  он
готов   нас   взорвать,  чтобы  убедиться  в  своей  правоте...
прекратить,  немедленно  пркратить...  для  начала   заговорить
зубы... не давать ему теребить эти чертовы провода...
     --  Рассудите,  майор,  трезво: да была ли игра вообще? От
ящика все еще разит валерьянкой, даже я это чувствую, хоть я не
кошка. А если игра и была, она действительно сыграна, раз кошек
уже перебили;. Что вы хотите вытянуть из несчастного животного?
Надеетесь, она сознается в чем-нибудь? Бросьте-ка вы все это!
     -- Ученые советуют... Ха! Надо подумать... раз ученые  нам
советуют...   надо  бросить...  отпустить  последнюю  киску  на
волю... виноват, в контейнер с известкой... -- он оперся локтем
на костлявое колено и, склонившись  к  кошке,  смотрел  на  нее
почти   ласково.   --  А  что,  если  киска  сейчас  возьмет  и
расскажет... объяснит, как все было... кис-кис-кис, а?
     Будто в ответ на его слова, кошка прыгнула снова на  стол,
и  едва  она  сделала  шаг в сторону ящика, майор схватил ее за
заднюю лапу. Кошка тянулась к ящику, а скорее всего  --  просто
пыталась  освободиться  и отчаянно скребла когтями, Крестовский
же ее удерживал,  и  задняя  лапа  все  вытягивалась,  и  стала
нереально  длинна,  так  что  смотреть  на это было противно до
тошноты, и я уже хотел просить его  прекратить  эту  сцену,  но
кошка  неожиданно  извернулась и вцепилась ему в запястье. Он с
размаха швырнул ее на пол и стал разглядывать  руку,  а  кошка,
оправившись от толчка, приготовилась прыгнуть.
     На  миг  я  почувствовал страх, что она убьет нас, и хотел
крикнуть майору, что батарея все еще в ящике, но он сам  помнил
об  этом:  быстрым,  почти  неуловимым движением, точным ударом
каблука он приплюснул колшку к полу и выругался.
     Кошка не заорала и не двинулась с места, а только, потеряв
форму, обмякла, как эластичная емкость с водой.
     Крестовский медленно наклонился к кошке, и мне показалось,
что он тоже сейчас осядет на пол гигантской  амебой...  сбросит
хитиновый  панцирь  и  станет  самим  собой,  чем-то  жидким со
щупальцами.
     Меня мутило. Словно холодная  присоска  шарит  в  груди...
почему он так злобно смотрит... глаза студенистые... права была
Лена... он, как моллюск, внутри жидкий...
     -- Да перестанете вы, наконец, ухмыляться?! -- майор резко
выпрямился.
     Присоска  переместилась  и  шевелилась  теперь  в горле. Я
инстинктивно зажал рот руками... отпустило немного...
     -- Не ухмыляюсь... меня тошнит... извините...
     Сейчас бросится... сейчас он на меня бросится...  нет  сил
убежать... нет сил защищаться...
     Он  взял  меня за плечи и куда-то повел. Как сквозь сон, я
слышал его голос: ничего... ничего... все в порядке...
     Белый  кафель...  уборная...   кран...   белый   кафель...
тоска...
     --  Ничего...  ничего,  все  в порядке... интеллигенция...
нервы плохие.
     Он укладывал меня на диван и подсовывал под голову  что-то
мягкое.  Потом  я  услышал  лязганье  оконных  задвижек и скрип
петель.
     В висках стучать перестало... хорошо...  лежать  хорошо...
хорошо, что диван качается... куда-то плывет...
     Кто  здесь...  не шумите... не будите, пожалуйста... спать
нельзя...  это  Лена  придумала...  спать  нельзя,  когда   они
рядом...
     -- Почему ты стоишь, как чужой... подойди же ко мне...
     Какой  голос...  зовущий,  чувственный... сейчас... открою
сейчас глаза... почему ты в купальнике... ну да, мы на пляже...
не дразни меня твоими губами... твой лифчик, узкая  тряпочка...
да сними же его скорее...
     Я  коснулся  ладонью  ее  груди  и  ощутил,  что мы вместе
куда-то падаем. Темно... ничего не  вижу...  сейчас...  сейчас,
открою глаза...
     Прохладно,  светло... я лежу на диване... поздравляю тебя,
милый друг: эротические сны  снятся...  только  этого  тебе  не
хватало... вот, опять...
     -- Почему ты стоишь, как чужой? Подойди же ко мне!
     Невозможно... кошмар...
     Я  заставил себя сесть. Чуть кружится голова... пустяки...
нужно бы подойти к окну...
     Облокотившись о шершавый нагретый подоконник, я ошалел  от
солнца  и от беззлобности всего окружающего. Деревья... вороньи
гнезда... ворона чистит клюв...  и  главное,  ветер...  шевелит
листья...  холодит  кожу...  приносит запах морской воды... как
хочется к морю... вдыхать, вдыхать  его  запах...  все  дело  в
запахе...  в  нем спасение... выпрыгнуть бы из окна и бежать...
не ходить в  кабинет  майора...  пусть  мертвые  хоронят  своих
мертвецов...
     Я,  наконец,  вспомнил  то,  что  пытался вспомнить там, в
кабинете. Так вот что  меня  беспокоило  --  запах,  тот  самый
болотный  запах...  мраморный  шурф,  мотоцикл Одуванчика, ночь
лиловых кошек... растворенная в воздухе  смерть...  Этот  запах
теперь  пропитывал  кабинет  майора,  нагонял  тоску  и  внушал
чувство опасности.
     Когда я отворил дверь, он, в расстегнутом кителе, смазывал
разодранную руку йодом  и,  словно  завороженный,  следил,  как
кошка,  волоча  перебитые задние лапы, переползает с кучи папок
на ящик.
     -- У меня к вам просьба, майор.
     Он  поднял  глаза  и  смотрел  на  меня   с   безразличным
недоумением, будто видел впервые.
     -- Разрядите, пожалуйста, бомбу и пристрелите кошку.
     -- Ученые нам советуют... -- затянул он гнусаво.
     Кошка,  тем  временем,  перебралась  на ящик и барахталась
рядом с оголенными проводами.
     Майор  выпрямился  в  кресле,  отогнул  провола  в  разные
стороны,  вынул  из  гнезда  батарею  и  спрятал в стол. Затем,
немного подумав, смахнул со стола кошку, как случайный ненужный
предмет -- с глухим мягким стуком она шлепнулась на пол.
     -- Не беспокойтесь, профессор,-- сказал он  своим  обычным
голосом,-- с головой у меня все в порядке.
     Позже   я  пробовал  вычислить,  сколько  еще  времени  он
просидел в кабинете --  получалось  часа  два  или  три.  Когда
глухой  треск  разнесся  над  городом,  я понял, что ждал этого
звука, потому что сразу подумал о майоре.
     Пролетела ворона, за ней другая, потом еще и еще.  Темными
стрелами  спешили  они  над  домами  и,  поднимаясь  по  кругу,
собрались в зачернившую небо стаю. И долго кружили над  улицами
кричащими  овалами и восьмерками, пока вожаки не сели отдохнуть
на деревья.

     24

     Перед  снятием  карантина  полковник  преподнес  населению
своеобразный  мрачноватый  подарок:  родственникам  умерших  от
вируса было позволено похоронить их на городском кладбище.  Еще
недавно   об  этом  не  могло  быть  и  речи:  трупы  считались
заразными, и  ждали  знаменитого  патологоанатома,  который  их
собирался  исследовать. Но медицина внезапно потеряла интерес к
вирусу, и жертвы его,  пролежав  разные  сроки  в  холодильнике
морга,  в  течение  дня,  одна  за  другой,  тихо  и скромно, в
сопровождении только близких, переместились на кладбище.
     Подарив  горожанам  свободу  и   пятнадцать   замороженных
трупов,  полковник  укатил  в  своей волге, а лейтенант остался
руководить эвакуацией солдат.
     Первым, кто въехал  в  город,  был  новый  майор  милиции,
присланный на смену Крестовскому. Следствие по поводу взрыва он
провел  быстро  и  весьма  формально.  Флегматично выслушав мой
рассказ о последних часах перед взрывом, он  спросил,  известно
ли  мне, откуда взялась бомба, и я сказал, что не имею никакого
понятия. Он вел протокол сам, и когда я ответил на все вопросы,
долго еще водил авторучкой по листу бумаги.
     --  Я  о  кошке  н