о,  действительно  город   кошачий?   --   лениво
поинтересовался бородатый Дмитрий, Дима.
     --  Неужели  вы  не заметили? Этим городом правят кошки, у
них есть даже памятник неизвестной кошке!
     -- Прекрасно, -- засмеялась Наталия, -- а теперь  мальчики
соорудят  памятник  здешней  самой  известной  кошке, и кошачий
король назначит кого-нибудь из нас министром!
     -- Не иначе, министром  культуры!  --  хихикнул  худощавый
Димитрий.
     -- Не смейтесь над местной властью, -- строго сказал Юлий,
-- иначе вас заколдуют в кошек, и у вас отрастут усы и хвосты.
     -- Что ж, -- поднял бокал Дима-бородатый, -- пьем за усы и
хвосты!
     Я  поднес  мой  бокал  к глазам и посмотрел сквозь него на
Юлия -- улыбка его  раздалась  вширь  и  стала  янтарно-желтой,
заострились  и вытянулись вверх уши, прищурились и перекосились
глаза -- кошачье лицо, кошачья улыбка...  почему  я  раньше  не
замечал, как он похож на кота...
     Он  отклонился  влево,  к бородатому Диме, и стал прежним,
привычным Юлием, но кошачьи черты остались в его лице, осталась
кошачья улыбка, и выражение глаз.
     Поддаваясь дурному  соблазну,  я  передвинул  бокал  --  и
увидел на месте Димы добродушного большого кота, а позади него,
за соседним столиком, тоже маячили кошачьи физиономии.
     Думая,  что  я приглашаю его выпить, Дима взял свой бокал,
взял округлым кошачьим жестом, кивнул мне и улыбнулся, и это  у
него  вышло  тоже  по-кошачьи.  Я  опустошил мой бокал, надеясь
вернуться в нормальный мир, но исчез лишь янтарный цвет,  а  за
всеми  столиками  сидели попрежнему кошки, кошачьи лапы держали
рюмки, кошачьи глаза оглядывали соседей, и топорщились  кошачьи
усы.
     Я  старался не смотреть на Наталию, сидящую рядом со мной,
не желая, чтобы с ней случилось такое же превращение. Она же  с
интересом следила за моей игрой с бокалом, и заговорила первая:
     --  Эта  игра  опасная...  и  даже  очень  опасная, сквозь
шампанское можно увидеть страшные  вещи...  лучше  налейте  мне
чего-нибудь крепкого, и себе тоже.
     К  счастью,  в  ее лице ничего кошачьего не было. Взгляд у
нее был открытый, доверчивый  и  веселый,  и  хотя  веселье  ее
выглядело  чуть напускным, я в нем видел желание развлечь меня,
и это радовало.
     После я вспоминал с удивлением, как парадокс, что она  мне
тгда в ресторане не показалась красивой. Впрочем, я чувствовал,
что  другие  воспринимают ее как очень красивую женщину, и она,
помимо  собственной  воли,  всегда  представляет   для   мужчин
приманку.
     --  Расскажите о кошках, -- попросила она, -- их и вправду
здесь много?
     На другой стороне  стола  шел  разговор  о  делах  --  оба
Дмитрия,  как  я понял, не случайно расположились около Юлия и,
то  ли  советуясь  с  ним,  то  ли  ожидая  помощи,   наперебой
рассказывали о своих неурядицах. Через стол долетали обрывки их
разговора:
     --  ...заказ был, проект утвердили, даже макет одобрили...
А он говорит, я этот  договор  не  подписывал!..  Разбирайтесь,
мол,    сами...    жалко,    большой    заказ...   положение-то
безвыходное...
     Несмотря на  увлеченность  своими  делами,  они  время  от
времени  бросали  на  нас  короткие взгляды, точнее на Наталию,
которая была центром притяжения в  их  компании;  она  же,  как
будто,  была  полностью  поглощена  моими  рассказами  о ночном
городе и первом знакомстве со сфинксом.
     Слушать она умела удивительно  хорошо  --  слушали  глаза,
слушали   чуть  приоткрытые  губы,  слушали  мягкие  каштановые
волосы; мне казалось, в зале нет никого, только  она  да  я,  и
рассказывать   ей   было   так   приятно,  что  я  все  не  мог
остановиться, хотя опасался, что говорю слишком много.
     -- Как интересно... -- ее глаза и губы  по-детски  на  миг
округллись,  --  меня  кошки всегда привлекали... как символ...
символ домашнего очага и символ загадки...  а  как  они  ходят,
лежат,  как  вытягивают  лапы  --  предельный  уют и предельная
дикость...  удивительное  соединение...  --  она   говорила   с
паузами,  как  бы думая вслух, и от этого возникало впечатление
совершенной  открытости  и  полного   понимания   друг   друга.
Значительно   позднее   я  понял,  что  это  была  своего  рода
изысканная любезность по отношению к собеседнику, но  тогда  --
тогда  мне  казалось  неожиданным  для  обоих  подарком  судьбы
возникшее между нами прелестное общение. Я думал,  как  хорошо,
что  она  не  кажется  мне  слишком  красивой,  иначе  я был бы
порабощен ее чарами, и настал бы конец спокойной жизни. И думая
об этом, я уже любовался необычной красотой ее лица  и  слушал,
стараясь не упустить ни одной интонации, ни одного оттенка.
     --  Кошка -- она ведь совсем домашняя, ее можно погладить,
она теплая и  пушистая...  и  она  же  --  совершенно  чужая  и
непонятная...  сколько  презрения  кошка  может  вложить в один
взгляд... или в поворот головы... никакое другое животное... да
и человек, пожалуй, тоже...
     -- Наталья! Отзовись же, Наталья! --  громко  прервал  нас
Димитрий, в голосе его были нотки пьяной нервозности. -- Как вы
однако  увлеклись разговором! Мы хотим перебраться в дом, -- он
обернулся ко мне, -- а вы не против?
     -- Да-да, -- сказал Дима, -- пойдемте... только мы  как-то
странно,  давайте  выпьем и все перейдем на ты, -- он взялся за
ножку рюмки.
     Наталия  на  него   посмотрела   внимательно,   словно   с
сомнением,  медленно  подняла  свою  рюмку  и  выпила вместе со
всеми.

     В ту ночь в нашем доме  мы  все  перевернули  вверх  дном.
Вытащили  на  улицу  стол  и расположились в саду с керосиновой
лампой. Рядом под деревом выстроилась батарея неизвестно откуда
взявшихся бутылок.
     Прежде чем  продолжать  выпивку,  сказала  Наталия,  нужно
устроить  для  всех  ночлег, и мы с Юлием при свечах показывали
гостям дом. Наталия облюбовала для себя мезонин, и пачки  газет
из  него  мы выкидывали сверху прямо на землю, не утруждая себя
ходьбой вверх-вниз по лестнице.
     Димитрий варил кофе по известному лишь ему рецепту,  и  от
кофе мы стали как будто немного трезвее, не ненадолго.
     Снова начались тосты. Дима сел рядом с Наталией и, взяв ее
за руку,  что-то нашептывал на ухо, я же, словно первый симптом
опасной болезни, ощутил укол ревности, и радовался равнодушному
выражению  ее  лица.  В  ответ  на  какие-то  его   слова   она
отрицательно  покачала  головой,  после чего он обиделся, налил
себе полный стакан водки  и,  отвернувшись  к  Юлию,  затеял  с
пьяным  азартом разговор опять о делах, насколько я мог понять,
о памятнике, который они с Димитрием должны были,  или  хотели,
сделать для города.
     Кто-то  придумал  пойти  смотреть сфинкса, и мы все вместе
ходили к морю. Вода была теплая, и всем захотлось купаться,  но
в море почему-то полезли только Наталия и я.
     Мы  заплыли  с  ней далеко, она плавала быстро, и я сильно
запыхался, стараясь не отстать  от  нее.  Когда,  наконец,  она
остановилась,  берега  не  было видно, и огни города светящейся
епочкой осели на горизонте.  На  невидимом  темном  мысу  редко
мигал маяк, и вода приносила откуда-то еле слышный плеск.
     --  Давай  полежим  немного,  --  попросила  она,  -- лежи
тихо-тихо, тогда будешь слышать меня.
     Я лег на спину, и тишина наполнилась  гулом,  шуршанием  и
звонкими всплесками... как много звуков в воде...
     Сквозь    журчание   доносился   ее   голос,   далекий   и
приглушенный, как слышатся голоса во сне:
     -- Я люблю так лежать и смотреть на звезды... смотри,  они
сразу спускаются к нам... или мы к ним проваливаемся.
     Она  замолчала, я слышал теперь лишь журчание сонной воды.
Двигая осторожно рукой, я нашел ее руку,  и  она  мне  ответила
легким пожатием пальцев:
     --  Это  зрелище меня завораживает... и даже преследует...
иногда по ночам мне кажется, что стены и  потолок  исчезают,  и
надо  мной  звездное небо... это мое давнее-давнее, еще детское
ощущение... я тогда верила, что на звездах живут ангелы.
     -- Ты, наверное, сама была похожа на озорного ангелочка?
     --  Нет,  я  была  самым  обыкновенным  ребенком,  --  она
попыталась высвободить свою руку, но я мягко ее удержал.
     Я  молчал,  не  зная,  как загладить мою неловкость, и она
поняла это.
     -- Кажется, нам пора удирать. Слушай!  --  Она  сжала  мои
пальцы, и, задержав дыхание, я услышал рокот мотора.
     Сначала  совсем  тихий,  он  скоро  вытеснил все остальные
звуки. Приближаясь,  и  опять  удаляясь,  источник  его  кружил
поблизости,  будто  искал нас или, хуже того, охотился за нами.
Потом мы его увидели -- вдоль  берега  шел  пограничный  катер,
медленно  обшаривая  прожектором  прибрежную полосу. Мы были, к
счастью, далеко от него, и слепящий прожекторный луч  скользнул
рядом  с  нами  лишь  мимоходом,  превратив на мгновение воду в
белесую светящуюся эмульсию, у поверхности которой  мы  плавали
неподвижно, как оглушенные взрывом рыбы.
     Мы  плыли  назад не спеша, и вода не казалась холодной, но
на берегу сразу замерзли. Наталия по дороге домой опиралась  на
мою  руку,  и  даже сквозь ткань рубашки я чувствовал, какая ее
рука холодная. У мостика через канаву  мы  вспугнули  несколько
кошек, они порскнули у нас из-под ног, как выводок куропаток, и
Наталия,  вздрогнув,  придвинулась  теснее ко мне, словно ища у
меня защиты.
     Дома она очень скоро захотела лечь спать,  и  я  ее  пошел
проводить  со  свечкой  по  шаткой  лестнице:  электричества  в
мезонине не было. Она выглядела усталой и бледной, и  наверное,
ей  было  не  до  меня,  но  когда я налонился поцеловать ее на
прощание, она доверчиво подставила губы.
     Юлий и оба Дмитрия были изрядно пьяны, особенно  Дима.  Он
играл на гитаре и пел, вообще, видимо, неплохо, но сейчас путал
слова и часто сбивался с ритма.
     Всех  лучше  держался Юлий. По нему незаметно было, что он
много выпил, разве  что  говорил  медленнее  обычного  и  особо
тщательно произносил окончания слов.
     --  Пока  вы изобажали с Наталией тритона и нереиду, -- он
сделал паузу, полностью сосредоточившись на  том,  что  наливал
мне  в  стакан  из  двух  бутылок сразу, -- мы были у сфнкса. И
решили все вместе исследовать, -- он  вдруг  сбился  на  пьяные
интонации,  -- все-таки интересно, откуда он там взялся и зачем
стоит?
     На меня,  как  в  начале  вечера,  нахлынуло  беспричинное
раздражение.
     --  Сколько  помню себя, я всегда что-то исследовал. И все
знакомые тоже исследовали... А сюда я приехал, чтобы ничего  не
исследовать.
     Дима отложил гитару и, глядя на меня недоверчиво, пожалуй,
даже угрюмо, взял свой стакан:
     --  Ну  и  л-ладно,  -- он говорил с трудом, -- а м-мы все
р-равно пьем за д-дух исследования!
     Он  встал  и,  заметно  пошатываясь,  направился  к  дому.
Споткнувшись  около клумбы, он чуть не упал, но Юлий догнал его
вовремя, и в обнимку они удалились.
     Димитрий дремал за столом, положив голову на руки -- я его
растормошил и отвел в мою комнату спать.

     4

     После  слишком   обильной   выпивки   спалось   плохо,   и
проснувшись с восходом солнца, я заснуть уже больше не мог.
     Первым  ощущением,  еще полусонным, было ощущение радости,
ощущение, что со мной случилось  что-то  очень  хорошее  --  и,
просыпаясь, память дала этому имя: Наталия.
     Из-за  штор  доносилось  рассветное  щебетание  птиц,  и я
представил, как там, на улице, все свежо и прохладно, и  думать
об этом было беспокойно и радостно.
     На  кровать  ночью  я  уложил  Димитрия,  и хотя там могло
поместиться еще не менее двух человек, постелил себе  на  полу,
испытывая  отвращение  к  спанью  в  одной постели с мужчинами.
Сейчас он тихонько храпел, лежа на спине  и  раскинув  руки,  и
лицо его сохраняло нервно-сосредоточенное выражение.
     Хотелось пить. Стараясь не скрипеть половицами, я выбрался
на крыльцо и, ежась в тени от холода, спустился в сад. На столе
громоздились  остатки  ночного  пиршества,  и  на  всем  --  на
бутылках, на рюмках, на яблоках и помидорах -- блестели матовые
капли росы. Между стаканами ползали муравьи, растаскивя хлебные
крошки, а вокруг красной  лужицы  у  опрокинутой  рюмки  сидели
желтые  бабочки  и,  чутко  вздрагивая полураскрытыми крыльями,
тянули хоботками густое вино.
     Интересно,  как  летают  пьяные  бабочки?..  Я   осторожно
протянул  руку  --  мне  почему-то  казалось важным не спугнуть
бабочек -- и налил полный стакан из первой попавшейся бутылки.
     Я решил пойти искупаться, и обнаружил почти у калитки, что
несу с собой недопитый стакан -- мне пришло в голову  поставить
его  на  окно.  Но  он  стоять  не  хотел,  и под ним я нащупал
посторонний предмет, словно мне предлагалось что-то в обмен  на
пустой  стакан.  Ставши  ногой  на  карниз,  я  подтянулся -- в
комнате было светло, Димитрий попрежнему спал,  а  перед  моими
глазами лежала бумажка, прижатая к подоконнику камнем.
     Листок  был  из  школьной  тетради,  а почерк -- крупный и
круглый: "Ваши друзья здесь ничего не добьются. Посоветуйте  им
уехать. Очень прошу вас, пожалуйста уничтожьте эту записку".
     Какая  глупая  шутка...  Но  в заключительной просьбе была
нотка искренности, и следуя непонятному импульсу, я  достал  из
кармана спички.
     Воздух  был так спокоен, что пламя не колебалось, и хлопья
пепла медленно плыли к земле. Какая однако глупость...  спасибо
еще, что не просят проглотить пепел...
     Прохожих на улице не было, и за заборами тоже -- ни звука,
ни шевеления.  Даже ночью не бывает так пусто... а вот оно что,
нет кошек, по ночам полно кошек... какой странный город, пустой
и спящий в лучах восходящего  солнца,  под  золотистым  высоким
небом...   словно  за  ночь  исчезло  в  нем  все  живое...  я,
единственный живой человек, гуляю в вымершем городе...
     С некоторым усилием я отогнал нелепые мысли. А все-таки...
может быть, рассказать о дурацкой записке... пожалуй, не стоит,
неприлично как-то и глупо...
     Море было полно покоем и  светом.  С  тихим  плеском  вода
набегала на упругий мокрый песок и лсково гладила его глянцевую
поверхность,   будто  уговаривая  песчинки  не  шевелиться,  не
замутить ее сияния и  прозрачности.  Утренняя  нарядность  моря
дарила  спокойную  радость,  и  мне  виделось  в  ней  обещание
необычайного и близкого счастья, естественного, как игра  света
в воде.
     Я  вышел к берегу там же, где мы были ночью -- две цепочки
следов шли через влажный пляж, шли совсем рядом, и я радовался,
что они друг к другу так близко, и шаги у них совпадают.  Следы
в песке успели заплыть и стали всего лишь бесформенными ямками,
но    для    меня    они   были   драгоценным   свидетельством,
подтверждением, что вчерашний вечер и ночь не пригрезились  мне
во сне и не придуманы мною.
     Когда  я  вернулся  домой, все следы ночного разгрома были
уже ликвидированы. В саду никого не было, и дом  выглядел,  как
пустой.  Я  рассеянно  поднялся  на крыльцо и открыл дверь моей
комнаты -- у стола сидела Наталия, сидела с ногами в  кресле  и
пришивала  на  чем-то пуговицу. Она встретила меня по-домашнему
уютной улыбкой:
     -- Мальчики удалились вести переговоры с властями, и  Юлий
с ними, а я занялась хозяйством.
     Отбросив  шитье,  она  накрывала  стол  к  завтраку,  а  я
удивлялся тому, как она все красиво и быстро делает. И накрытый
стол, и  сама  процедура  завтрака  казались  мне  совершенными
произведениями искусства.
     --  У  нас  неприятность,  --  улыбка ее стала грустной, а
взгляд --  усталым,  и  странным  образом  усталость  и  грусть
пришлись на слова "у нас", а не на "неприятность".
     Но она тотчас вернула своим глазам сияние и беззаботность:
     --  Убежал  куда-то Антоний, никогда с ним такого не было.
Он всю ночь беспокоился, носился  по  комнате,  даже  лаял  два
раза, не давал им с Юлием спать, и Дима его выставил... а утром
его уже не было.
     Я   искал   подходящие   слова  сочувствия,  но  все,  что
наворачивалось на язык, было неловким и недостаточно искренним.
     -- Они с Димой последнее время вообще плохо  ладили.  Дима
умудрялся  с  ним ссориться, иногда мне казалось, у меня просто
двое детей... особенно он не любил, когда  Дима  пил  много,  а
вчера, как назло...
     Они  возвратились  скоро,  когда  был  готов  чай. Наталия
принесла чашки и переставила что-то, и сразу  же,  незаметно  и
ловко, превратила стол для завтрака на двоих в нарядный веселый
стол для утреннего чая целой компании.
     Я  достаточно  знал  уже  Юлия,  чтобы  по  его вежливым и
коротким фразам понять, насколько он раздражен. А  оба  Дмитрия
были попросту в бешенстве.
     -- Это же обезьяны, -- желчно цедил Димитрий, -- вообрази,
Наталья,  они  от всего отказываются. А глаза тупые, как медные
пуговицы! "Подождите главного архитектора"... Ждать неделю  еще
одного павиана -- он-то окончательно и откажет!
     Теперь я жалел, что сжег утром записку. "Ваши друзья здесь
ничего   не  добьются,  посоветуйте  им  уехать"...  неужто  за
дурацкой шуткой скрывалось что-то серьезное...  сказать  им  об
этом сейчас... бесполезно... только взбесятся еще больше.
     Дима не мог усидеть за столом, он отставил стул и ходил из
угла в  угол,  глядя  в  пол  и  стряхивая  пепел сигареты куда
попало. Упоминание об архитекторе взорвало его окончательно:
     -- Нет уж,  к  чертовой  матери!  Этого  еще  не  хватало!
Допиваем чай и грузим машину!
     Меня охватила настоящая паника. Не может, не может она так
уехать...  вот  оно  что, я уже без нее не могу обойтись... да,
так и есть, без нее будет пусто...  она  знает  важное  что-то,
очень важное для меня... как жить... и вдруг вот так -- сесть в
автомобиль и уехать... не может этого быть.
     Повидимому,  все  это было написано у меня на лице, потому
что Наталия бросила мне предостерегающий и, как мне показалось,
чем-то обнадеживающий взгляд. Очень короткий взгляд, но он  мне
надолго  запомнился  --  в  нем была и тоска, и жалость ко всем
нам, и обещание не бросить меня совсем на произвол судьбы, и за
всем  этим  --  безграничный  и  глубокий  покой,  от  которого
становилось  страшно,  ибо от него теряли реальность окружающие
предметы и становилось бессмысленным всякое движение. И он  же,
этот  покой, обладал неодолимой притягательной силой. Она знала
о жизни что-то очень важное, без чего мир становился плоским  и
одноцветным.

     Димитрий  и  Дима смотрели выжидательно на Наталию, словно
признавая за ней право на окончательное решение.
     -- Значит, ты предлагаешь, -- сказала она ровным  голосом,
таким ровным, что он будто резал пространство на части идеально
точными  плоскостями,  --  немедленно  ехать  и  отказаться  от
поисков Антония?
     -- Вот, и это еще! -- лицо Димы болезненно  скривилось,  и
теперь он почти кричал. -- Чего же мы тратим время, давайте его
ловить, черт бы его побрал!
     --  Значит,  все  в  порядке...  --  как  бы  себе  самой,
задумчиво сказала Наталия, поднимаясь из-за  стола.  --  Все  в
порядке,  --  повторила  она, обращаясь уже только ко мне, -- я
тебя не зову с нами: как видишь, наша компания не очень веселое
зрелище... надеюсь, к вечеру мы вернемся.
     Я попросил их, не знаю зачем, завезти  меня  по  дороге  в
центр  города,  и  вышел  из  автомобиля  на  первом попавшемся
незнакомом мне перекрестке, ничем  не  отличающемся  от  других
пыльных перекрестков.

     5

     Послонявшись  по  городу,  я  убедился,  что  деться в нем
некуда. Возвращаться домой не хотелось, и я пошел по  улице,  в
конце  которой  виднелась  бурая степь и колышущийся в струйках
горячего воздуха пыльный горизонт.
     Я без цели бродил  по  степи,  пытаясь  сосредоточиться  и
навести  в  мыслях  порядок, но ни остановить их, ни придать им
сколько-нибудь определенность не удавалось.
     Город скоро очутился у горизонта, но  меня  не  беспокоило
это.  Временами  я без причины сворачивал, далекие лиловые горы
возник