а напоминал мне дружинника,  который бросается защищать подвергшуюся
нападению хулиганов девушку именно в  тот момент, когда честь, возможно, уже
утрачена,  но  зато  из-за угла как  раз  показался  "москвичок"  с  нарядом
милиции.
     --  Пожалуйста,--  недоуменно  кивнул  Пековский  и  вынул  из  кармана
записную книжечку с золотым обрезом.
     -- Доколе?! -- возопил Букин, сжимая в карманах кулаки.
     -- Конкретнее! -- поморщился секретарь партбюро.
     --  Доколе,-- гневно уточнил  Букин,--  вы,  товарищ  Пековский, будете
беспардонно использовать в корыстных целях свое служебное положение, занятое
вами исключительно благодаря кумовству и протекционизму?!
     Представьте  себе  на  минуточку хлипкого молодого  человека,  который,
отнаблюдав  схватку двух  каратистов, демонстративно подошел к победителю  и
плюнул ему в глаз! Представили? А теперь вообразите последствия. Вообразили?
Примерно то же самое я подумал и о Букине.
     -- Что вы имеете в виду? -- спокойно спросил Пековский.
     -- Что я имею в  виду?  -- с  истерическим сарказмом передразнил Букин,
двигая  кулаками  в карманах.-- Нет, я не имею  в виду вашу четырехкомнатную
квартиру, полученную вне всякой очереди.  Я не имею  в виду служебную  дачу,
которая--  я  выяснял! --  вам не положена.  Я  не  имею  в  виду  "трешку",
купленную вами в  обход всех списков. Но я имею в виду тот факт, что из двух
туристических  путевок во Францию, выделенных на "Алгоритм", одну вы втихоря
присвоили себе! Извольте объясниться!!
     Извергнув  все это  из недр своей  алчущей справедливости  души,  Букин
вынул  из карманов побелевшие от напряжения  кулаки и сел  на место.  В зале
воцарилась полная тишина,  и лишь слышался шорох передаваемой из  рук в руки
газеты. Когда измятые  листы  дошли до меня, я  прочитал отчеркнутое красным
фломастером  малюсенькое  извещение  о  том,  что  заместитель  председателя
Всесоюзного комитета информатики имярек освобожден от занимаемой должности в
связи  с уходом  на пенсию. Пековский, конечно же,  уловил  движение в зале,
заметил газету,  открыто  улыбнулся  и сказал, что  товарищ  Букин  напрасно
волнуется --  со следующего месяца все путевки  будут распределяться гласно,
на собраниях...
     --  А почему со следующего? --  взвился Букин.-- Вы сколько  раз в этом
году за рубеж выезжали?!
     -- Ну, четыре...-- вздохнул Пековский и сделал скучное лицо.
     -- Нет, пять! -- поправил кто-то из зала.
     -- Да,  действительно...  Я  забыл  про  Болгарию...--  согласился  он,
немного смущенный такой широкой осведомленностью своих подчиненных.
     --  Пять!  --  по   всем   правилам   ораторского  искусства  подхватил
неугомонный Букин.-- Пять! А вот...-- Он пошарил глазами по залу.-- А вот...
ты...--  Его лицо напряглось в поиске.-- А  вот ты, Гуманков, ты  хоть раз в
жизни выезжал за рубеж?
     -- Я? -- переспросил я.
     -- Да, ты!
     Почему он выбрал  именно  меня?  Ведь  в зале  сидели почти  две  сотни
советских  граждан,  никогда не пересекавших государственную  границу  СССР.
Может быть, он выхватил  меня, потому что в тот день я был при  ярко-зеленом
галстуке, который где-то  оторвала добычливая супруга моя  Вера Геннадиевна?
"Он тебя освежает",-- отводя  взгляд, диагносцировала она. Эту  хитрость  --
включать в  мою  одежду  элементы,  специально  призванные отпугивать других
женщин, я разгадал давно: сорочка  с жеваным  воротничком,  брюки с  двойной
стрелкой, куцые  носочки, но в том памятном  случае, как  вы сами понимаете,
галстук цвета взбесившегося хамелеона.
     На  вопрос вошедшего в раж Букина я скорбно  сообщил, что  за  рубежами
Отечества не бывал ни разу.
     --  Ни  разу! --  зловещим  эхом  повторил  Букин.--  Гуманков!  Лучший
программист! Ни разу! Где социальная справедливость?
     --  Неужели ни  разу? --  огорчился  Пековский и приветливо  кивнул мне
головой  из  президиума.--  Но  ничего не  поделаешь  --  документы ушли  на
оформление. Я сожалею...
     --  Неужели  мы  допустим,  чтобы  Пековский  поехал  в  шестой раз,  а
Гуманков...
     -- Не допу-у-стим! -- взревел зал.-- Гуманков! Гу-ман-ков! Гу-ман-ков!
     Я подумал, что именно так  некогда поднимали  людей  на баррикады.  Моя
фамилия неожиданно  превратилась в  лозунг, знамя, призыв, наподобие "Мир --
хижинам, война -- дворцам!", в результате чего  одинаково хреново пришлось и
дворцам, и хижинам.
     -- Голосуем! --  скомандовал  Букин, полностью  узурпировавший власть у
президиума  во главе  с  оцепеневшим  от  неожиданности  директором  ВЦ. Как
говорится,  взметнулся  лес  рук.  Единогласно.  Букин  смотрел  на  меня  с
торжеством. Пековский -- с тоской, смысл которой стал мне ясен лишь позже.
     -- А кто едет по  второй путевке?  -- вдруг  послышался из зала  голос,
полный надежды на еще одно чудо.
     -- Муравина...-- ответил председатель профкома.
     -- Кто такая? Не знаем...
     --   Она   работает   в   филиале.   Отличный   программист.   Активная
общественница. К тому же мать-одиночка...
     На мать-одиночку рука не поднялась ни у кого.

III.

     После  собрания,  совершенно забыв про новорожденного,  мы  обмывали  в
"Рыгалето"  мою будущую  поездку в  Париж.  Даже непьющий Букин увязался  за
нами, чтобы  послушать восторги по поводу собственного мятежного красноречия
и  подольше   полюбоваться   мною  --   мучительным   плодом  его  любви   к
справедливости. Захорошев,  друзья  начали давать  мне  советы, суть которых
сводилась к  тому, что самое  главное в групповом туризме сразу разобраться,
кто из  органов, а  кто  собирается  "соскочить",-- и держаться  подальше от
обоих.
     -- А как узнать? -- недоумевал я.
     -- Ничего сложного: увидишь --  догадаешься! Вернувшись домой, я застал
бдительную  супругу мою  Веру Геннадиевну  гоняющейся с тапочком в  руке  за
одним из тех неуморимых тараканов, импортированных из "Березок".
     -- Картошки  не было! -- доложил я  первым делом, так как  с  утра имел
приказ купить пять килограммов.
     -- А картошки в пивных никогда и не бывает! -- пожала плечами жена.
     --  Прости, я  просто  забыл...  Мне  сегодня  на собрании...  выделили
путевку!
     -- Ты хочешь к рыжим тараканам добавить черных?
     Кстати, воспользовавшись моим появлением, гонимое насекомое юркнуло под
диван, который, вероятно,  в  их тараканьей  картине  мироздания  именовался
"Великий свод спасения" или еще как-нибудь в этом роде.
     --  Думаю, там, куда я еду, тараканов  нет! -- по возможности загадочно
ответил я.
     -- Будут. А куда ты едешь?
     -- В Париж!
     -- Вы  переименовали "Рыгалето" в  "Париж"? -- предположила язвительная
супруга моя Вера Геннадиевна, вставая с пола и надевая тапочек.
     --  Нет,   честное  слово,  я  еду   в  Париж.  По  турпутевке.  Вместо
Пековского...
     -- Почему именно ты? Тебя же никогда никуда...
     -- Именно поэтому.
     -- М-да... Послушай, Гуманков, давай лучше по этой путевке поеду я...
     -- Нельзя. Она именная! -- ответил я наобум и, видимо, убедительно.
     -- Ну, конечно... Я не подумала. Иди мой руки -- будем ужинать...
     Когда мы поженились после полугода томительного  скитания  по  вечерним
киносеансам  и  незнакомым  подъездам,  моя молодая  неулыбчивая жена  умела
только варить  суп из концентратов  и  жарить яичницу-глазунью.  Многомудрая
теща,   с  которой   мы   жили   первые  годы,   считала,   что   чрезмерная
подготовленность  женщины к браку развращает мужа, оттесняя его от полезного
семейного труда. Со временем Вера Геннадиевна, конечно, освоила  и борщи,  и
котлеты, и пироги,  но делала все  это  без  души, словно тяжкую повинность,
наложенную на слабый пол самой природой.
     Итак, я дернулся в ванную, чтобы ополоснуть руки, но там было занято.
     --  Кто  это?  --  послышался изнутри  голос моей  единственной  дочери
Виктории-- грядущей жертвы женского равноправия.
     -- Дядя Вася  с  волосатой спиной! -- ответил  я раздраженно.-- Открой,
мне нужно вымыть руки.
     -- Я голая! -- жеманно сообщила мне моя восьмилетняя дочь.
     -- Одетым не купаются...
     -- Я стесняюсь...
     -- У тебя там и смотреть-то не на что!
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Видел.
     -- Когда?
     -- В детстве.
     -- Значит, ты тоже подглядывал за девочками?!
     -- Конечно.
     -- Тогда мой руки в кухне, подсмотрщик.
     На  кухне  меня  ожидала  тарелка  гречневой  каши,  политой  остатками
печеночной подливки. Гречневую кашу  я ненавидел с детства, с тех самых пор,
когда посещал  детский сад завода  "Пищеконцентрат", где нас  кормили  почти
исключительно гречкой и укорми-ли на всю оставшуюся жизнь.
     -- Опять? -- не удержавшись, спросил я и был крайне удивлен, ибо вместо
привычного ворчания  о том,  что  она  тоже ходит  на службу и  к  каторжным
работам  на кухне ее никто не приговаривал, непредсказуемая супруга моя Вера
Геннадиевна вдруг  предложила поджарить отбивную и отварить картошечки.  Еще
удивительнее  было то, что она даже  намеком не коснулась своей  излюбленной
темы -- моего обозначившегося живота. Нет, пока только животика.
     -- От картошки  толстеют... -- засомневался  я.  Но  вместо  того чтобы
уесть меня традиционным сарказмом по поводу  исключительной малокалорийности
пива,  она  молча вывалила  в мойку последние  корнеплоды  и начала  срезать
кожуру. Тогда -- окончательно проясняя ситуацию -- я подошел к холодильнику,
достал  банку консервированных огурцов и, не спросив  позволения, открыл ее.
Я-то  знал, что огурцам уготована  иная, празднично-салатная  судьба  и ждал
взрыва негодования, но его не последовало.
     -- Гуманков,-- абсолютно  ласково спросила Вера Геннадиевна.--  Ты меня
разыгрываешь с Парижем?
     -- Клянусь!
     --  Тогда  я  должна позвонить! -- серьезно ответила  она,  покидала  в
кипящую   виду  кубистически  оструганные  картофелины   и  ушла  к   своему
ненаглядному, обожаемому,  нежно  любимому  аппарату.  Думаю,  если наладить
выпуск телефонов определенной формы, множество женщин полностью откажутся от
общения с мужчинами.
     Тем  временем из ванной появилась Вика -- в длинном материном  халате и
тюрбане,  сооруженном  из  мокрого полотенца.  Она  изумленно  посмотрела на
початую банку огурцов  и, запустив туда руку, выловила два, покрупнее. Любит
соленое, как и отец: все-таки мои гены покрепче Веркиных оказались!
     -- Игрушки из ванны вынула? -- строго спросил я.
     -- Вынула,--  кивнула  она, рассматривая зернистую полость  огурца.-- У
меня есть вопрос!
     -- Если уроки сделала, то -- пожалуйста! -- разрешил я.
     Дело  в  том, что по заключенной  между нами конвенции каждый вечер она
имела право задать мне один вопрос на любую  волнующую ее  тему. На любуюИдя
на  этот  отцовский подвиг, я  побаивался,  но  оказалось, аистово-капустные
вопросы занимают  совершенно незначительное место среди волнующих ее детское
воображение проблем.
     -- Как  ты  думаешь,-- спросила Вика,--  в следующей жизни у меня будут
такие же волосы или другие?
     Вика получилась у нас светленькой.
     -- В  следующей жизни ты вообще  можешь оказаться лягушкой, если будешь
вести себя кое-как!
     -- Ну, а если я буду снова человеком,-- поморщилась она от моей дешевой
дидактики.-- Какие у меня будут волосы?
     --  Любые.  Никто  не   знает.  Может,  ты  вообще   родишься  курчавой
негритянкой... или индианкой...
     -- Но если я буду негритянкой, то это буду уже не я?!
     -- Конечно!
     -- Тогда это просто глупо!
     -- Что именно?
     -- Хорошо себя вести, прилежно учиться, помогать  маме... А волосы твои
достанутся какой-нибудь негритянке!
     Поздно вечером позвонил Пековский, чего давно уже не случалось. Трубку,
естественно,  сняла  Вера  Геннадиевна, нетерпеливо ожидавшая  звонка  своей
подружки-сплетницы. Но и с Пековским у нее нашлись общие темы. Ворковали они
долго,  и  по тому,  как моя благоверная охала, вздыхала  и  похохатывала, я
догадался,  что Пеке от меня  что-то нужно. Наконец к  нагревшемуся аппарату
был  допущен  и  я.  Пековский  с  заливистым  смехом  вспомнил  сегодняшнее
собрание,  передразнивая возмущенные бормотания нашего полуживого директора,
а потом заверил, что искренне рад  за меня и даже готов помочь с оформлением
документов.
     -- Сам  ты не  успеешь,--  предупредил он.-- Неси  шесть фотографий для
загранпаспорта.  Не  перепутай  --  для  загранпаспорта, в  овале.  Заполняй
анкеты.  Остальное  я беру на себя. Жаль,  если никто не поедет  -- все-таки
Париж!
     -- Спасибо! -- ответил я таким тоном, дабы он понял: мне за тридцать, и
я давно усвоил, что просто так на этой земле ничего не делается.
     -- Ерунда! -- засмеялся он.-- Мы же давние друзья. ..
     -- Давнишние... -- на всякий случай уточнил я.
     -- Ну, если ты такой щепетильный,-- посерьезнел Пека.-- Я тебя тоже кое
о чем попрошу...
     -- О чем?
     -- Узнаешь... Потом...
     В последний раз он просил меня лет семь назад: речь шла о симпатичной и
веселой практиканточке, чрезвычайно ему понравившейся.  Я, конечно, не  стал
мешать, но  у него  все равно ничего не  вышло,  потому что девушку  страшно
смешила  манера  Пековского  заглядывать  в  попутные  зеркала  и  проверять
незыблемость своего зачеса...

IV.

     Пековский сдержал слово: документы были оформлены на удивление быстро и
легко.  Пара  собеседований,  пяток  справок,  трижды  переписанная  анкета,
маленькая неразбериха с фотографиями  -- все  это, как вы понимаете,  просто
пустяки. Кроме того, он настоял на том, чтобы профком,  к радости  скаредной
супруги моей Веры  Геннадиевны, оплатил мне не  пятьдесят, как обычно, а сто
процентов стоимости путевки, нажимая  на то,  что в  поездку  меня  выдвинул
коллектив -- а значит, ее можно считать одноразовым общественным поручением.
"Какой благородный мужчина!" -- взволнованно  шептали собравшиеся перекурить
алгоритмовские  дамы, когда Пековский, обдав их волной настоящего "Живанщи",
деловито проходил  по  коридору.  "Что же он за все это у меня попросит?" --
гадал я.
     Организационно-инструктивное собрание нашей спецтургруппы происходило в
белокаменном   городском  доме   политпросвета,  в  просторной  комнате  для
семинарских  занятий,  где все  стены  увешаны  картинками из жизни  Ленина,
который,  как  известно,  лучшие  свои  годы  провел в  дальних  странах. За
полированным  преподавательским  столом  капитально возвышался  руководитель
нашей  спецтургруппы  товарищ Буров -- человек  с малоинформативным  лицом и
райсоветовским флажком  в  петличке,  сразу  дающим  понять, какое положение
занимает  его обладатель  в обществе,-- так же, как размер палочки, продетой
сквозь  ноздрю,  определяет иерархию папуаса  в  племени  чу-му-мри. Товарищ
Буров,  очевидно,  лишь  недавно  научился  говорить  без бумажки  и  потому
изъяснялся медленно,  но весомо. Он  так  и  отрекомендовался: "Руководитель
специализированной туристической группы товарищ Буров". И хотя  я  с детства
люблю  давать людям  разные  забавные  прозвища,  в данном  случае пришлось,
открыв блокнот, записать кратко и уважительно:
     1. Товарищ Буров -- рукспецтургруппы.
     А  возле нашего могущественного начальника,  изнывая от подобострастия,
вился  довольно-таки молодой человек, одетый с той манекенской тщательностью
и дотошностью, которая  лично у меня всегда вызывает  смутное предубеждение.
Похожие  ребята  на  разных  там  встречах в верхах,  протокольно  улыбаясь,
услужливо преподносят шефу  "паркер" или нежно  прикладывают  пресс-папье  к
исторической  подписи.  Но у  заместителя руководителя спецтургруппы  Сергея
Альбертовича -- а это был  именно он -- улыбка  напоминала  внезапный заячий
испуг, что,  видимо,  резко  сказалось  на  его карьере: какой-то референт в
каком-то  обществе дружбы  с какими-то  там странами,-- представил  его  нам
товарищ Буров.
     Я немного подумал и записал в блокноте:
     2. Друг Народов, замрукспецтургруппы.
     Я огляделся: в  комнате,  кроме  меня  и руководства, сидело  еще  пять
человек  --  четверо  мужчин  и  одна  женщина.  В  проходе, между  столами,
виднелась ее наполненная хозяйственная сумка, и женщина явно нервничала, так
как инструктивное собрание все никак  не начиналось,  а  ей, очевидно, нужно
было  поспеть в детский сад и забрать ребенка еще  до того,  как молоденькие
воспитательницы, торопящиеся домой  или  на свидание,  начнут  с  ненавистью
поглядывать на единственного оставшегося в группе подкидыша. А  может  быть,
подумал я, она торопится,  чтобы забрать ребенка не из детского сада,  а  из
школы, из группы продленного дня? Трудно сказать наверняка: блондинки иногда
выглядят моложе своих лет.
     -- А кого ждем? -- решил я прояснить обстановку.
     -- Вопросы будете задавать,  когда я скажу!  -- сурово оборвал  товарищ
Буров.
     В  этот миг  дверь  распахнулась и в комнату вступила  пышная  дама лет
пятидесяти  с высокой,  впросинь,  прической,  еще  пахнущей парикмахерской.
Одета  она  была  в  тот  типичный  импортный  дефицит,   который   является
своеобразной униформой жен крупных начальников.
     -- Разве я опоздала?-- удивилась вошедшая.
     По тому, как засуетился Друг Народов, а товарищ  Буров привел свое лицо
в состояние  полной уважительной приветливости, я утвердился в  догадке, что
вновь  прибывшая   дама   --  жена  большого  человека.   Именно  жена,  для
самодостаточной начальницы на ней было слишком много золотища и ювелирщины.
     -- О чем  вы говорите!  --  вскричал замрукспецтургруппы, целуя  Н-ской
супруге руку.-- Как раз собирались начинать...
     --  Везде такие  пробки... Даже сирена  не помогает! --  приосанившись,
объяснила она.
     3.  Пипа Суринамская,-- записал я. Это  такая  тропическая лягушка  (ее
недавно показывали  в  передаче "В мире животных"),  она  в  зависимости  от
ситуации может  раздуваться до  огромных размеров, но, бывает, и лопается от
натуги.
     -- Ну  что ж, начнем знакомиться?  -- радостно выпростав зубы,  спросил
Друг Народов и выжидающе  глянул на рукспецтургруппы,  а  тот,  помедлив для
солидности, разрешающе кивнул головой, как лауреат-вокалист кивает нависшему
над клавиатурой концертмейстеру.
     --  Я  буду  читать список,--  объяснил Друг  Народов.--  А  вы  будете
откликаться.      Договорились?     Войцеховский      Николай      Иванович,
летчик-космонавт...
     Никто не отозвался, а товарищ Буров,  нацепивший очки, чтобы следить за
перекличкой  по личному  списку, раздраженно поглядел на  заместителя поверх
оправы.
     --  К сожалению,-- спохватился Друг Народов,-- товарищ  Войцеховский...
Одним словом, вопрос, полетит ли  он  с  нами в Париж  или без нас в космос,
решается...  Он  в  дублирующем  составе... Поэтому...  Следующий-- Дудников
Борис Захарович...
     Встал  толстенький,  молодящийся дядя с  ухоженной  лысиной,  одетый  в
лайковый  пиджак  и  украшенный ярким  шейным платком.  Всем  видом  он  так
напоминал творческого  работника, что  я сразу догадался: из торговли. Так и
оказалось -- заместитель начальника Кожгалантерейторга.
     -- В  случае  чего  мы вас за  космонавта  выдадим!  --  хохотнул  Друг
Народов, но, не найдя отзыва на лице товарища Бурова, осекся.
     А я записал в блокноте:
     4. Торгонавт.
     -- Епифанов Михаил Донатович,-- продолжил  Друг  Народов.--  Заведующий
кафедрой философии. Профессор.
     На  эту  фамилию  откликнулся седоволосый  субъект в реликтовых круглых
очках,  академически залоснившемся костюме  и даже  с авторучкой в нагрудном
кармане пиджака.
     -- Учтите,-- предупредил его товарищ Буров.-- В случае дискуссий вы как
специалист по истмату...
     -- Диамату,-- вежливо поправил профессор.
     -- Не имеет значения. Как специалист -- вы наш главный боец!
     --  Не  подведу!  --  с  какой-то непонятной  для философа  готовностью
отозвался Донатыч.
     5. Диаматыч,-- записал я.
     --