нно  прощались. Товарищ Буров нежно
удерживал ее пальцы в своей лапе и журчал:
     --  Ничего  не  поделаешь, но  на один день  вам  придется  стать  моей
женой...
     -- Все это так неожиданно...-- жеманилась Алла, стараясь отнять руку.
     -- Есть у советских людей такое слово -- "надо", Аллочка! Слышали?
     --   Приходилось...--   вздохнув,   отвечала    она.   Приметив   меня,
рукспецтургруппы  с  неожиданным  добродушием  заметил,  что отбой  был  уже
полчаса назад. Алла даже не посмотрела в мою сторону.

XI.

     Утром,  когда  я  умывался,  вернулся  Спецкор  -- загадочно-бледный  и
томно-вялый.
     -- Ну и как? -- спросил я.
     -- Париж -- город влюбленных! -- ответил  он и упал  на кровать.-- Если
будут спрашивать,  почему  меня нет  на планерке,  скажи  им, что я выпит до
дна...
     Но на планерке было не до моего выпитого соседа: мучительно решали, что
делать с Поэтом-метеористом и Пейзанкой.  Постановили: пускать их  в простые
французские   семьи   невозможно,  так   как  он   может  навсегда  исказить
представления   о   советском  творческом   работнике,  а  она  окончательно
чокнуться. Пусть сидят в отеле и приходят в себя.
     Потом говорили о распределении по  семьям. Товарищ Буров разъяснил, что
при  составлении  списков учитывались запросы как  нашей,  так и французской
стороны. Друг Народов, выставив по-заячьи зубы и прихихикивая,  добавил, что
французы --  затейники, любят разные штучки  и  вот  учудили: каждому  члену
нашей группы выдается  картонная половинка какого-нибудь животного, а вторая
половинка  у французов.  Таким  образом,  как  и предполагал старик  Платон,
каждый находит свою половину. Мне досталась ушастая ослиная голова.
     Во  время завтрака  обсуждались  баснословные случаи,  когда,  попав  в
богатую  буржуазную  семейку, советские туристы возвращались домой  сказочно
одаренными. Так, например, в прошлом  году зафиксирован факт, когда владелец
фирмы готового  платья одел своего  гостя буквально  с головы до ног.  Ходят
также  легендарные слухи  о подаренных  двухкассетниках,  видеомагнитофонах,
даже  телевизорах.  Сомнение  вызвала  история   новенького   "рено",  якобы
презентованного чрезвычайно  полюбившемуся  советскому гостю. Особенно много
таких фантастических случаев знал Торгонавт.
     -- Еще  египтяне считали, что крокодилы приносят удачу! -- говорил  он,
показывая всем остальным свою половину с длинной зубастой пастью.
     За завтраком Алла села рядом со мной, но ела молча, не отрывая глаза от
тарелки, и лишь однажды  царапнула  меня  отчужденным, бабушкиным  взглядом.
Разумеется, первым не выдержал я.
     -- Не надо так на меня смотреть... Случилось непредвиденное...
     -- Возможно, но на вас, Костя, нельзя положиться...
     -- На вас тоже...
     -- Что вы имеете в виду?
     -- Я имею в виду ваши матримониальные планы!
     -- Я женщина свободная!
     -- Оно и заметно...
     Йогурт -- к изумлению аборигенов, мы сгваздывали по три-четыре упаковки
за  завтрак,  чтобы  попробовать  разные  сорта  --   вишневый,  клубничный,
банановый, апельсиновый, черничный и так далее,--  так вот, йогурт мы ели во
враждебном молчании. Гегемон Толя, к  полному ужасу официантов, приволок  со
шведского стола  огромный ананас,  имевший  явно рекламное назначение и даже
для долговечности покрытый воском. Пока звали метрдотеля,  Толя  уже отломил
жесткое  зеленое оперение и, по-арбузному прижав ананас к груди, взрезал его
зубчатым столовым ножом.
     --  Ладно,--  нарушила молчание  Алла.--  Если вам  наплевать на  меня,
сдержите по крайней мере слово, которое вы дали Пековскому!
     -- Что я должен делать?
     -- Когда будут распределять по семьям, стойте рядом со мной.
     -- И только-то?
     -- Достаточно...
     Распределение  по   семьям  происходило  в  холле.  Французы  оживленно
переговаривались,  смеялись   и   помахивали  своими  половинками  картонных
зверушек. Мадам Лану что-то сказала им, и это было как выстрел из стартового
пистолета. .
     --  Пролетарии  всех  стран,  соединяйтесь!  --  пробурчал  еще  сонный
Спецкор, рассматривая своего с опозданием полученного полужирафа.
     Первой соединилась  Пипа Суринамская. Ее  хозяйка  оказалась  такой  же
дородной и осанистой,  поэтому, чтобы приветственно чмокнуться, им  пришлось
основательно вмяться  животами  друг  в  друга.  Кажется,  товарищ  Буров не
соврал:  при  распределении  действительно  учитывались  взаимные  интересы.
Ослабленного  Спецкора  увел  длинный  француз  в берете и  свободной  блузе
"гогеновке" -- скорее всего художник. Друга  Народов забрал респектабельный,
до   синевы    выбритый   господин,    несомненно,   имевший   отношение   к
финансово-банковской системе.
     Товарищ Буров наблюдал  за  этой разборкой  с  полководческой усмешкой,
иногда  при этом он нежно посматривал на Аллу и снисходительно -- на меня. А
тем временем  оборванный парень с  петушиным гребнем на голове, заглядывая в
картонку, изображавшую крокодилий хвост, словно в  бумажку  с  адресом,  шел
вдоль наших поредевших рядов.
     -- Почему я?  -- всхлипнул  Торгонавт и спрятал за спину зубастую пасть
аллигатора.
     -- Судьба! -- посочувствовал я.
     --  К  черту!  --  прошептал  Торгсйтвт,   метнулся  к  Гегемону  Толе,
равнодушно ожидавшему своей участи, и быстро поменялся с ним картонками.
     -- На хрена?  --  удивился  Гегемон Толя, обнаружив, что носорог  в его
руках вдруг превратился в крокодила.
     -- Буров велел! -- объяснил коварный Торгонавт.
     -- Ну и  хрен с ним! --  смирился  обманутый. Обмен привел к  тому, что
через минуту Торгонавт  уже пожимал руку стройному седовласому кюре, одетому
в  строгий  костюм  со  стоячим  клерикальным  воротничком. Кисло  улыбаясь,
Торгонавт давал  понять, что святой  отец,  конечно, не  предел желаний,  но
все-таки лучше, чем немытый панк!
     А  панк   тем  временем  высмотрел  в  мозолистой  руке  Гегемона  Толи
недостающую половинку своей рептилии, приблизился, восторженно оглядел его с
ног до головы и, тщательно коверкая русские слова, сказал:
     -- Ви э-э-э... есть... наша... гость... Ви?
     -- А хрен его знает...
     -- Как э-э... вам зовут?
     -- Толик...
     Тогда парень, тряхнув своим петушиным  гребнем, обернулся  и крикнул  в
распахнутые двери отеля:
     -- Мама, папа! Мсье Толик...
     Там, на тротуаре, возле  ослепительного, длиной  в  пол-улицы  лимузина
стояла  аристократическая  пара: у мужчины в петлице  был  цветок,  кажется,
орхидея, а женщина куталась в серенькое манто.
     -- Костя, а вы знаете, что это за мех? -- тихо спросила Алла.
     -- Кажется, мерлушка...
     --  Сами вы мерлушка. Это шиншилла! Уводимый кюре Торгонавт оглядывался
на  все  это  полуобморочным  взором  и  шарил  по  карманам  с той  нервной
торопливостью,  с какой  обычно ищут  валидол. А Гегемона  Толю уже  бережно
влекли к лимузину, пожимали руку, выскочивший из машины шофер с полупоклоном
открывал  ему  дверцу,  а господин с орхидеей помогал забраться в сафьяновое
нутро  автомобиля,  который  наконец  плавно тронулся и тянулся  вдоль  окон
долго-долго, как  поезд. И по тому, каким  мечтательным взглядом проводил их
товарищ   Буров,   я   осознал:   изначально    аристократическая    семейка
предназначалась ему, но рукспецтургруппы пожертвовал очевидной выгодой  ради
иных, более дорогих удовольствий.
     У бедного  и безвластного  мужчины есть одно преимущество: если женщина
ему и достается, то даром.
     Алла незаметно толкнула меня  локтем в бок: перед нами  стояла  пожилая
чета --  старичок в добротном клетчатом пиджаке,  пестром платке, повязанном
вокруг морщинистой шеи, и фиолетово-седая дама в брюках и  кофте  с глубоким
вырезом. Они смотрели на нас,  улыбаясь совершенно одинаково -- так бывает у
супругов,  проживших  вместе всю жизнь. Дама  протянула Алле свою  половинку
медвежонка и что-то зажурчала по-французски.
     --  Мы очень рады,  что нам пошли навстречу  и предоставили возможность
принять у себя советскую супружескую пару! -- перевела Алла и  посмотрела на
меня со строгостью. Но пока  она отвечала  французам  пространной и, судя по
выражению их  лиц, тонкой любезностью, товарищ Буров, торжествуя, подвел  ко
мне толстенького господина в полицейской форме и представил:
     -- Мосье Гуманков -- рашен програмишен...
     -- Ее ит из! -- обрадовался ажан, тоже, видимо, не полиглот.
     Алла засмеялась, взяла из моих рук  ушастую ослиную  голову и приложила
ее к хвостовой части, которую держал француз.
     -- Хау проблемз? -- озадачился товарищ Буров.
     Алла долго  что-то разъясняла по-французски, в результате чего старички
громко засмеялись, а  полицейский  восторженно  хлопнул рукспецтургруппы  по
спине.
     --  Фальшен ситуэйшен!  -- взмолился товарищ  Буров,  догадываясь,  что
становится жертвой чудовищного по своей несправедливости обмана.
     Алла улыбнулась и, понизив голос, сообщила что-то специально  служителю
закона, в ответ он щелкнул каблуками.
     -- Что ты ему сказала? -- спросил я.
     --  Сказала, что  товарищ  Буров  с  удовольствием отдает себя  в  руки
славной французской полиции...
     -- Понял... А до этого?
     --  До этого...--  Алла  посмотрела  на меня с  сомнением.-- Пусть  это
останется моей маленькой  тайной. Но  боюсь,  что больше  меня за границу не
пустят...
     -- Меня-то уж точно не пустят... -- вздохнул я.

XII.

     Наши хозяева -- мадам Марта и мсье  Антуан -- оказались пенсионерами, а
в прошлом школьными учителями: она -- химии, он -- истории. Пока на метро мы
ехали к ним домой  -- на  северо-запад  Парижа, выяснилось,  что  у  них две
дочери, обе замужем, младшая -- в Ниме, а старшая --  в Леоне.  Мадам Марта,
совсем  как советская бабушка, постоянно ездит по дочкам и помогает  растить
четырех внучат.  Мсье  Антуан,  что типично для  учителя  истории, выйдя  на
пенсию, занимается Великой  французской  революцией, а также коллекционирует
холодное оружие той эпохи.
     Кстати,  парижское метро  не  имеет  ничего общего с  нашими подземными
дворцами: голая функциональность  плюс большие рекламные щиты. Мне  кажется,
следующая цивилизация,  раскопав  останки нашего  метрополитена, долго будет
ломать  голову  над  прежним  назначением этих  мраморных колонн,  мозаичных
панно,  расписанных потолков... Как  водится,  возникнут гипотезы: культовая
(ритуальные знаки  -- кабалистические звезды и перекрещенные орудия  труда),
сатурнально-эротическая (обилие  изображений женщин с подчеркнутыми половыми
признаками), внеземная концепция (изображение летательных снарядов и людей в
скафандрах)... Но  чудака, который выскажет  бредовую мысль,  будто все  это
имело всего лишь транспортное назначение, обсмеют и лишат ученой степени.
     Еще  я заметил, что в парижском метро много  цветных, примерно  столько
же, сколько в московском приезжих. Через Аллу я решил прояснить этот вопрос,
и   мсье  Антуан   с  выстраданным  интернационализмом  сообщил,  что  Париж
становится новым Вавилоном.
     -- Это плохо? -- уточнил я.
     -- Это неизбежно! -- мужественно улыбнулся бывший учитель истории.
     Наши новые  французские  друзья  жили  в  многоэтажном доме,  отдаленно
напоминающем  московские башни улучшенной планировки, выстроенные специально
для каких-нибудь  могучих организаций. В подъезде, правда, не было выгородки
с  дотошным дежурным  ветераном,  но  зато парадную дверь мсье Антуан открыл
своим собственным ключом, чем, наверное,  и объяснялась министерская чистота
на  лестнице  и противоестественная нетронутость полированных  стенок лифта.
Пока мы поднимались  на восьмой этаж,  мадам Марта объяснила, что раньше они
имели квартиру побольше  и  поближе  к  центру,  но  после того,  как  дочки
разлетелись  из  родительского  гнезда,  решено  было  перебраться  сюда:  и
подешевле, и потише... А воздух!
     Квартирка состояла из трех комнат, кухни-столовой, просторной  прихожей
и  двух ванных-туалетов  --  одним  словом,  мечта  народного  депутата! Нас
определили на жительство в просторной комнате с широким  супружеским  ложем.
Двуспальные  кровати просто преследовали  меня! На  крашеных  стенах  висели
шпаги,  палаши, кинжалы и даже алебарда. Нам разъяснили, что в этой комнате,
когда наезжают, останавливаются дочери с мужьями. Алла озабоченно посмотрела
сначала на постель, потом  на меня и вздохнула. Как только мы остались одни,
я предложил:
     -- Давай скажем, что у нас в СССР супруги спят отдельно!
     -- Не поймут... Еще подумают, что мы поссорились...
     -- А  что бы ты делала, если бы  на моем месте все-таки оказался Буров?
-- ехидно спросил я.
     -- То же самое -- переодевалась...
     -- Мне выйти?
     -- Можешь просто отвернуться...
     -- А Буров не отвернулся бы...
     --  Константин Григорьевич,--  гневно,  по-бабушкиному глянув на  меня,
прикрикнула Алла.-- Вы дурак и зануда, станьте в угол!
     Слушая мягкое шуршание за моей спиной и опасливые предупреждения Аллы о
том, что она еще не готова,  я  думал  об одной  странной особенности  моего
мужского воображения: чем красивее женщина, тем труднее мне представить себе
ее  наготу. Вот и сейчас я совершенно  бессилен вообразить Аллу без  одежды.
Мне  кажется, если  я вдруг обернусь, то увижу  нечто вроде огромной  куклы:
лицо,  глаза, ресницы, волосы,  руки, ноги,  а посредине бесполое  тряпочное
туловище, сшитое из разноцветных лоскутов.
     -- Я готова! -- сообщила она.
     На ней было  нежно-лиловое шерстяное платье, черные  лаковые туфельки и
такой же поясок.
     -- Костя, какие у вас сувениры? -- спросила она.
     -- Самовар. А у вас?
     -- Матрешки. Вручение даров только по моей команде. Ясно?
     -- Ясно.
     Обед начался с салата, политого маслом и посыпанного чем-то  хрустящим.
А  потом был классический  луковый суп, о котором я много  слышал и прелесть
которого так  и не понял. Говорили о семейной жизни. Оказалось,  во Франции,
как и у нас, жуткое число разводов, семьи распадаются, безотцовщина и прочие
кошмарные вещи.  Со  слов Аллы я понял, что желание наших  хозяев  принять у
себя советскую  супружескую пару  связано с тем,  что они состоят в каком-то
добровольном обществе спасения семьи как основы общества и очень рады видеть
нас  -- молодых,  красивых,  дружных, удивительно подходящих друг  к  другу.
Незаметно показав мне язык, Алла принялась рассказывать о нашем изумительном
браке. Оказывается, мы познакомились еще в  студенчестве и женаты двенадцать
лет!  Нашему  Мише ("О,  Мишель!")  десять  годков,  он  занимается музыкой,
языками, футболом...
     -- И синхронным плаванием! --  бухнул я, вспомнив, как водил Вику в эту
самую секцию, ждал ее в сыром предбаннике бассейна, как она старалась и даже
научилась высовывать ножку из воды, а потом охладела, простудилась и бросила
это самое синхронное плавание.
     Алла тяжело вздохнула и продолжала свой рассказ, изредка поясняя мне, о
чем идет  речь. Оказалось:  помимо  шикарной  квартиры,  у  нас  дача и  два
автомобиля -- один  мой, а второй  ее.  Дальше --  больше! Мы оба увлекаемся
большим  теннисом,  а  служим  программистами  в  престижной  фирме.  И  эта
единственная  правдивая информация привела наших хозяев в бурный восторг. Мы
узнали, что программисты -- люди очень обеспеченные, не то что учителя...
     Во  время  второго  блюда, тушеного  мяса,  которое  мы запивали  сухим
красным вином,  напоминающим наше каберне, обсуждали  потрясший наших хозяев
факт, что проезд  в  советском метро  стоит всего  пять копеек. Эти сведения
сообщил я,  совершенно забыв про свой  автомобиль. Мсье Антуан долго считал,
царапая карандашом по салфетке, потом показал результат жене --  и они хором
застонали. Чтобы вывести  их из шока,  Алла  дала  команду нести дары. И  мы
узнали, что матрешки --  их давняя любовь, а  самовар -- недостижимая мечта!
Восторг был полный!
     После короткого  совещания с мадам Мартой мсье  Антуан удалился и скоро
вернулся с запыленной  бутылкой. На этикетке значился 1962 год! Он глядел на
нас в ожидании ответного восторга и получил  его в полной мере.  Выяснилось:
каждый  сезон  они  покупают  несколько  дюжин  бутылок  нового вина,  часть
выпивают,  остальное   хранят   в  чулане.   Год  от  года  вино  становится
выдержаннее,  вкуснее,  крепче, а значит -- дороже. "Ведь в 62-м,-- страстно
рассказывал  мсье  Антуан,--  эта бутылка стоила всего несколько франков,  а
нынче -- минимум 100!"  Кстати, на сегодняшний день  это самое старое вино в
их коллекции. Вино пили с сыром  -- сортов десять  было разложено на большом
фарфоровом  блюде.   На  вопрос,   любят  ли  сыр  в   России,  мы  ответили
утвердительно  и   стали  перечислять  исторические  названия:  костромской,
ярославский,  пошехонский,   степной,   пикантный,  голландский,  колбасный,
сулугуни, плавленый сырок "Дружба"...
     -- За дружбу! -- почти по-русски провозгласил мсье Антуан и поднял свой
бокал с темно-красным, но не  ярким, а  словно чуть  выцветшим  вином урожая
1962 года, когда я пошел в четвертый класс. Вино было сухое, терпкое и очень
крепкое, от него сразу затеплилось внутри, как от "Старки".
     Потом  снова  говорили   о  детях,  внуках,   мадам   Марта  показывала
фотографии, и  Алла в самый последний момент пресекла мою попытку достать из
бумажника снимок Вики в  пионерской форме. Мсье  Антуан снова куда-то ушел и
принес резную  шкатулку  из  черного  дерева. Внутри  на  красной  бархатной
подушечке покоился кинжал с инкрустированной  ручкой.  Понизив голос, бывший
учитель истории сообщил, что, возможно, именно этим  кинжалом был смертельно
ранен Лепелетье. Мадам Марта  театрально расхохоталась и  что-то раздраженно
сказала  мужу,  тот нахмурился и унес шкатулку,  держа ее в руках осторожно,
словно  отец -- позднего ребенка. Из перевода раскрасневшейся от вина Аллы я
понял,  что  несовпадение взглядов  на историческую достоверность кинжала, а
главное -- на его цену, несколько омрачает безоблачную старость супругов.
     Спать  мы  разошлись  за  полночь.  Я  еще  походил по квартире,  якобы
рассматривая  коллекцию  оружия,  а на  самом  деле давая  возможность  Алле
нестесненно подготовиться ко сну. Когда я вступил  в нашу комнату,  она  уже
лежала  на  краешке ложа, до горла закрывшись  одеялом, а  в  воздухе  витал
свежий запах ее духов.
     -- Я на тебя не смотрю! -- успокоила она и закрыла глаза.
     "Было бы на что смотреть!" -- подумал я, разувшись,  и на всякий случай
спрятал носки в карманы брюк.
     Позже,  выйдя  из ванной, примыкавшей к нашей  комнате,  я  ощутил себя
гораздо увереннее, привлекательнее и чище.
     -- Теперь мне понятно, почему товарищ Буров...-- игриво начал я.
     -- Товарищ Буров зря надеялся...-- ответила Алла, не открывая глаз.
     -- А я?
     -- И не мечтай!
     -- А как же супружеский долг?
     -- Я буду кричать!
     -- Тогда французы подумают, что советские женщины -- нимфоманки!
     -- Неужели ты  этим воспользуешься? --  спросила она тихо и еще  крепче
зажмурилась.
     -- Можешь не сомневаться.
     -- А мне казалось, ты не такой, как все...
     Поразительно, но  эта среднешкольная  уловка, с помощью которой некогда
мои  одноклассницы пытались пресекать попытки во время танго сдвинуть ладонь
чуть  ниже  талии,  подействовала  на  меня  совершенно  обескураживающе.  Я
осторожно  снял  со  стены  шпагу с  резным  эфесом и,  отсекая себе путь  к
соблазну, положил ее  на постель -- вдоль сокрытого одеялом Аллиного тела, а
сам осторожно улегся по другую сторону клинка.
     -- Можешь открыть глаза.
     -- Это  по-рыцарски!  --  после некоторого молчания  сказала  она.-- Ты
прелесть...
     Шпага   начищенно  блестела,  и  только  внутри   глубокого  кровостока
сохранилась чернота  времени.  Алла  выключила ночник. От  ее  тела  исходил
какой-то странный, одновременно пряный  и очень домашний запах, и чем доль