Муравина  Алла   Сергеевна.   Вычислительный   центр   "Алгоритм".
Инженер-программист,-- объявил Друг Народов.
     Поднялась блондинка, торопившаяся в детский  сад или школу, и оказалась
весьма стройной.
     -- Это я,-- сказала она.
     -- Мы видим,-- одобряюще кивнул товарищ Буров.-- Языком владеете?
     -- Немного...
     -- Будете в активе руководства.
     -- А что это значит?
     -- Вам объяснят. Садитесь.
     6.  Алла с Филиала  --  пометил  я в  блокноте и  подумал, что  женобес
Пековский не случайно хотел прокатиться в  Париж  вместе с этой  симпатичной
блондинкой,  более  того  --  в последнее  время  он постоянно пропадает  на
Филиале якобы в связи  с  острой производственной необходимостью. Теперь все
встает на свои места.  К  тому  же  гражданка Муравина --  мать-одиночка,  а
Пековский   смолоду   специализируется   на   брошенках:   никаких  ревнивых
недоразумений и слезы благодарности по утрам.
     --    Мазуркин    Анатолий   Степанович,    рабочий   Нижне-Тагильского
трубопрокатного  комбината,  кавалер  ордена  Трудового Красного  Знамени,--
прочитал Друг Народов.
     -- Тут!  --  вскочил  маленький жилистый  мужичок с  огромным  кадыком,
норовившим все время уползти и спрятаться за огромный галстучный узел.
     --  Вот и гегемон  у  нас появился! --  улыбнулся заячьими  зубами Друг
Народов.
     --  Как  с  планом?   --  с  государственной  заботой   поинтересовался
рукспецтургруппы.
     -- А куда на хрен он денется? -- ответил гегемон прокуренным голосом.
     7. Гегемон Толя,-- тут же записал я.
     -- А  еще?  --  спросил  товарищ  Буров.--  Кто  у нас еще из  основных
категорий?
     --   Еще   у  нас  колхозное  крестьянство  представлено!   --  сообщил
замрукспецтургруппы.--  Паршина  Мария  Макаровна,  бригадир доярок  колхоза
"Калужская заря". Еще не приехала.  Председатель пока не  отпускает--  коров
доить некому...
     Я поразмышлял и решил отсутствующей бригадирше дать условное имя:
     8. Пейзанка.
     --  А теперь у  нас  пошла  творческая  интеллигенция,--  сообщил  Друг
Народов.-- Кирилл  Сварщиков, поэт,  лауреат премий  имени Элиота  Йельского
университета и имени Василия Каменского Астраханского обкома комсомола.
     -- Приветик!
     Поэт  встал и раскланялся  с  добродушием  своевременно  похмелившегося
человека. Одет  он был в ярко-желтую замшевую куртку, но воротник и плечи по
причине  длинных  жирных волос выглядели  словно  кожаные. Между прочим, про
этого  парня  я  слыхал.  Он входил  в  группу  поэтов-метеористов,  которые
объявили: все  предыдущие  поколения  просто входили  в  литературу,  а  они
ворвались в нее что ваши метеоры.
     9. Поэт-метеорист,-- зафиксировал я.
     -- Учтите, главное  за  границей -- дисциплина! --  предупредил товарищ
Буров, недоверчиво оглядывая Поэта-метеориста.
     -- Мне уже говорили! -- отозвался тот довольно независимо.
     -- И  наконец  --  Филонов Борис  Иванович,  специальный  корреспондент
газеты   "Трудовое  знамя"!--  объявил  Друг  Народов  голосом  конферансье,
старающегося замять какую-то накладку в представлении.
     Это был бородатый плечистый молодой человек  в джинсах,  штормовке  и с
фоторепортерским коробом через плечо.  Он встал и шутливо  поклонился на все
четыре стороны, как боксер на ринге.
     --  В каком отделе работаете?  -- смерив  его взглядом, спросил товарищ
Буров.
     -- В отделе коммунистического воспитания.
     --  Понятно... -- кивнул наш руководитель,  взглядом осуждая цепочку на
шее спецкора (10. Спецкор,-- успел записать я.)  -- Будете, товарищ Филонов,
в активе руководства! Пропагандистом.
     -- Лучше контрпропагандистом! -- подсказал Спецкор.
     -- Не возражаю. Поможете составить отчет о поездке.
     -- Запросто! Мне все равно в конторе отписываться...
     -- Товарищи!  --  вдруг воззвал рукспецтургруппы, медленно вставая, и я
понял, что начинается  тронная речь.-- Каждый советский  человек, выезжающий
за рубеж,-- это полпред нашего советского образа жизни...
     Пока  он нудил о  пропагандистском  значении  предстоящей  поездки  и о
взглядах всего прогрессивного
     человечества, обращенных  на нас, я поймал себя на  мысли,  что -- хоть
убей -- не могу  вот  так, с ходу определить, кто  из собравшихся в  комнате
стукач, а кто собирается соскочить. Любого можно было заподозрить как в том,
так и в другом. За исключением, пожалуй, Аллы с Филиала.
     -- ...  так  что  прежде всего  мы  едем в Париж работать!  -- закончил
товарищ Буров, пристукнув ладонью по столу.-- Вопросы есть?
     -- А я? -- спросил я.
     -- А вы разве в списке?
     -- Нет.
     -- Откуда вы?
     -- Из ВЦ "Алгоритм"... Вместо Пековского...
     -- Так вы же не успели оформить документы...
     -- Успел...
     --   М-да,--   буркнул  товарищ  Буров,   нехорошо  глянув  на   своего
заместителя, а потом конфузно на  Пипу Суринамскую, которая, в свою очередь,
с таким гневным  интересом углубилась  в разноцветный "Огонек", словно нашла
там антисоветчину.
     --  Я  вообще  не понимаю, как на одну организацию могли  выделить  две
путевки! Это нонсенс! -- громко возмутился Друг Народов.
     -- Помолчите! -- перебил его товарищ Буров.
     Вот и все. Спецтургруппа смотрела на меня с состраданием и облегчением,
будто в меня только что угодила шальная пуля "дум-дум", а могла ведь попасть
в любого.
     -- До свидания! -- сказал я, вставая.
     --  Обождите,--  остановил  меня  товарищ  Буров.--  Это  вас  собрание
выдвинуло?
     -- Меня...
     -- Ладно, будем считать вас в резерве.
     -- Как это?
     --  А  так. Если космонавт  Войцеховский полетит... Вернее,  если он не
полетит... Одним словом, слушайте ТАСС.
     --  Понял,-- усмехнулся  я и с негодованием посмотрел в  сторону Аллы с
Филиала.
     Она покраснела  и отвернулась к окну. Мне было совершенно ясно:  на мое
кровное место вперли эту  толстомясую Пипу Суринамскую, чтобы  подмазаться к
ее  крупняку-мужу, но  злился  я почему-то именно  на  уставившуюся  в  окно
очередную пассию любострастного Пеки.
     --  Теперь  записывайте,--  распорядился  Друг  Народов.--  Водка  (или
коньяк) -- две бутылки. Колбаса сухая-- один батон. Белье-- три пары...

V.

     Буквально до последнего  момента я пребывал в полной неизвестности: еду
--  не  еду...  Непонятно...  Я  исправно  ходил  на  все  лекции,   беседы,
инструктажи  в  Дом политпросвета,  с меня даже взяли  пятнадцать  рублей на
общественные сувениры, но красную шапочку  с надписью  "СССР  --  Франция" в
отличие  от других я не  получил.  Спецкор, оказавшийся остроумцем,  называл
меня резервистом, а Алла с Филиала при встрече отводила глаза, и я  никак не
мог  определить, какого они  у  нее  цвета. Космонавт  Войцеховский  в  Доме
политпросвета  не  появлялся,  но и  от поездки  тоже не  отказывался,  хотя
однажды его показали  по телевизору крутящимся на центрифуге. На работе меня
донимали предложением написать куда-нибудь  коллективный протест,  Пековский
уверял,  что  все  будет  тип-топ,  а  дома супруга  моя  недоверчивая  Вера
Геннадиевна  смотрела  на  меня  как  на  дауна, сожравшего по  рассеянности
выигрышный лотерейный билет.
     За  два дня до  отъезда поздно вечером позвонил Пека. Трубку совершенно
случайно взял я.
     -- Он на орбите. Завтра о нем будет в газетах.
     -- Врешь! -- не поверил я.
     -- У парня из  основного состава обнаружили  простатит.  Представляешь,
как обидно!  Говорят, он уже чехлы  для "Волги" купил. Им за успешный полет,
кроме цацок, "Волгу" выдают...
     -- Откуда ты все это знаешь?
     -- У меня приятель в Звездном живет. А там, как в  коммуналке... Они за
эти полеты, как мы  за "загранки",  глотку рвут... А ты  ведь понял, о чем я
тебя попрошу?
     -- Конечно.
     -- Догадливый. Попробуем тебя на сектор двинуть.
     -- -- Не надо. Уже пробовали... А она очень приятная женщина...
     -- Так чего же ты на нее волком смотришь?
     -- Жаловалась?
     --  Она никогда  не  жалуется.  Просто  сказала: жаль, что такой  милый
человек, как ты, на нее обижен...
     -- Виноват. Но быть в резерве --  очень вредно для нервов, -- попытался
отшутиться я.-- Теперь буду смотреть на нее с обожанием!
     --  Не  надо.-- Голос Пеки  посерьезнел.-- Не  надо смотреть  на  нее с
обожанием. Твое дело присматривать...
     -- Шпионить, что ли?
     --  Н-да, быть в резерве -- вредно не только для  нервов. Шпионить  там
будет кому.  Твое дело, повторяю,  присматривать. Она женщина  легкоранимая,
тонкая, а в поездках, сам знаешь, ситуации разные случаются. Особенно мне не
нравится этот ваш Буров...
     -- Мурло аппаратное...
     -- Вот именно,-- подтвердил Пека.-- Значит, понял?
     -- Понял, понял... -- дурашливо согласился я.-- Мое дело -- сторожить.
     -- Кончай придуриваться!
     -- Охранять.
     -- Гуманков, ты неблагодарная свинья!
     -- Оберегать.
     -- Почти правильно.
     -- Беречь.
     -- Точно.
     -- Для тебя.
     -- Для меня.
     -- Ты гигант  гормональной индустрии!  Я  тебя уважаю!  -- Мне  удалось
сказать это почти беззлобно.
     -- Это  не  гормональная  поддержка. Это серьезно,--  каким-то не своим
голосом ответил Пековский,
     -- Ты откуда говоришь?
     -- Из автомата. С собакой гуляю. Понимаешь?
     --  Понимаю.  Не беспокойся.  Можешь положиться  на  меня, как  на себя
самого!
     -- А вот этого не нужно! -- засмеялся он и повесил трубку.
     Сколько раз  я ездил в командировки, но никогда супруга моя беззаботная
Вера  Геннадиевна  не собирала  меня  в  путь-дорогу.  В  этот раз все  было
по-другому. Жена трижды ездила за консультацией к  своей двоюродной  сестре,
вышедшей замуж за сантехника-международника. Я не шучу: в наших  посольствах
работают  только свои, вплоть до  дворника  и посудомойки.  Кроме того, Вера
Геннадиевна  посвятила  несколько  часов обзваниванию  тех  наших  знакомых,
которые  так или  иначе  имели дело  с  заграницей.  Обобщив  все  советы  и
рекомендации, она тщательно  укомплектовала  мой  чемодан с  таким расчетом,
чтобы любую свою нужду или потребность вдали от родины  я мог удовлетворить,
не потратив ни сантима из тех трехсот франков, каковые нам обещали выдать по
прилете  в  Париж.  На  случай продовольственных  трудностей  в чемодан были
заложены несколько банок консервов, два батона  сухой копченой  колбасы, три
пачки галет, упаковка куринобульонных кубиков, растворимый кофе, чай, сахар,
кипятильник,  две  бутылки--  водка   "Сибирская"  и  коньяк  "Белый  аист".
Отдельно, в специальном  свертке, таилась  железная банка черной икры  -- на
продажу.  Имелся  и  небольшой  тульский  расписной  электросамовар  --  для
целенаправленного подарка.
     -- С икрой не торопись! -- поучала предусмотрительная  супруга моя Вера
Геннадиевна.-- В отеле она идет дешевле, сдай в городе...
     -- Не умею... -- хныкал я.
     -- Ничего сложного: делай,  как все.  Самовар подаришь  в семье. Должны
отдарить. У них так принято.
     Поздно вечером накануне отъезда, когда Вика, получив заверения, что  ей
будет  доставлено не  менее десяти  пачек надувной  фруктовой,  с  комиксами
внутри, жевательной  резинки, ушла  спать,  а я, последний раз  проверив оба
будильника (второй для надежности заняли у соседей), завалился в постель, ко
мне,  благоухая всевозможными  шампунями,  дезодорантами  и  духами,  пришла
супруга  моя  обольстительная   Вера  Геннадиевна.  Действовала  она  четко,
слаженно,  деловито,  точно  выполняла  какую-то,  лишь  ей  одной  ведомую,
показательную программу.  Я мысленно поставил  ей  5,7: все-таки не  хватало
артистизма.
     А  потом  она  включила  ночник,  достала из  тумбочки  листок  бумаги,
развернула-- и я увидел  нарисованную фломастером карту, напоминающую те, по
которым  в детских  книжках  ищут  сокровища  пиратов. Место,  где  спрятано
сокровище, было обозначено, естественно, крестиком.
     --  Это магазин,--  объяснила жена.-- Хозяин -- мсье  Плюш. Он  говорит
по-русски. Передашь ему привет от Мананы... У него можно купить дубленку  за
триста франков,
     -- У меня есть плащ.
     -- Дубленка  нужна  мне,  300  франков -- очень  дешево.  Потому что  с
брачком. Но ты его даже не заметишь. Это у нас, если брак,  то рукав оторван
или воротник, а у  них:  шовчик где-нибудь косит или фактура кусков немножко
не совпадает. Только  не перепутай размер. Вот я тебе все  написала -- рост,
грудь, талия, бедра... На всякий случай...
     -- А если я не найду этот магазин?
     -- Найдешь. Все находят.
     -- А если времени не будет?
     -- Не  волнуйся  -- я узнала.  На Лувр --  туда поведут обязательно  --
дается два часа. Час тебе на музей. Потом побежишь  в магазин.  Туда-обратно
-- полчаса.  В магазине полчаса.  Хватит  за  глаза  -- очередей  у них нет.
Возвращаешься  с дубленкой и  ждешь группу на выходе. Отработано... Все  так
делают...
     -- А если...
     --  Тогда  лучше  не возвращайся! -- всерьез предупредила  непреклонная
супруга моя Вера Геннадиевна, а потом рассмеялась и поцеловала меня в нос...
     В шесть часов утра мы стояли на безлюдной темной  улице и ловили такси.
С  вечера  обещали  заморозки,  и  выбоины в асфальте  были  затянуты  белым
струйчатым ледком, лопавшимся  под ногой с каким-то барабанным звуком. Ветер
шевелил  кучи опавших листьев и продувал даже мой утепленный плащ, в котором
я хожу всю зиму.
     Такси  не  было.  Вообще.  Только  черные  московские  "Волги"  мчались
куда-то,   высокомерно   не  обращая  внимания   на   протянутую  руку  Веры
Геннадиевны.
     -- Надо было заказать по телефону,-- посетовал я.
     --   Пробовала.  Глухо,--  ответила   она.  Хорошенькое   дельце:  быть
единодушно  избранным   коллективом,   победить   в  безмолвной  схватке   с
космонавтом  Войцеховским  и  не  попасть   в  Париж  из-за  такси!  Вот  уж
действительно страна вечнозеленых помидоров!
     Судьба  приходит  к  нам  в  разных обличьях.  Это  может  быть письмо,
телефонный звонок, стук в дверь. Ко мне в то знобящее утро судьба приехала в
виде  большой  помойной машины. Честное слово! Огромный грузовик с оранжевым
резервуаром вместо  кузова  выскочил неизвестно  откуда и  остановился возле
нас. Сверху из кабины свесился водитель и спросил:
     -- Куда?
     -- В Шереметьево-2,-- вяло ответили мы.
     -- Садись, поехали!
     Одной рукой  цепляясь за поручень,  а другой влача  за  собой  чемодан,
забыв  даже  попрощаться с  женой,  я  полез наверх,  в  пахнущую помойкой и
бензином кабину. Усевшись и  устроив  между  ногами  чемодан, я глянул вниз:
осиротевшая супруга моя Вера  Геннадиевна махала мне рукой, а я, сжав кулак,
ответил  ей  приветствием  испанских республиканцев:  "Они  не  пройдут!  Но
пассаран!"
     В пути выяснилось, что рядом с аэропортом расположена большая городская
свалка -- туда и ехал мусоровоз.
     -- Куда летим? -- спросил водитель. --
     -- В Париж,-- смущенно ответил я.
     -- А-а-а,--  протянул он, точно  я сказал:  "В  Пермь".--  Говорят, там
винище дешевое.
     -- Посмотрим...
     -- А чего смотреть -- ты попей! Хоть память останется...
     Никогда  прежде  я не  ездил  в кабине  такого грузовика.  С  верхотуры
казалось, что  попадавшиеся навстречу  легковушки проскакивают чуть  ли не у
нас  между  колес.  Когда  мы  проезжали  пост  ГАИ  на  Окружной,  водитель
по-приятельски помахал постовому,  а тот отдал честь,  словно бронированному
правительственному лимузину.
     -- Друг? -- спросил я.
     -- Нет. Иногда домой подбрасываю...
     Возле  Шереметьева  навстречу   нам  попалась  темно-кофейная  "трешка"
Пековского: обознаться было невозможно из-за уникальной наклейки  на лобовом
стекле и клептоманского  количества  дополнительных фар и  прочих бирюлек на
бампере.  "Жене,  конечно,   наврал,  что  повез  к  самолету  периферийного
заказчика!  -- подумал  я.-- А может, теперь, после  низложения тестя, он ей
вообще не докладывается? Но светиться в аэропорту, хитроныра,  все равно  не
стал..."
     Мы затормозили в том месте, где от шоссе ответвляется эстакада, ведущая
прямо к стеклянным самораскрывающимся дверям аэропорта: дальше на мусоровозе
было нельзя. Я расплатился, пообещал пропустить сквозь  печень  максимальное
количество французских  винопродуктов и спрыгнул на землю, слегка  подвернув
ногу.
     Когда  через пять минут,  прихрамывая и перекладывая чемодан  из руки в
руку,  я  появился  под  табло  в  зале  вылетов,  то увидел монументального
товарища Бурова в официально темно-синем плаще и мятущегося возле него Друга
Народов, одетого в длиннополое кожаное пальто.
     -- Почему опаздываете? -- сурово спросил рукспецтургруппы.
     -- Понимаете, такси...
     --  Это  ваши  трудности!  --   перебил  меня  Друг  Народов.--  Срочно
заполняйте таможенную декларацию.
     -- А где? -- не понял я.
     -- Это там,-- махнул рукой  замрукспецтургруппы, брезгливо принюхиваясь
ко мне.
     Размышляя  о том, как, должно  быть, страдают от своей профессиональной
пахучести водители мусоровозов, я  двинулся в указанном направлении. Кстати,
потом выяснилось,  что  наши предусмотрительные руководители  назначили сбор
группы на час раньше, чем нужно. На всякий случай...

VI.

     Следуя указанию, я подошел к круглому, как у нас в "Рыгалето", столику,
где  уже  расположились Алла  с Филиала  и  Торгонавт.  Всем  своим  видом я
старался  продемонстрировать,  что  оформить  декларацию  для меня такое  же
привычное  дело,  как,  например,  заполнить  приходно-расходный  ордерок  в
сберегательной  кассе,  куда  по  указанию накопительной  супруги моей  Веры
Геннадиевны  вкладываются все мои  явные  премии. Удивительно,  как  глубоко
сидят  в нас  подростковые  комплексы:  гораздо проще  опозориться,  отдавив
девчонке ноги,  чем честно признаться, что  вальса-то ты как раз танцевать и
не умеешь.
     Чтобы, не  привлекая  к  себе внимания, сообразить,  откуда они  добыли
чистые бланки, я принялся оглядываться с видом пресыщенного экскурсанта.
     --  Вот, пожалуйста! -- Алла с Филиала протянула мне  листочек.--  Я на
всякий случай взяла лишний...
     -- Благодарствуйте! -- вместо человеческого "спасибо" отчебучил я.
     -- Извольте! -- в тон мне ответила она и сделала еле заметный книксен.
     Достав ручку,  я лихо вписал в соответствующие  графы свои Ф. И.  О. --
Гуманков  Константин Григорьевич, а ниже свое гражданство -- СССР. Но зато в
следующем пункте столкнулся с  непреодолимыми трудностями: "Из какой  страны
прибыл?"  Дальше опять было понятно:  "В какую страну  следует?"  В Париж, с
вашего  позволения. Потом  шли  дотошные вопросы  про  оружие  и боеприпасы,
наркотики  и   приспособления  для   их  употребления,  предметы  старины  и
искусства,  советские  рубли и чеки, золото-бриллианты  и зарубежную валюту,
изделия из драгоценных камней и металлов, а также лом из этих изделий... Все
это более-менее  ясно,  если не считать оставшихся  у  меня после расчета  с
мусорщиком  тридцати четырех рублей с мелочью. Но иррациональный вопрос: "Из
какой страны  прибыл?"... А если я никогда, даже  в  материнской утробе,  не
покидал пределы Отечества? Тогда что?  Я осторожно посмотрел на  Торгонавта,
который, почесывая лысину, напряженно вглядывался в декларацию,  словно  это
был кроссворд из "Вечерки".
     -- Как вы думаете,--  уловив мой  взгляд,  спросил  он,--  золотые зубы
вписывать?
     --  Не надо.  Вы же  не в Бухснвальд едете!  У  моего  друга платиновый
клапан в сердце -- он  и то никогда не вписывает!  -- Но это сказал  не я, а
появившийся Спецкор. Одет он был точно так же, как в  день, когда  я  увидел
его  впервые, только,  кроме фотокоровского короба,  имелась  еще  большущая
спортивная сумка.
     -- Я так и думал! -- облегченно вздохнул Торгонавт.
     -- А вот перстенек запишите. За контрабанду могут в Бастилию посадить!
     -- Бастилию сломали...  -- грустно отозвался  То